Черные Вороны. Реквием - Ульяна Соболева

Глава 18

Я медленно положила сотовый на стол. Герман приезжает через несколько дней. Вроде бы все, как всегда, и говорил он со мной ласково, даже сказал, что соскучился, но меня мучили сомнения. Он словно чего-то недоговаривал. Как будто мысль обрывалась на полуслове. О предложении стать женой ни слова. Даже не намекнул. О том, что не отвечала на звонки тоже. Хотя, я придумала хорошее объяснение и самое банальное, которое вполне подходило для капризной любовницы — я обиделась на него. В это можно было поверить, ведь я и раньше так поступала.

Рабочий кабинет не изменился, но мне он казался другим. Я видела теперь все в ином свете. Переложила папки с договорами на край стола и закурила. Последнее время я слишком много курю. Я все время думала о том, что говорил мне Артур, о том, как он вел себя последние дни и том, что меня снова засасывает, как в болото дикая потребность находиться с ним рядом. Дышать с ним одним воздухом, смотреть в его пронзительно синие глаза, а еще я хотела снова услышать "люблю тебя". Эти слова пульсировали в висках. Его голос, которым он их произнес.

"Не смей, Васька. Не смей — он тебя снова сломает, только теперь ты уже не возродишься. Теперь ты сдохнешь, если он бросит. А он бросит обязательно, когда ты перестанешь быть загадкой и сукой".

После нашей последней встречи с Артуром прошло три дня. Я выздоровела. Остался кашель, в горле еще першило, но я все-таки выздоровела и без уколов, только с таблетками. Почему-то мне казалось, что мне стало лучше, когда он обо мне заботился. Становилось все труднее твердить себе, что все это только месть, я уже себе не доверяла. Стоило нам оказаться наедине, и все мои бастионы рушились, он проникал мне под кожу как яд, как наркотик, как моя личная разновидность героина, сквозь поры, сквозь каждую клеточку.

И самое страшное — я уже впала в зависимость снова. Нет бывших наркоманов, есть временно "чистые", я была "чистой" семь лет, пока не встретила снова и не получила очередную дозу Артура Чернышева.

В дверь постучали.

— Да, Света, можешь зайти.

Я все еще делала вид, что просматриваю документы.

— Переверни, может, тогда врубишься, что там написано.

Я резко подняла голову. Артур стоял, прислонившись к двери спиной, и смотрел на меня. Не так, как всегда. По-другому. Ни цинизма, ни наглости. Таким я его не знала.

— Войти можно? Я все-таки не Света.

Я растерялась. Обычно этот тип вваливался в мой кабинет как к себе домой, отворяя дверь с носка. Он спрашивает разрешение? Кто нынче сдох в лесу?

— Заходи, присаживайся.

Я щелкнула ногтем по селектору:

— Светочка, мне как всегда, и Артуру черный без сахара.

Улыбнулась и посмотрела ему в глаза. Да. Я тоже помню, какой кофе ты любишь.

Удивлен? Я многое помню. Например, какую музыку ты слушаешь, когда тебе тоскливо, какую зубную пасту покупаешь и каким кремом для бритья ты пользуешься. Сколько шрамов на твоем теле, что выводит тебя из себя, и как можно к тебе подластиться. Я все помню, Артур, а что помнишь ты, кроме чая с малиной и яичницы? Конечно, я не сказала этого вслух. Увидела, как он удивленно приподнял брови, а потом сел напротив меня, облокотился об стол.

— В голубом ты неотразима. Насчет кофе — польщен.

Обе фразы прозвучали на одной ноте как комплимент.

— Спасибо. Итак.

Он откинулся на спинку стула, затем достал из папки лист и протянул мне.

Я прочла. Один раз. Затем еще и еще и еще и никак не могла понять, что там написано.

— Что это значит?

— Я увольняюсь и всю свою долю передаю Инге Орловой. Все ценные бумаги, акции и долю в недвижимостях.

Я не поняла, нахмурилась, положила документ на стол. Мне казалось, что под ногами разверзлась земля, и я медленно падаю в пропасть.

— Не поняла. Это такая шутка? Сегодня не первое апреля.

Артур усмехнулся:

— Верно, не первое и это не шутка. Ты хотела компанию — она твоя. Доля Рахманенко незначительная и ты с легкостью можешь заставить его отдать ее тебе.

Я не понимала, решительно не понимала ничего. Что он только что сделал? Подарил мне свое состояние до последней копейки или у меня бред шизофренички?

— Ты сошел с ума? Рахманенко — твой тесть, Алена — твоя жена и…

— Алена очень скоро перестанет быть моей женой, и я хочу, чтобы ей не досталось ни копеечки, когда она судом будет пытаться оставить меня без трусов.

Я резко встала.

— Ты разводишься? Бросаешь беременную жену? История повторяется? Забери к черту свои проклятые бумажки. Выйди вон из моего кабинета. Ты так ничего и не понял. Ничему тебя жизнь не научила. Снова бросаешь беременную женщину, и снова без гроша?

Он встал так же резко, как и я и перегнувшись через стол сцапал меня за воротник.

— Это ты ничего не поняла. Ты не видишь дальше своей ненависти и злобы. Алена не беременна, она меня обманула и это Алена написала тебе ту проклятую записку, и именно она тогда выгнала тебя из моего дома. А еще Алена вместе с ее папочкой заставили меня жениться восемь лет назад. Грязным шантажом и угрозами.

На меня словно вылили ушат холодной воды, я с трудом удержалась на ногах. Голова предательски закружилась и к горлу подступила тошнота. Перед глазами пронеслись картинки из прошлого, встречи с Генадьевичем, даты, числа. Меня начало колотить.

— Авария, — хрипло пробормотала я.

— Именно, маленькая, авария. Проклятая авария, из-за которой я тогда пропал и не вернулся. Рахманенко вытащил меня из СИЗо, а потом и из-за решетки, я отделался легким испугом в обмен на свободу. Вот почему я был тогда груб с тобой, вот почему бесился и уходил, я пытался расстаться и снова возвращался.

Он разжал пальцы, и я рухнула на стул.

— Почему ты мне ничего не сказал? — я не узнавала свой голос. Мне казалось, что только что меня ударили в самое сердце ножом, а потом провернули его несколько раз.

— Струсил, — жестко ответил Артур и закурил, — мне пригрозили тюрьмой, а еще и тем, что с тобой разберутся люди Рахманенко, тогда я его боялся и струсил. Сбежал.

Я, пошатываясь, подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Меня трусило, подбрасывало, зуб на зуб не попадал. Почувствовала его сильные руки на своих плечах и сломалась. Обернулась к нему и ударила по щеке, потом еще раз и еще. Он стоял, не шевелясь, не пытаясь меня остановить, не сопротивляясь.

— Почему ты мне не сказал, почему? Все могло быть иначе! Трус! Жалкий трус! Дурак! Идиот!

У меня началась истерика, все выплеснулось наружу. Я уже не могла держать себя в руках, я била его по груди и срывалась на крик.

— Почему? Я имела право знать!

— Прости, — тихо сказал он и обхватил мое лицо ладонями.