Журналист - Андрей Константинов

Никаких особых подписок у ребят брать не стали: им лишь напомнили о тех, что они давали в ЦК до отправки в Йемен, а о них и так ребята не забыли.

К двум часам дня Новоселов и Обнорский закончили все свои дела в «десятке» и, отдуваясь, как после кросса, выскочили на Арбат. С одной стороны, их радовало, что они управились так быстро, с другой — они чувствовали некую трудно формулируемую обиду: никому они не были нужны, от них избавились, как от бедных родственников, не сказав толком даже доброго слова, которое, как известно, и кошке приятно. Если они выполняли интернациональный долг и «крепили на дальних подступах рубежи Родины» — разве трудно было сказать ребятам простое «спасибо»? Они ведь не кур воровать в самоволку бегали, в конце-то концов…

С другой стороны, как нормальные наемники, Новоселов и Обнорский получили по тем временам огромные деньги, только не радовали они, а, что называется, жгли ляжки. Не все ведь измеряется деньгами, хотелось чего-то еще, а вот этого «чего-то» как раз и не было. У Андрея плюс ко всему щипало сердце из-за окончательного разрыва с Машей. Конечно, к этому шло уже давно, но уж больно «вовремя» случилось окончательное объяснение — не дай бог никому, вырвавшись живым из мясорубки, услышать от жены, что все кончено… Даже если нет уже былой любви к жене — все равно это жестокий удар по нервам, которые и так-то хуже некуда…

Невеселые думы о Маше причудливым образом переплетались с мыслями о Лене, которые Обнорский старательно от себя гнал. Положим, стюардессу, о которой Андрей не знал ничего, кроме имени и даты ее последнего рейса на Аден, можно было бы найти. Но вот стоило ли это делать?… Неизвестно, что Лена рассказала об их с Тамарой спасении (спрашивали-то наверняка, это ясно), и в этой ситуации привлекать к себе лишнее внимание поисками стюардессы было бы просто неграмотным решением. А если кто-то сопоставит рассказы стюардесс с заинтересованностью Обнорского? Что тогда? Ответ на этот вопрос тонул в тумане зыбких предположений, которые, впрочем, все сходились в одной точке: никто Андрея за убийство двух палестинцев по голове не погладил бы — последствия могли бы быть только печальными или совсем печальными… Значит, и Лену нужно было забыть… Забыть…

Была еще одна причина, по которой Обнорский не хотел искать стюардессу. После «сделки» Андрея с Грицалюком (а полковник-то, кстати, сразу срубил, что за «лейтенанты палестинские» спасли девушек в Кресенте) в нем что-то надломилось, было ощущение глубоко запрятанного в морщинах души стыда, будто предал он кого-то… Хотя — кого? Абд эль-Фаттаха? Так он Обнорскому не был ни сватом, ни братом. Назрулло? Маленький таджик погиб до последнего разговора с грушником, а мертвым, как известно, все равно живые ничем помочь не могут… Или все-таки могут? Гнал от себя Андрей эти мысли, сам себе не хотел сознаваться, что Лена, если бы они все-таки встретились, сразу напомнила бы ему слишком многое из того, что ему хотелось забыть. Забыть…

Из состояния оцепенелой задумчивости Андрея вывел Илья. Оглянувшись на здание Генштаба, он с непередаваемым выражением на лице харкнул на тротуар, потом достал сигарету и сказал:

— Слышь, Палестинец, проснись… Надо что-то с бабами решать. Или я за себя не отвечаю — могу ведь и к тебе начать приставать. Так что — думай!

— А что — думай? — возмутился Обнорский. — У меня в Москве ни одной знакомой бабы, кроме жены. Бывшей к тому же. Так что чего я-то?… Кто из нас москвич?

— А кто из нас студент? — тут же парировал Новоселов. — Я из казармы не вылезал — когда мне было с девушками знакомиться…

— Да-да-да, ой-ой-ой, — противным голосом подхватил Андрей. — Тяжелое детство, железные игрушки… Знакомые песни… Не надо косить под юродивого, товарищ курсант. Ах, простите — лейтенант. Из казармы он не вылезал… Да у вас в ВИИЯ курсисток полно…

(В Военном Краснознаменном институте действительно был так называемый женский факультет. По ходившей среди переводчиков легенде, его открыли специально «под дочку маршала Гречко», в то время бывшего министром обороны СССР. Девушки, правда, в казарме не жили, но после окончания ВИИЯ получали воинское звание лейтенанта и становились военными переводчицами. Конкурс на этот факультет был огромным, в основном там учились дочки высокопоставленных военных и гражданских чиновников. Попасть туда какой-нибудь Золушке со стороны было делом практически нереальным.)

— Это — святое, — сказал Илья строгим голосом, подняв к небу указательный палец. — Курсистки, конечно, есть. Но трахаться с ними опасно.

— Чем же? — не понял Обнорский. — У них что, там зубы растут?

— Зубы у них растут там, где определила природа, — снисходительно пояснил Новоселов. — Но у них всех папы, которые могут сделать с тобой такое, что похабные ужасы, о которых вы, коллега, тут говорите, покажутся детскими забавами. Женят в один присест — квакнуть не успеешь. Или — невыездной навеки. Так что давай про курсисток не будем. Другие предложения есть?

— Какие тут могут быть предложения, если у нас даже с блядями ничего не вышло, — хмыкнул Андрей. — Глаза у нас, видите ли, не такие…

— Минуточку, коллега, ваш перевод неточен, — сказал Илья, манерно затягиваясь сигаретой. — У нас не вышло не с блядями, а с проститутками, будем точны в терминологии, это в данном случае важно. Проституция — это профессия, а блядство — черта характера или, если хочешь, состояние души. Бляди — они необязательно за деньги трахаются, а скорее по внезапно возникшей симпатии… Давай подумаем, где два симпатичных интернационалиста при деньгах и хате могут нарыть таких душевных блядей…

Ребята начали перебирать возможные варианты. Лимитные общежития были забракованы сразу, дискотеки остались под вопросом (тем более что функционировали они лишь вечером), на бары и рестораны надежды было уже мало.

— Подожди, — сказал наконец Обнорский. — В нашем универе самыми блядскими считались два факультета — журналистики и филологический. На них бабы совсем без тормозов — где ее сгреб, там, как говорится, и… ну, ты понял. Я, конечно, не знаю, как обстоят дела в Москве, но мне кажется, что особых видовых различий быть не должно…

— Постой-ка, постой… В этом что-то есть. — Илья глубоко задумался, а потом решительно кивнул и сказал голосом Горбачева: — Уверен, шо убежден. И это питает мою позицию.

Поскольку журфак был совсем неподалеку, друзья решили отправиться именно туда. Входя в «храм науки» Новоселов повел носом и, скрывая легкий мандраж, процитировал Горбатого из своего любимого фильма «Место встречи изменить нельзя»:

— Верю, ждет нас удача. На святое дело идем!…

Обнорский в ответ только хмыкнул.

Удача, однако, действительно им улыбнулась — в одном из коридоров ребята наскочили на двух симпатичных и явно скучающих студенток.

Илья сделал стойку, незаметно толкнул Обнорского в бок и шепнул:

— Рыженькая — моя!

После этого Новоселов с самым невинным видом поинтересовался у студенток, как им пройти в библиотеку. Девушки, не чая греха и подвоха, начали объяснять, и Илья вцепился в них мертвой бульдожьей хваткой человека, имеющего профессиональное представление о том, как завязываются «случайные» знакомства. С чудовищной энергией он начал ездить по ушам — через минуту будущие журналистки уже хохотали и поглядывали на ребят с явным интересом. Оказалось, что рыженькая зеленоглазая Ирина и кареглазая брюнетка Светлана — третьекурсницы, причем обе не москвички. Выяснив это обстоятельство, Илья чуть было не засучил от радости ногами: шансы ребят повышались, студентки явно жили в общаге, и им не надо было в случае чего отпрашиваться у родителей на ночевку «у подруги».

Новоселов решил потрясти подружек экзотикой: поведал, что он и его друг Андрей военные переводчики и буквально только что вернулись из длительной загранкомандировки в одну «очень южную страну», — на этом, собственно, правдивая часть его рассказа закончилась. Дальше началась такая чудовищная, наглая и циничная ложь, что оторопел даже Обнорский: он и не подозревал, что у его друга такая буйная фантазия. Когда Илья, ведя завороженных девушек в буфет «на чашечку кофе», дошел до рассказа о том, как в песках за ним гонялся смертельно опасный ядовитый пустынный барсук, от которого Новоселов спасся, лишь вскарабкавшись на пальму, Андрей не выдержал и по-арабски сказал:

— Полегче, товарищ лейтенант, они же все-таки не из деревни.

Илья отреагировал мгновенно:

— Не мешай, весь Союз — сплошная деревня. Информации у людей — ноль, чем чудовищнее ложь, тем легче в нее верится. Ты лучше подключайся, Палестинец… Ну не правду же им рассказывать…

Девушки действительно слушали Новоселова открыв рты, а после короткого диалога ребят по-арабски они, судя по всему, были уже готовы поверить во что угодно. Обе девчонки были весьма аппетитны, совсем не хуже шлюх из «Праги», Обнорский почувствовал, как в нем начинает бурлить кровь, и включился в процесс охмурежа. Мало-помалу он преодолел свою угрюмость и, что называется, разошелся. До Ильи ему, конечно, было далеко, но и рассказ Андрея о нашествии на их гарнизон оголодавших горных бабуинов был совсем неплох.