Тринадцатый Император. Часть 2 - Никита Сомов

  Именно поэтому по отношению к этой категории мятежников генерал-губернатор вполне оправдывал свое прозвище - Вешатель*.

  - Нехорошо это, Михаил Николаевич, - осуждающе покачал головой граф Берг, стоящий рядом и так же наблюдающий эту картину.

  - Федор Федорович, поверьте, как от худой яблони не может быть хороших плодов, так и иезуит никогда не может быть верным сыном России, - спокойно ответствовал Муравьев.

  - Возможно, но почему бы не поступать с ними как с остальными арестованными, с крестьянами например? Посадить в тюрьму, получить признание...

  - Потому что ксендза трудно заставить говорить даже в тюрьме. Это вам не крестьянин, которому одного слова довольно, и он все расскажет. Исключения лишь те, которые, кроме бытности в банде, совершили какие-нибудь другие преступления, или были в шайке жандармов-вешателей, либо кинжальщиков, убивавших мирных жителей по приказанию народного управления. Да, впрочем, они никогда и не сочувствовали мятежу, и напротив того всегда были на стороне нашего правительства, а шли в банды, как уже сказано, страха ради.

  Ксендза же, как и любого человека, действующего сознательно, по убеждению, нельзя запугать тюрьмой. Он никогда не потеряет самообладания, будучи брошен за решетку, потому что для него в ней нет ничего непредвиденного. Прежде чем приступить к делу, он уже зрело обдумал свои действия и их последствия. Следовательно, еще до заключения в тюрьму он уже знал как ему следует вести себя в ней. Он знает, что для него всего лучше было молчать - не проговариваться ни другу, ни недругу. В таких обстоятельствах, от ксендза никогда и ничего добиться. Другое дело - какой-нибудь пан. Ему и не снилась тюрьма, когда он шел до лесу. Все его мысли были заняты своею возлюбленною панночкою, которая, по возвращении, конечно, целым и невредимым, и по избавлении своей отчизны от варвара-москаля кинется ему на шею. Гордыня и гонор, ведут его. Никто из этих слабоумных, настроенных ксендзами, и не воображал, что затеянное ими дело может принять какой-либо худой оборот. Для них тюрьма совершенно неожиданна, и, попадая в нее, они не успевают собраться с мыслями, побороть свои растерянность и страх. Когда человек в таком положении, то не трудно его поймать на удочку, да так, что он и сам этого не заметит.

  Недавно привели в тюрьму молодого пана, пытавшегося уйти верхом от войск, преследовавших его банду. Когда его схватили, он растерялся до такой степени, что в тюремной канцелярии, приняв солдата за коменданта, обратился к нему с словами: 'ваше высокоблагородие'. Один из моих адъютантов, Буланцов, видя его замешательством, тотчас надел мятежническую одежду, и когда пана заперли в каземат, велел ввести туда и его самого, в виде арестанта. Едва войдя в камеру, бросился он к поляку на шею и давай его целовать, говоря: 'Ах Боже, ах Боже мой! И пан-командир попался сюда. Разве совсем уже разбили нашу банду?'. Поляк выпучил на него глаза, а потом говорит: 'А вы, пан, тоже из наших?'.

  Поручик, ничуть не растерявшись назвал по имени всех офицеров банды и самого начальника банды, которые знал из показаний уже захваченных мятежников, а себя назвал унтер-офицером. Пан, совсем запутавшись, долго смотрел на него, да и говорит: 'Действительно, припоминаю; вы не пан ли Ж.....?'. Поручик подтвердил его догадку и всеми силами начал располагать его к себе. Поговорили они о несчастной Польше, о проклятых москалях, о разбитой банде, а под вечер завели откровенный разговор, в котором пан выложил, где спрятаны оружие, порох, съестные припасы и другие принадлежности банды, и все это впоследствии было найдено.

  - Лихо! - изумился Берг, - И где же вы, Михаил Николаевич, такой талант нашли?

  - В Новогеоргиевской крепости Плоцкой губернии. Талантлив чрезвычайно, хотя и слишком языком молоть горазд. Буду рекомендовать его в столицу. А заприметил я его после того как из Плотцка один за другим пошли рапорты об успешных разгромах банд. Заинтересовался я этим делом и выяснилось, что большинство успехов по выявлению банд, отысканию мест склада оружий, пороха, съестных припасов, одежды и других вещей, принадлежавших мятежническим отрядам на счету унтер-офицера Буланцева. Пострелец, выезжая на задания, с отрядами войск или отдельно от них, одевался в польскую мятежническую форму, и, отделяясь от отрядов, ездил впереди, один, иногда версты две или три впереди. Встречаясь с небольшими мятежническими отрядами, и даже с целыми бандами он, не теряя присутствия духа, поздоровался с начальником, представлялся унтером такой-то банды отправленным с поручением. Говорит он на польском, как на родном, и местные частенько обманываются на его счет, принимая за своего брата.

  - Да, удалец, такого нужно поощрить. Куда вы его прочите?

  - К Игнатьеву.

  - К 'Лисьему волку'? Не пожалеете?

  - Федор Федорович, я уже не молод, и неизвестно, сколько мне еще отмерил Господь на этой грешной земле. Вы можете называть меня старым дураком, но когда твой конец уже виден - мир начинает представляться в совсем другом свете. Вся та мишура, вокруг которой так долго кружилась твоя жизнь - мундиры, награды, должности - исчезает , оставляя только то, что действительно важно. И пока моя протекция еще чего-то стоит, я хочу помочь тем, кто уже сейчас понимает то, что до меня дошло только на старости лет.

  - О чём это вы?

  - О том, что когда ситуация требует, нужно действовать твердо и не слушать ничьих увещеваний. Делай что должно, свершится чему суждено. Мягкость в деле наведения порядка губительна. Вот возьмите Горчакова* покойного. Вы его наставление военным начальникам читали?

  - Не имел такой чести.

  - А я вот имел сомнительное удовольствие ознакомиться. И написано там дословно следующее: 'держать себя с приличною гордостью, не давая вида, что подобное положение дел унижает их значение'. Это наставление было объявлено по случаю жалоб на то, что жители-поляки, при встрече на улице с нашими военными, невзирая на звание, нарочно задевали и толкали их, харкали и плевали в спину. И к чему это привело? Чем меры правительства были снисходительнее, тем поступки бунтовщиков были нахальнее. Любая мера правительства, направленная на восстановление спокойствия, тишины и порядка, выставлялась поляками в виде насилия над ними. Всякое бесчинство, гнусность, публичное оскорбление, наносимое русским, оправдывались, по-иезуитски, патриотизмом и стремлением к свободе.

  Мы никогда не сможем искоренить возможность польского восстания без отыскания и усиления в Царстве элементов, сколько-нибудь нам родственных, если не по крови, то духовно. Такой элемент составляет польское крестьянство, все отличие которого от русского состоит лишь в языке и вере, в остальном же оно неотличимо от него. Искореняя враждебные русскому духу силы - польское панство и католическое иезуитство, поощряя силу дружественную - крестьянство, только так мы добились усмирения мятежа

  И для России тоже нет другого пути, если сейчас не опереться на крестьянство, через пару десятков лет мы увидим мятеж уже не польский, а русский.

  - Не дай нам Бог, - проронил Берг, снова посмотрев на тело ксендза, - не дай нам Бог.

  * Есть разные версии объясняющие происхождения этого прозвища. Каноническая гласит, что прозвище Михаил Николаевич получил благодаря историческому анекдоту, согласно которому после назначения его на должность губернатора Гродненской губернии в 1831 году его спросили, не родственник ли он повешенному декабристу Муравьёву-Апостолу. На что Михаил Николаевич ответил, что происходит не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые сами вешают.

  ** Имеется в виду князь Михаил Дмитриевич Горчаков, предыдущий наместник Польши (и дед Петра Аркадьевича Столыпина, кстати говоря), а не канцлер Александр Михайлович Горчаков, которому он приходил дальним родственником.