Недремлющий глаз бога Ра - Константин Шаповалов

И вскоре догадка получила первое вещественное подтверждение: часть стены, прежде казавшаяся монолитом, на проверку оказалось сложенной из отдельных известняковых глыб, пересыпанных утрамбованной крошкой. Материал, которым пользовались строители, был относительно мягким и легко крошился; мы разбивали глыбы на части, вытаскивали и сбрасывали в пропасть. Чтобы не оставлять следов — мало ли, кто еще сюда пожалует.

Но, несмотря на податливость известняка, работенка была не подарок, гораздо утомительней, чем думалось в начале. Утомительной и грязной: мы с головы до ног перемазались, взмокли и выглядели как настоящие черные археологи, расхитители гробниц. Случись полиция, не миновать бы нам египетского зиндана.

Поэтому альпенштоками махали без перекуров; полиции боялись, вертолетов боялись, но главное — слишком уж велик был интерес узнать, что там такое внутри. Груды золота перед глазами сверкали, чего уж грех таить.

Вкалывали легендарно, по стахановски, и, за пару часов ударного труда, углубились в скалу метра на два, когда наступила развязка: после очередного удара каменная глыба не раскололась, а подалась назад, образовав извилистую черную щель — мне даже почудилось, будто изнутри пахнуло сыростью. Навалились на нее втроем, и, поднапрягшись, столкнули внутрь; глыба свалилась с глухим стуком, образовав в проходе черное окно размером с человеческую голову. За ним таились мрак, пустота и полная неизвестность.

Мы вышли наружу и присели отдышаться. Тут и усталость навалилась: руки заныли, спина налилась тяжестью, во рту пересохло, а язык начал липнуть к небу — как с хорошего похмелья. Но при всем том, настроение было бодрое.

— Слышь, Химик? Может, жениться мне на Алексевне? — толкнул меня в бок Голливуд. — Как думаешь, если разбогатеем, пойдет она за меня?

— Если разбогатеем, за тебя любая пойдет! — наставительно сказал Веник. — С деньгами жениться — ума не надо, а ты попробуй на средний заработок девушку обаять. Вот где подлинное искусство кроется!

— А сам-то че ж бобылем ходишь, шпана галерная? — разобиделся дядя Жора. — Других учить всякий горазд, а на деле посмотришь — тот еще жук навозный…

— Ниче не навозный, а просто обстоятельства оказались сильнее! Я даже в Израиль ездил по этому вопросу: все было решено, но в последний момент мы с мамой невесты разошлись во взглядах на гончарное дело. То есть, принципиально не сошлись.

— Ночную вазу не поделили? — посочувствовал я.

— Амфору. Но это такая песня, что надо исполнять в лицах, — оживился начальник экспедиции. — Значит, приезжаю в Израиль, там вся Одесса напополам с Житомиром: Розочка Штрудель, Таша Нифельдулер, Сеня Цвас, Жора Шнеерзон и другие замечательно достойные люди невероятного ума.

Прихожу домой к невесте, заинтригованный как институтка "господином в котелке напротив", и дарю будущей маме цветы с моделью самолета, которую собственноручно склеил — а что еще я мог склеить на прожиточный кандидатский минимум?

Мама, мадам Хаит, осматривает самолет в очки и торжественно говорит собравшимся здесь же родственникам: я вам скажу, как родным, раншче увсе было таки да иначе. Сотни шикарных мальчиков добивалось моей благосклонности, и оба ничего не добились. И даже тетя Фима, дворничка, говорила "ой, Циля, я уже да замахалась выметать ваши бутоньерки и ленточки от подарков". Вот это были люди с раньшего времени. А теперь таких уже нет, и скоро совсем не будет.

А Сеня Цвас, мой главный конкурент на руку и сердце невесты, приносит в подарок тоже склеенную амфору и начинает совать ее всем под нос, уверяя, что работа древнегреческая, найденная в раскопках города Танаис. Про меня же говорит: тетечка Цилечка, драгоценная, этот грубый человек наверняка скрывается от регистрации. Я имею осыпать вашу выдающуюся дочь Фаю лепестками роз. И не каких-нибудь парниковых, а чистой слезы приусадебного участка, с надрезом по весне на нежно-зеленом стебле и прививкой гималайской восточной.

Мадам Хаит наклоняется к сестре Двойре, и шепчет ей по секрету, на ухо, таким громким басом, чтобы слышали соседи во дворе: Двойрочка, пчелка, ви мене да раскрываете глаза на этих субъектов. Но я абиселе таки видала уже виды на мои шесть пудов ума и красоты. Но мы не будем на них топ с ногой, они же такие шалуны и мишоресы. Сделаем им ручкой, и пусть думают, что мы уже упали от умиления.

А я уже начинаю заводиться и ревновать свой сверхсовременный многоцелевой истребитель к тем фальшивым древнегреческим черепкам.

Но мама строга и непреклонна: господа, запишите на манжете, уважение к даме — это все что у вас осталось. И никаких "амфорой по башке…" Ни боже ж мой, такое увидеть когда-нибудь!

Так и уехал, несолоно хлебавши, но с чувством огромного счастья, будто меня хотели приговорить к смертной казни, а в последнюю минуту передумали — дали пожизненное заключение.

— Не женился, значит? — уточнил Голливуд, слушавший повествование с большим интересом. — Рылом, значит, не вышел?

— Не, не женился, — со вздохом подтвердил Веник. — Но чувства пылкие доныне жгут лопатку.

— Как сказал поэт, в семейной жизни главное предельная искренность и глубочайшая конспирация, — подытожил я. — Однако, как мы будем делить наши деньги?

Посовещавшись, решили разделиться: Веник с Голливудом остались расчищать проход, а мне, как слабонервному легкотруднику, выпало перетаскивать вещи из грота на площадку.

Лиса встретила меня вопросом, но я, в ответ, озадачил ее десятком: о картинах, о Лившице, о гробнице и так далее. Давно уже собирался порасспросить, но все как-то случая подходящего не представлялось.

Но гляжу, принцесса наша египетская не в себе: сидит нахохлившись, как птенец под дождем, глазки потухшие, лик печальный — вылитая Несмеяна.

И отвечает нехотя, через силу, без обычных игривых шуточек: yes, no, may be, possible. Хотя чувствовалось, что знает много. Знает, но делиться секретами не собирается.

Про картины сказала, что доставили их из Кувейта, ограбив под шумок дворец саудовского наследного принца — во время войны дело было, когда Кувейт был оккупирован Ираком. По слухам, они были написаны в средние века, когда Египет находился под арабским владычеством, воспроизводили содержание древних папирусов, и хранили какой-то секрет. Но какой — никто не знал; с момента написания полотна пребывали у саудовских королей, передавались по наследству и никогда не были выставлены для всеобщего обозрения — специалисты даже не подозревали об их существовании.

Легенды же, просочившиеся за стены царствующего дома, приписывали картинам несметную стоимость: якобы, это была жемчужина саудовской короны.

О Лившице пояснила только, что занимался исследованиями в области клонирования; а подробностей, якобы, не знала. Про гробницу же говорить отказалась, сколько я не приставал. Просто наотрез — не в курсе дела, мол, хоть убей, хоть изнасилуй.

Ну, честь хоть и предложили, да не про меня; нагрузился как вьючное животное, и принялся вещи перетаскивать — раза четыре сходил туда-сюда. Веник с Голливудом, тем временем, разобрали завал и вычистили площадку. Поднятая пыль улеглась или рассеялась, и теперь наша находка выглядела обычной, ничем не примечательной пещеркой, каких здесь были десятки: скалы из известняка и песчаника были пронизаны ими вдоль и поперек, как хороший французский сыр дырками.

А вскоре и закат подоспел: ультрамариновое небо окрасилось в сиреневые и розовые оттенки, а заходящее солнце подсветило нижние края редких перистых и перисто-кучевых облаков, превратив полупрозрачные, серебристые тела в причудливые воздушные корабли, сбившиеся в единый величавый, медлительный караван.

Мы расположились на каменном балконе, у входа в загадочную гробницу, и во все глаза принялись разглядывать окрестные горы. Веник достал из рюкзака секретно привезенную бутылку виски и объявил награду первому увидевшему ориентир.

Но первого не оказалось — все увидели одновременно.

Как только нижний край солнца коснулся горного склона, прямо перед нами открылась грандиозная, незабываемая картина: среди багровых могил с покосившимися крестами лежали, слившись в объятии, мужчина и женщина. Их лица были почти неразличимы из-за спутанных, разметавшихся по плечам волос, но зато тела выглядели настолько естественно, будто над ними специально трудился талантливый скульптор — выдержал пропорции, обозначил контуры мышц и даже, непостижимым образом, придал застывшим фигурам движение.

Видение длилось считанные минуты; едва солнце закатилось за вершину горы, замечательная скульптурная композиция снова стала хаотическим нагромождением каменных обломков — я даже за руку себя ущипнул, чтобы убедится, что не сплю, что не померещилось.

И не я один — все были в шоке. В головах не укладывалось, что такой натурализм, такое потрясающее произведение искусства может быть случайным творением природы, калейдоскопом света и теней.