Та ещё штучка (СИ) - Риз Екатерина

Филатов надул щёки, с шумом выпустил воздух, после чего повалился на кровать.

- По-моему, я к тебе отношусь куда лучше, чем ты ко мне, - заметил он. – А ты меня, Серафима, дуришь!

Отвечать я не стала, послала ему обворожительную улыбку и закрыла за собой дверь ванной комнаты. Заперла ее на всякий случай. Не знаю, для чего это сделала, не думала, что Филатов станет рваться, скорее это был психологический момент. Показать ему, насколько серьёзно я настроена. Повернула ключ в замке, пустила воду в ванну, а сама подошла к зеркалу. Посмотрела на себя. От улыбки не осталось и следа. Я смотрела на себя, и кроме досады и беспокойства ничего в своих глазах не видела. У меня было стойкое ощущение, что тот круг, по которому я так упрямо бежала последние десять лет, вдруг сломался и превратился в полосу препятствий. И что-то мне подсказывало, что бежать мне осталось не так долго, а что меня ждет впереди, я не представляю.

Меня не отпускало ощущение дежавю. Признаться, именно это меня и пугало, и отталкивало, и не давало хоть на йоту довериться Филатову больше, чем я уже это сделала. По своей глупости. При нашем с ним знакомстве, при начале общения, мне так хотелось ему верить, мне так нравилось то, что он другой, непохожий на всех моих знакомых мужчин. Но всё это оказалось игрой. И я, в итоге, оказалась едва ли не у разбитого корыта со всеми своими надеждами и предположениями. Собрала в это самое корыто осколки всех своих тайных помыслов на его счет, и теперь вот сижу, лицезрею и не понимаю, как я снова могла так вляпаться. Один его поступок, одна фраза, один взгляд – и я увидела перед собой того, кто он есть на самом деле. Столь знакомый мне образ. Безрассудный фанатик своих авантюрных намерений. Мой первый муж был таким же. И мне было страшно, безумно страшно от того, что я едва не наступила на те же грабли снова. Не влюбилась в Филатова. Я была близка, очень близка. И мне оставалось лишь голову пеплом посыпать, и в отчаянии гадать, почему меня тянет именно к таким мужчинам. Почему я не могу влюбиться в правильного, семейного, практичного человека? Вот, например, в такого, как Серега? Почему я в мужа своего не влюбилась? Жила бы спокойно, ребенка бы воспитывала, а то бы и не одного. И горя бы не знала…

Что со мной не так?

Я легла в теплую ванну, вытянула ноги и прикрыла глаза. Медленно выдохнула. Я редко вспоминала прошлое, но отлично всё помнила. Моё детство, до определённого возраста, было спокойным и счастливым. До того самого дня, когда с мамой случилось несчастье. Странно, что я не слишком отчетливо помню себя в восемь лет, зато помню тот день. Помню, как мама отвела меня в школу, помню, что упала на перемене и больно ударилась коленкой, а ещё помню странный вечер с родственниками в нашей квартире, которые о чем-то без конца переговаривались и печально вздыхали. А я не понимала, что происходит, куда делась мама, почему она не торопится с работы домой. То и дело подходила к отцу, трясла того за руку и спрашивала:

- Папа, где мама?

А на меня после очередного вопроса смотрело множество сочувствующих глаз, и никто мне ничего не отвечал, включая папу. О том, что мамы больше нет, мне стало известно только через два дня, когда я оказалась на похоронах. Тогда-то я всё и поняла. Сама. Потому что никто мне так ничего и не объяснил. Наверное, решили, что я сама, в конце концов, догадалась, раз с вопросами отстала. А я не догадалась, я просто ждала маму. А потом случился тот ужасный день, и я не плакала. Я спряталась под столом, сидела там и ждала, когда все, наконец, уйдут и станет тихо.

Этот момент, на самом деле, настал. Я вылезла из-под стола, подошла к сидящему на диване отцу. Кажется, он даже не хватился меня, хотя я просидела под столом несколько часов. Меня, вообще, никто не искал. Ни он, ни родственники. Я села на диван рядом с ним, прижалась к его плечу. А отец вздохнул. Тяжело так, скорбно, и очень отчаянно. А потом сказал:

- Ничего, Сима, всё как-нибудь устроится.

Надо сказать, что отец был прав. Всё, на самом деле, устроилось. И даже весьма неплохо, по крайней мере, для него. Спустя год он уже собрался жениться, выглядел повеселевшим, помолодевшим, явный признак влюбленности. Его новая пассия переехала жить в нашу квартиру вместе со своим сыном-подростком и младшей дочерью. Все вокруг чему-то радовались, молодых подбадривали, хвалили, а я опять сидела под столом и недоумевала, как отец может так поступать. И со мной, и с памятью мамы. Вот только мне едва исполнилось десять лет, и моё мнение никого не интересовало. Мне некому было высказаться, некому пожаловаться, даже уйти мне, по сути, было некуда, если только в школу. У мамы родственников близких не осталось, а бабушка и дедушка по папиной линии особой тяги к общению со мной не питали. Так что, дома я больше времени проводила под столом, чем у других на глазах. Костик, мой сводный с определенного времени брат, вечно надо мной посмеивался из-за этого. И даже в те моменты, когда я из-под обеденного стола выбиралась, принимался запихивать меня обратно. Я возмущалась, плакала, мутузила его маленькими кулачками, а взрослые смеялись над нашими с ним милыми играми. Костика я ненавидела. С возрастом, правда, ненависть прошла, но неприятие осталось. Семьей мы так и не стали – ни с Костиком, ни с его мамой, Ларисой, ни с её младшей дочкой Леночкой. Не заладилось у нас. К тринадцати годам я поняла, что чем меньше я появляюсь дома и попадаюсь мачехе на глаза, тем меньше ко мне придираются. Про уроки меня не спрашивали, про необходимость образования не разговаривали. Разговоры вели сплошь о том, как важно быть серьезной и не подпускать к себе мальчиков на пушечный выстрел. После каждой отповеди Ларисы на счет моего полового воспитания, Костик ходил за мной и посмеивался:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

- Умрешь ты, Симка, либо старой девой, либо испорченной малолеткой от маминой руки. Выбирай.

Обычно я показывала названному братцу средний палец и запиралась от него в ванной. А этот мелкий гнус выключал мне свет, и я сидела в темноте. Но это было лучше, чем видеть его.

Думаю, не нужно объяснять, что я мечтала поскорее сбежать из дома. В четырнадцать, пятнадцать, да и в шестнадцать лет я только и делала, что задавалась вопросом – как это сделать? Куда мне пойти, к кому, на что жить. Если честно, я не мастак заводить друзей, особенно подруг. Редко с кем-то нахожу общий язык, только повзрослев достаточно поняла, что самой нужно быть более открытой, тогда люди начнут тянуться к тебе, а в юности было очень трудно. Училась я не очень хорошо, просто потому, что никому не было дела до моих успехов. Могла сбежать с уроков и просто гулять по городу одна, а тяга к одиночеству никогда и никому не добавляла популярности среди сверстников, согласитесь. Родственников, заинтересованных в моей судьбе, тоже не наблюдалось. Поэтому вариантов для бегства у меня никаких не было. Пока ко времени окончания школы я не поняла, что нравлюсь противоположному полу. Клянусь, что до этого самого возраста я совершенно не задумывалась об отношениях. Лариса с ранних лет вбивала мне в голову мысль, что на меня могут обратить внимание лишь типы, способные воспользоваться моей невинностью. Она говорила, что я некрасивая, неуклюжая, далеко не умница-разумница. Всё, что я делаю разбиралось на мельчайшие движения и детали, критиковалось все, что только можно, меня никогда не хвалили, и я привыкла чувствовать себя той самой некрасивой и неуклюжей девочкой, которая априори не может кому-то понравиться. Тем более, мальчику. Я бегала от каждого, кому приходило в голову хотя бы посмотреть в мою сторону, не то чтобы всерьёз обратить на меня внимание или со мной заговорить. А в выпускном классе в меня влюбился молодой преподаватель. Он был совсем молоденький, только что закончивший институт, преподавал у нас в школе физику. И я не видела в нём ничего для себя примечательного, хотя, как вспоминается мне сейчас, мальчик был симпатичный. Очень вежливый, очень обстоятельный и обходительный. И, конечно же, он ко мне не приближался и ничего между нами так и не случилось. Но не заметить его долгие взгляды и ошарашенный вид, было невозможно. Мои одноклассники смеялись, дразнили почему-то меня, а я искренне не понимала, что этому влюблённому идиоту от меня надо. Зато в школьном аттестате по физике за последний год обучения у меня стоит пятерка, совершенно незаслуженная оценка. И урок в итоге я вынесла совсем другой, и на себя посмотрела по-другому. Помню, как подошла к зеркалу и впервые взглянула на себя с интересом. Разглядывала себя, рассматривала, и вдруг пришла к выводу, что не такая уж я и страшненькая. Да и неуклюжесть моя подростковая меня к тому моменту оставила, я перестала всё ронять и спотыкаться на ровном месте. В меня, оказывается, вполне можно влюбиться. По крайней мере, в мой светлый образ, потому что по поводу характера я никак иллюзий не питала. Дурной и вредный, в этом мачеха была абсолютно права, наверное, за характер меня всегда недолюбливала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})