Лестница из терновника-3. Прогрессоры - Максим Далин

Вид у Винору, впрочем, оказался не таким радостным, как Хенту ожидал. Лицо у старого вояки казалось осунувшимся и усталым, под глазами — синяки, а между бровей — глубокая складка. Он схватил Хенту за локоть и потащил с площади; верблюд покорно брёл следом.

— Послушай, брат, — сказал Винору, останавливаясь в узеньком грязном проулке, где не было никого, кроме облезлой баски, вычищающейся у подворотни, — уезжай из города.

— Что ты, брат, — удивился Хенту. — Я ведь только что приехал… Поговорить надо, брат.

— Надо, верно, — сказал Винору, нервно озираясь. — Слушай, брат. Ты ведь от… от нашего Анну, от Анну-Львёнка?

— От него, конечно, — улыбаясь, ответил Хенту, стирая с губ сладкие крошки. — Он послал меня сюда, поговорить с Налису, да и с тобой тоже. О деле.

— С Налису… — Винору покачал головой. — Налису — мёртвый.

Хенту отшатнулся. Адъютант Анну, боевой друг Хенту, был не намного старше его самого.

— Творец-Отец… войны-то нет… Он что, болел? Или убили… Жалость какая…

— Ох, нет, — Винору понизил голос. — Его голова… на лагерной ограде.

— Вот этого уж быть не может, — прошептал Хенту потрясённо. — Налису был из верных верный.

— Именно, — прошептал Винору совсем еле слышно. — Верный. Анну-Львёнку. А его теперь называют изменником. Нуллу приехал, Нуллу-Львёнок, Третий Львёнок Льва. Позавчера. Псы из его свиты убили Налису, а сам он теперь ищет измену. Анну-Львёнка Лев Львов приговорил к смерти вместе со всей его свитой. Я вот брожу по городу и думаю, вернуться мне в лагерь или лучше податься в пески, к дикарям — Тенгу-то убили и Чируту убили, только за то, что Анну-Львёнок их отмечал и за то, что они Налису были друзьями. А я — его сотник, а ты — его сотник, да ещё и был в его свите. Быть нашим головам на пиках, Хенту, как Творец свят. Говорят, он Львят Льва убил, а Льва Львов северянам продал.

— По крайней мере, наполовину враки, — сказал Хенту, еле проглотив колючий комок в горле. — А вообще — просто враньё и всё. Я Львят Льва только вот пять дней назад видел. Да и как Анну-Львёнку их убивать, если они — его братья? Подумай.

Винору погладил рукой рубаху у сердца.

— Прости мне Творец такие слова, брат, но Львята, хоть они и братья, друг друга… не говоря вслух… ну, ты понял меня.

— Мне-то ты веришь, брат? — Хенту обнял Винору за плечо, подтащил к себе, сказал в самое ухо. — Пятый Львёнок и Анну-Львёнок — как родные братья, а не как братья Прайда… теперь-то я всё понимаю. Я теперь точно понимаю, к чему всё клонилось. Война же с севером грядёт, так?

— Так, — кивнул Винору. — Завтра армия выступает в Чангран, а оттуда — на север.

— Лев Львов приказал Пятому убить Маленького, — прошептал Хенту, касаясь уха Винору губами. — А свалить на кшинассцев. Чтобы был повод для драки. Только Пятый брата убить не посмел, а Анну наладил с кшинассцами дела. Во дворце Прайда точно измена, только изменник — не Анну.

— Зарапортовался ты, брат, — Винору глянул с ужасом. — Хочешь сказать, сам…

Хенту, ощутив приступ безумной отваги, кивнул.

— Сам. И даже… Святейший Наимудрейший. Ты послушай. Кшинассцы Анну вернули наших пленных.

Губы Винору посерели.

— Женщин?!

Хенту кивнул.

— Что с ними надо сделать, по-твоему, а, брат?

— Анну бы не казнил, — Винору отвёл взгляд.

— Анну принял у них присягу, — сказал Хенту. — Они теперь — волчицы, сёстры. Анну при всех поклялся, что никого и никогда не бросит, если тот не трус и не предатель… стой, слушай ещё. Пятый рубился с северянином по языческим законам, победил и взял женщину. Не ставя клейм, не закрыв лица. И ест с ней за одним столом. А Маленький… он постель делит с той, кто его ординарцем была. Ты слушай, слушай. Маленького же резать хотели, язычники-то — она не дала, так они… Маленький так и сказал: она — половина его сердца, кто скажет, что рабыня, того он сам убьёт…

— Даже не знаю…

— Чего ты не знаешь? На всё — воля Отца Небесного. У тебя лошадь споткнулась, ты головой о камень долбанулся, приходишь в себя — связанный, не мужчина. Что, ты от этого волком перестанешь быть? Правоверным перестанешь быть, а, брат? А ведь деваться тебе некуда: домой сбежишь — дома башку на пику. Или ещё хуже — рабыня Прайда, всю душу заплюют. А за что?

Хенту сам не заметил, как начал повторять слова любимого командира, воспринимая их своими собственными, просто и прямо из души рождающимися. Винору слушал зачарованно, с каким-то болезненным вниманием, кусая губы — и, наконец, сказал:

— Так что ж… ты теперь что, собираешься… я не знаю… ты туда, в лагерь собираешься?

— Мы с тобой в лагерь собираемся, брат, — сказал Хенту неожиданно твёрдо. — Тут надо выбрать, кто твой командир. Нуллу, который невинных людей казнил только за то, что они Прайду служили верой и правдой, а сам-то песка не глотал — или Анну-Львёнок, который сам тебе предан и любому из своих людей предан. Если у тебя Нуллу командир, тогда мне рядом с тобой делать нечего. А если Анну… ты помнишь Дикуру? Помнишь Мэнгу? Мы пойдём в Шаоя, с Анну-Львёнком, мы освободим наших пленных — и плевать нам…

— А Лев Львов? — спросил Винору беззвучно.

Хенту обхватил себя руками и задумался.

Вечер Хенту и Винору встретили в лагере, в жилище младших командиров волков. В комнате третьего сотника — Шуху ад Ваэра.

В Прайде давно говорили, что армию в Данхорете надо бы устроить более или менее удобно, но на это требовалось время, деньги и рабочие руки — а весь этот ресурс как-то сам собой уходил куда-то не туда. Как только Лев Львов очередной раз заговаривал о данхоретском военном лагере, кому-нибудь из младших Львят оказывалось необходимо что-то срочно купить или достроить, а если не так — кто-нибудь из служилых людей напоминал Льву Львов о поле для скачек, новых конюшнях или ещё о чем-нибудь, не терпящем отлагательств. Поэтому время шло, а данхоретский лагерь как был, так и оставался вылитым табором пустынных кочевников.

Простые волки жили в шатрах. В конце осени и зимой там было не так уж и приятно — ледяной ветер с гор выстуживал их по ночам до изморози на утоптанном земляном полу — но волкам, воякам, хозяевам мира, не пристало жаловаться на трудности и лишения. Лагерь провонял выгребными ямами, конским и верблюжьим навозом и прочей дрянью — но смешно было бы выращивать тут миндаль или розы. Вдобавок, если кому-нибудь не везло подцепить лихорадку или ещё какую-нибудь дрянь — он смело мог считать себя покойником. Поэтому все обитатели лагеря изо всех сил ждали войны. После года такой жизни на войне всем казалось веселее и безопаснее — чего и требовалось добиться.