Осенняя рапсодия - Вера Колочкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ой, что-то я не верю тебе, дочь… – тяжело вздохнула Марина, покачав головой. – Храбришься, да? Вот я, помню, когда отец от нас уходил…
– Мам… Перестань, а? Ну что ты мне свои детские страдания все время в пример суешь? В ваши времена были одни комплексы, в наши – уже другие! Да сейчас каждый первый ребенок родительский развод рано или поздно переживает! Ну что ты ревешь, мам?
– Я не реву… Мне просто… Я хотела тебе сказать…
– Нет, ревешь! Я же вижу, какое у тебя лицо! Для тебя отцовский уход – горе, да? Коварное предательство? Досадуешь, что не удержала, костьми не легла?
– Не говори так со мной, Машка! Никакое для меня это не горе, давно уже. Пусть идет. Я его отпустила. Не в этом дело…
– А в чем?
– Да ни в чем…
– Мам, ты чего? А ну, раскалывайся! Я же вижу, что у тебя слезы изнутри уже горой вспухли. Что случилось, мам?
Марина ей не смогла ничего ответить, только рукой махнула. Со страшной силой потянуло к окну, и она встала, оторвавшись от теплого Машкиного бока, и рванула к нему так, будто хотела выброситься на голый асфальт незамедлительно. Покончить жизнь самоубийством. Хотя не получилось бы, наверное, – третий этаж все-таки. Да еще и низкий.
Илья сидел на скамейке. В прежней своей, почти роденовской позе мыслителя – слегка согнувшись и уперев локоть в колено. Марина всхлипнула отчаянно и протяжно, заревела в голос, не удержавшись.
– Мамочка, да ты чего? – заполошно кинулась к ней с объятиями Машка. – Что случилось, мамочка? На кого ты там смотришь? На парня этого? Он кто, мам? Почему ты так плачешь?
– Он… Он… Ой, я люблю его, Машка… Я дура, я старая, мне нельзя, но я люблю его…
– Во дела… – моргнула девчонка удивленно. – Почему ты дура-то, мам? Это ж здорово, что ты кого-то любишь! А он кто, мам?
– Он… Он никто, Маш. Глупости все это, – с силой вдохнула в себя огромную порцию воздуха Марина, делая попытку успокоиться. – Он младше меня на десять лет…
– Ну и что? Не поняла…
– Да что тут понимать, дочь? Говорю же – он мальчишка совсем!
– Мам, а он тебя тоже любит, да?
– Любит. Видишь, сидит! Он из-за меня в Австралию не уехал…
– Ну? В чем тут трагедия-то, я не врубаюсь никак? Ты его любишь, он тебя любит… Чего еще надо? Дождаться, когда кто-нибудь плюнет-поцелует, что ли? К сердцу прижмет, к черту пошлет? Иди к нему, мам! Он же ждет!
– Маш… Я же объясняю тебе! Ему двадцать семь лет всего! Он скорее тебе в женихи годится!
– Еще чего! На фиг он мне в женихи сдался, мам? Ты вообще-то учти на будущее, я со своими женихами сама разбираться буду! Или ты опять в свои комплексы головой ударилась? Чтоб все у тебя по правилам было? Женщина должна быть младше мужчины, женщина должна быть хорошей хозяйкой, терпеливой невесткой, потом дисциплинированной служащей – это уж обязательно! – плюс еще прекрасной кухаркой, домашней горничной… Что за ерунда, мам?
– Ну знаешь ли… Не нами эти общечеловеческие правила придуманы…
– А кем они придуманы?
– Маш, чего ты хочешь от меня? Видишь, я и без того кое-как держусь, а ты меня мучаешь…
– Да не мучаю я тебя, мамочка. Я хочу, чтоб ты счастлива была. Просто тупо счастлива, понимаешь?
– В смысле – тупо?
– Ну, не тупо… Просто счастлива…
– И что ты мне предлагаешь? Сюда этого парня привести? Семью с ним строить?
– Ой, боже, какие мы пафосные! Нам на любовь наплевать, она нам мешает правильную семью строить! Достойную ячейку общества! – насмешливо проговорила Машка, всплеснув по-бабьи руками.
– Да что ты в этом вообще понимаешь? Мала еще, чтобы рассуждать на эту тему! И дай бог тебе когда-нибудь правильную семью построить! И дай бог удержать! А если все время чувствам поддаваться…
– Во-во! Удержать! Это ты сейчас хорошо сказала, просто классика мещанства – удержать! – в запальчивости проговорила Машка, повернув к матери сердитое лицо.
Марина вдруг поймала себя на мысли, что оно совсем уже и не детское, это лицо. Ровное, гладкое, с приятным румянцем на смуглых щеках, но далеко не девчачье. Лицо молодой женщины – насмешливой умницы, в меру циничной и без ложной скромности рассудительной. От этого открытия она немного оробела даже, потеряла нить разговора. Стояла, чуть приоткрыв рот, слушала, что ей говорит в одну секунду повзрослевшая дочь.
– …А ты задумывалась, зачем вообще эту семью держать, мамочка? Если она распадается? Жилы на шее рвать, но держать? Как атланты, которые держат небо на каменных руках?
Так в ваших песенках пелось, да? А чего его держать, это небо, если в нем даже солнца нет?
– Но так все живут, Маш… Все держат…
– А вот я, например, не буду! Никогда не буду! Если из отношений любовь уйдет, я ни минуты в такой семье не останусь.
– Не зарекайся, дочь…
– Да я не зарекаюсь! Знаешь, в арифметике правило такое есть – от перемены мест слагаемых сумма не меняется… Вот эта сумма – она и есть, по сути, любовь! Не важно, куда ушло и где затерялось второе слагаемое, – бог с ним! Главное, чтоб такое же на его место пришло, чтобы сумма-любовь никуда не делась. А тебе судьба, можно сказать, другое слагаемое сама в руки подкинула… Да ты от счастья прыгать должна, мамочка, а не в болоте правильности барахтаться! Подумаешь, младше ее мужик на десять лет! Старая перечница какая выискалась! Матрона греческая!
– Машк, а Машк… – вдруг во всю ширь улыбнувшись, тронула она дочь за плечо. – Ты когда так повзрослеть успела? Смотрю на тебя и диву даюсь… А я боялась, что… Что ты меня никогда не поймешь, что я в опасности тебя ввергну, если с Ильей…
– Ой, мам! Да просто ситуация сейчас такая, что мне надо быть мудрее тебя. А когда все уладится, я снова буду маленькой, ладно? Маленькой дурочкой Машкой. Так уж и быть. Наслаждайся дальше своей материнской мудростью, переживай за меня, пугайся… Это ж удел всякого родителя – искренне считать своего ребенка глупее себя. А сейчас – иди. Давай, мам. Иди, пока он там сидит… Его Ильей зовут, да? Хорошее имя! Теплое, как домашние тапочки! Ну, иди, мам…
Она буквально вытолкала ее в прихожую, накинула на плечи плащ, открыла дверь. Марина и не сопротивлялась ничуть – нашло на нее какое-то вялое, но светлое и радостное умиротворение, как после долгих ночных слез. Кто-то поднимался вверх по лестнице, и вскоре нарисовалась на промежуточной площадке нелепая фигура Блаженной Кати по прозвищу Фауна. Бледное толстоносое лицо расплылось квашней в улыбке, и руки автоматически полезли за пазуху старого пуховика, скорее похожего на обычную телогрейку.
– Слышь, Марин… Возьми котенка, а? Смотри, какой симпатичный!
– Давай… – неожиданно для себя легко согласилась Марина. Видимо, от напавшего на нее умиротворения. Предложи ей сейчас Блаженная Катя козу драную, так же легко согласилась бы.
