Верность - Марко Миссироли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Старая работала не хуже?
– В принципе, да.
Даниэле сделал ему знак подойти к витрине и указал пальцем на голубую вывеску среди домов.
– Ты это видишь?
– Ее же не было.
– Ага, мы и глазом моргнуть не успели, как они открылись. Ровно через три недели, как мы установили новую машинку. Китайцы. Знаешь, сколько они берут за одни брюки? Два евро! А теперь угадай, сколько беру я?
– И сколько?
– Два семьдесят. И еле-еле свожу концы с концами. Вот ты, к примеру, к кому пойдешь?
– К тебе!
– Не ври, Иуда! – и сделал вид, будто хочет ударить его в живот. Карло все равно увернулся. – Да ты, Пенте, в форме, хоть и стал папашей.
– Привык парировать удары.
– Чьи?
– Свои собственные.
– Главное, не дай себя нокаутировать из-за фигни, понял?
– Постараюсь.
Затем они затихли: так бывало и в лицее, когда один из них натыкался на правду. За партой – локоть к локтю, вместе на футбольном поле, один – защитник, второй – фланговый защитник, выходные дома то у Карло, то у Даниэле, футбол по радио вместо латыни, косячок или бутылка пива на двоих во дворе на пьяцца Аспромонте или на кухне Букки, где глава семейства в майке во время набегов к холодильнику готовил им панини с прошутто.
– И в какую фигню ты встрял? – поинтересовался Даниэле, приподняв левый уголок рта. Он все еще носил длинные усы, а в усталых глазах блестел огонек.
– Если бы только в одну.
– Когда был преподом?
– И тогда тоже.
– Все становится сложнее с возрастом, с появлением детей и китайских химчисток. Можно и сломаться, ты же в курсе?
Карло кивнул.
– А вот если не поведешься на всякую фигню, значит, тебе есть за что держаться.
– А если это не фигня?
– Тогда вперед! – Даниэле расхаживал туда-сюда по прачечной, шаркая искривленными футболом ногами в кроссовках. – Я бы играл по-крупному.
– С женой и тремя детьми?
– Ага.
В прачечную вошел мужчина в нахлобученной на глаза шляпе. Даниэле обслужил его в полной тишине, его жесты стали изысканными, а руки и ноги – легкими, стрекозой он порхал за прилавком, снял рубашку с электрической вешалки, упаковал и исчез в подсобке. Вернулся с гольфом, сложил его одним движением пальцев и завернул в бумагу, скрепив двумя полосками скотча.
– Прошу, синьор Розати. Шесть двадцать.
Человек протянул Даниэле деньги.
– Я вам не изменю, Букки, – сказал он, указав на голубую витрину. – Не хватало еще, чтобы мои вещи стирали черные.
– Они китайцы.
– Один черт, – забрав сдачу и вещи, он коснулся шляпы и вышел.
Карло повторил хриплым голосом:
– Я вам не изменю, Букки.
Даниэле кивнул.
– Ты, главное, себе не изменяй.
– И ты тоже.
– Только капельку. – Даниэле отметил что-то в настольном календаре. – Но знаешь, ради Аньезе и детей я от многого готов отказаться.
Стиральная машина давала о себе знать монотонным гулом.
– Ты болеешь за «Интер». Десять лет ходил на массаж шиацу. Ел замороженную пиццу. Может, ты мазохист?
– Недавно у меня развилась клаустрофобия. Я ездил в Милан, чтобы продлить страховку, и застрял там в лифте минут на сорок. Я, конечно, не подал виду, когда меня оттуда вытащили. С тех пор я иногда задыхаюсь и у меня барахлит мотор, даже когда просто стою в пробке. В прошлом году, вот, летали на Лансароте. Так вот: в самолете я натерпелся страху. Я дергаюсь, даже если поезд в метро притормаживает. – Он смахнул рукой шерстяную нитку с прилавка. – Целый год я ходил к психологу. Тот сказал, что, в общем, ради семьи я забил на себя.
Карло усмехнулся.
– Чего лыбишься?
– Да так, представил, что было бы, пойди я к психологу…
– Он бы сменил профессию.
– Кстати, я ходил… После того, как меня выперли из универа.
– Сходи еще.
– Профессор-неудачник, далеко не образцовый муж, папенькин сынок, корчащий из себя не пойми что – слишком много всего…
Они переглянулись, затем Карло заметил фотографию на полке, подошел и взял в руки. На фото была запечатлена Аньезе в гамаке с младшей дочкой на руках. Одна ее нога с цепочкой на щиколотке свисала вниз.
– Трахаться – классно, Леле.
– С этим не поспоришь!
– Не только с женой, понимаешь?
– Понимаю. – Он заглянул в подсобку и сделал знак Карло говорить потише. – Но как представлю, что возвращаюсь домой от другой и кормлю Изабеллу, играю в приставку с Мануэле, бегаю по коридору за Джулио или смотрю «X-Factor» с женой, которая лежит у меня на коленях, и все: у меня руки опускаются, я не могу. Пенте, ну вот как это делается?
– А если этим занимается твоя жена?
– Ты подозреваешь Маргериту?
– Я просто за равноправие полов.
– Да как можно прийти к жене после секса с какой-то девчонкой? Это же гадко!
– Может, и так.
– И не говори, что эта гадость не проникает в душу.
– Я люблю Маргериту.
– Ты боишься.
– Чего?
– Ну, прожить с женой и ребенком до самого конца. Ну, как с книгой. – Он обернулся и нажал две кнопки на стиральной машине. – Чтобы закончить книгу, нужна сила воли, разве нет? Помнишь, ты сам мне это говорил.
– Или глупость.
Две женщины с дворняжкой на поводке вошли в прачечную. Даниэле пробежал глазами список у кассы, а Карло подошел к радиатору и прислонился к нему спиной, чтобы согреться. Перечитал ее эсэмэску. Затем обернулся к неону китайской химчистки, прорезавшему голубым светом хмурый зимний день, за которым, как ему показалось, угадывалась весна. Сквозь витрину София смотрела на Ларго Бордони под лучами слабого солнца и думала, что Пентекосте ей никогда не ответит: то ли он не получил книги, то ли счел ее слишком назойливой.
Взобравшись на самый верх стремянки, она заглянула в ящик: гвоздей еще было достаточно, их можно заказать через пару дней вместе с мастикой и дюбелями. С высоты магазин был полон какой-то особой прелести, и она задалась вопросом: с какой стати она надеялась, что он ответит? Больше она ничего не станет ему посылать.
Закрыв ящик, она спустилась, села на стул и, сложив руки на коленях, уставилась невидящим взглядом на прилавок. У нее не было сил даже сдвинуться с места: такое порой случалось, когда ее одолевала тоска по матери. София ждала, когда это пройдет, и вспоминала, как летом они ездили в поле рядом с начальной школой в Верджано. На дорогу уходило минут десять, остановив машину, мама сразу же доставала банку с бумажными шариками и давала Софии вытащить
