Новая жизнь - Орхан Памук

Признаю: на мгновение мне показалось, что, как в сказке, из сахарницы посыпятся амулеты, волшебные кольца или отравленный виноград. Но внутри оказалось всего семь карамелек «Новая жизнь» времен моего детства, таких сейчас не найдешь даже в самых старых бакалейных лавках в глубокой провинции. На каждой конфетке был нарисован фабричный знак, ангел, всего семь ангелов. Они изящно сидели на букве Н, аккуратно вытянув ножки между словами «Новая» и «жизнь», с благодарностью смотрели на меня и нежно улыбались за то, что я спас их из темноты сахарницы, где они пролежали двадцать лет.

С трудом, но очень осторожно я развернул карамельки, пытаясь не повредить ангелов на обертках ставших от старости твердыми, как камни, конфет. Внутри каждой обертки был нескладный стишок, но нельзя сказать, что они особо помогли мне понять смысл жизни и смысл книги. Например:

За окном растет малина.Целая корзина.Дорогая, мне нужнаШвейная машина!

Более того, я даже стал повторять про себя эту бессмыслицу в ночной тишине. Чтобы не свихнуться окончательно, я прокрался в свою бывшую комнату, где сейчас спала дочка, беззвучно в полутьме открыл нижний ящик старого платяного шкафа и проворно достал пластмассовую штуковину, которую в детстве использовал для многих целей: одна ее сторона была линейкой, другая — книжной закладкой, а на тупом конце помещалось увеличительное стекло, и тщательно, словно инспектор финансовой полиции, проверяющий деньги на подлинность, осмотрел Ангелов с карамельных оберток при свете настольной лампы. Они не напомнили мне ни Ангела Желаний, ни статичных ангелов с персидских миниатюр, ни ангелов, которых я много лет ожидал увидеть из окна автобуса, ни их черно-белые версии с ксерокопий. Моя память, просто чтобы что-то сделать, напомнила мне, что, когда я был маленьким, эти карамельки продавали дети в поездах. Я уже решил было, что фигурка ангела позаимствована из какого-нибудь заграничного журнала, как вдруг заметил адрес производителя, посылавший мне сигналы из угла фантика:

«Содержание: глюкоза, сахар,

растительное масло, сливочное масло,

молоко, ваниль. Карамель „Новая жизнь“

изготовлена кондитерской фабрикой „Ангел“:

г. Эскишехир, ул. Чичеклидере, дом 18».

Вечером следующего дня я ехал в автобусе в Эскишехир. Начальству в мэрии я сказал, что у меня заболела дальняя одинокая родственница, а жене — что мое больное на голову начальство отправляет меня в командировку в далекие, заброшенные города. Вы понимаете меня, не правда ли? Если жизнь — не бессмысленный рассказ сумасшедшего и не черновик, абы как нарисованный на бумаге ребенком вроде моей трехлетней дочери, которому попался в руки карандаш; если жизнь — не цепочка безжалостных глупостей, то во всех случайных на вид шалостях и играх, что разместил в своей книге дядя Рыфкы, когда писал «Новую жизнь», должна быть некая логика. Если так, то у великого выдумщика должна была быть какая-то цель, чтобы все эти годы приводить на мой путь ангела; и тогда, если такой обычный и разочаровавшийся в жизни герой книги, как я, узнает из уст того самого дядюшки, варившего карамельки, почему тот решил поместить картинку с ангелом на обертки его любимых детских конфет, тогда герой, наверное, сможет найти утешение, осенними вечерами разглагольствуя о смысле оставшейся части его жизни, вместо того чтобы жаловаться на жестокость случайностей.

Если говорить о случайностях, то мое забившееся сильнее сердце заметило, что водитель «Мерседеса» последней модели, везшего меня в Эскишехир, был тем самым, кто четырнадцать лет назад вез нас с Джанан из одного крошечного степного городка с изящным минаретом в город, превратившийся из-за потоков дождя в болото. Мои глаза и тело пытались привыкнуть к современным комфортным условиям, появившимся в последние годы в автобусах: к ворчанию кондиционера, к отдельной лампочке для чтения над креслом, к стюардам, одетым как персонал отеля, и к пластиковому вкусу еды в разноцветных пакетах, поданной на тарелках и бумажных салфетках с крылатой эмблемой автобусной компании. Теперь одним нажатием на кнопку кресло превращалось в кровать, вытягивавшуюся на колени неудачнику, сидевшему сзади. Все автобусы стали «экспрессами» и ехали от одного отдельного терминала на автовокзале до другого, не делая в пути остановок перед закусочными с роем мух, поэтому во многих автобусах были устроены крошечные уборные, которые напоминали камеры с электрическим стулом, не вызывавшие никакого желания застрять там в случае автокатастрофы. По телевизору постоянно показывали рекламу автобусов этой компании (один из них вез нас по асфальтированной дороге в самое сердце степи), и таким образом люди, путешествовавшие автобусом, знали, множество раз видели и слышали, как приятно ездить на автобусе и вполудреме смотреть телевизор. Некогда безлюдная и дикая степь, на которую мы с Джанан смотрели из окна, теперь приобрела налет цивилизации и была испещрена щитами с рекламой сигарет и автомобильных покрышек. Из-за автобусных стекол, затонированных, чтобы внутрь проникало поменьше солнца, степь иногда приобретала различные оттенки, становясь то грязно-кофейного цвета, то зеленого цвета ислама, то цвета нефти, напоминавшего мне кладбище. Но по мере того, как я приближался к тайнам моей быстро промелькнувшей жизни и к дальним городам, преданным забвению, я чувствовал, что все еще живу, все еще жадно вдыхаю воздух, все еще — скажу словами из прошлого — гонюсь за некоторыми желаниями.

Думаю, что вы уже предположили: мое путешествие в Эскишехире не закончилось. На улице Чичеклидере, на месте дома номер восемнадцать, где некогда размещались цех и управление кондитерской фабрики «Ангел», теперь располагалось шестиэтажное здание, где было общежитие студентов лицея имамов-хатибов. Пожилой сотрудник архива торгово-промышленной палаты Эскишехира, угостивший меня липовым чаем и газированной водой «Санти», после многочасовых поисков в папках сказал, что фабрика «Ангел» двадцать два года назад уехала из Эскишехира в Кютахьи.

А в Кютахье выяснилось, что после семилетнего производства карамели фирма приостановила деятельность. Если бы я не зашел в управление регистрации населения при Доме правительства, стены которого были покрыты изразцами, а затем в квартал Мензильхане, то я бы не узнал, что человек по имени Сурейя-бей[51], основатель кондитерской фабрики «Ангел», пятнадцать лет назад переехал в Малатью, родной город мужа его единственной дочери. В Малатье же я узнал, что четырнадцать лет тому назад кондитерская фабрика «Ангел» просуществовала несколько последних удачных лет, и я вспомнил, что именно здесь нам с Джанан в последний раз попадались эти карамельки.

Когда карамель «Новая жизнь», как последняя монета, отчеканенная гибнущей империей, еще раз приобрела популярность в Малатье и окрестностях, в «Бюллетене новостей» Торговой палаты вышла статья об истории фирмы и карамелек, которые некогда ела вся Турция; и в этой статье упоминалось, что карамельки «Новая жизнь» раньше использовались в бакалейных и табачных лавках вместо мелких монет. В журнале «Малатья-экспресс» вышло несколько реклам карамели, где по очереди опубликовали всех ангелов, и, когда конфетки должны были уже вот-вот стать чем-то вроде карманных монеток, все закончилось: по телевизору показали конфеты с фруктовой эссенцией, произведенные крупной международной компанией, — их аппетитно ела одна американская телезвезда с красивыми губами. Из местных газет я узнал, что котлы, упаковочные машины и торговую марку продали. У родственников зятя я пытался выяснить, куда Сурейя-бей, производитель карамелек «Новая жизнь», отправился после Малатьи. Мое расследование увело меня дальше на восток, в затерянные города и деревни, которых нет даже на школьных картах. Как люди, некогда убегавшие в чужие края, спасаясь от чумы, Сурейя-бей и его семья скрылись в дальние дали, исчезли в укрытых тенью городах, словно желали сбежать от безвкусно-ярких товаров ширпотреба с иностранными названиями, благодаря рекламе и телевидению пришедших с Запада и охвативших всю страну, будто заразная смертельная болезнь.

Я садился в автобусы, я выходил из автобусов. Я входил в здания автовокзалов, я проходил по торговым улицам, переулкам, кварталам, площадям, где вокруг общественных источников собирались люди, росли деревья, гуляли кошки и работали кофейни; я заходил в управления регистрации населения, в приемные квартальных старост. Сначала мне казалось, что в каждом городе, где я оказывался, на каждой улице, где я шел, и в каждом кафе, где я останавливался выпить чаю, я нахожу таинственные следы вечного заговора, что связывает эти места с крестоносцами, византийцами и османами. Я улыбался бойким мальчишкам — приняв меня за туриста, они пытались продать мне недавно отчеканенные византийские монеты; я не обращал внимания на парикмахера — он облил мне затылок и спину одеколоном цвета мочи «Новое Урарту»; я не удивился, когда заметил, что роскошные ворота одной из ярмарочных площадей, которых по всей стране теперь было как грибов после дождя, сложены из остатков каких-то хеттских развалин. Мне не нужно было дожидаться, пока память моя размякнет, как асфальт в полуденный зной, чтобы вообразить, что в пыли, осевшей на громадных рекламных очках в витрине оптики «Зеки», есть что-то от пыли, поднятой всадниками-крестоносцами.