«Если», 2001 № 08 - Павел Вежинов

— В костюмах, в атрибутике — от кого, от чего Вы шли?

— Это мы придумываем. Надо придумать костюм, которого не было, но чтобы, если я вам покажу и скажу, что это Голландия, XIV век, вы мне поверили.

— Читала, что Вы будете использовать компьютерную графику…

— Если получится. Нас очень подвели чехи. Мы привезли снимать английские двухметровые луки, а они нам стрелы к ним изготовили арбалетные. При том, что у них есть дорогая техника — английская, австрийская и т. д. То есть, скажем, для американцев, которые приехали халтурить — за две недели картину снять, их умения хватит. А для нас — их уровень просто смешон. Ребята, говорили мы, отойдите — мы сами придумаем, как это сделать.

— Эффект компьютерный, как правило, все-таки заметен. Как же это сочетается с гиперреалистическим миром картины?

— Мы постараемся, чтобы был незаметен. Заметно — если план длинный. Мне, скажем, надо, чтобы человеку стрела попала в голову. Если будет видно, что это компьютер — то плохо. Придется ехать в Англию — там, говорят, есть специалисты, которые делают это так, что незаметно. Тем более — короткие вещички.

— Я-то думала, Вам компьютерная графика нужна, чтобы создать некое инопланетное ощущение. Чем же отличается создаваемый Вами мир от земного?

— Мне кажется, что это ощущение должно быть все время. Но как?! Мы стараемся придумать, додумать, но — в меру. Будем снимать полигоны, где растет только вереск — огро-о-мные поля. И холмы… Потому что сделать это на уровне марсианских пейзажей — каменоломни мы нашли замечательные — неинтересно. Скажут — понятно, это мы на Марсе.

— Не пойму: Вам важно, чтобы зритель ощущал, что перед ним — не Земля, или, наоборот, зная, что это другая планета, не ощущал этой инопланетности?

— При том, что место действия — Арканар, все равно должно быть ощущение, что. это — Земля. Мы вообще снимаем современную картину, показывая людей, у которых наши мысли, наши идеи, наши страхи — только люди эти по-другому одеты. Я в первый раз снимаю картину о современности.

— В Вашей жизни были ли мистические моменты — как у Тарковского, например? Помните, когда его будто заставил кто-то выйти из дому во время бури, и в ту же минуту рухнула гигантская лиственница, развалив тот угол, где он спал?

— Да. Было. Другое. Мы летели с юга Франции и ночевали в аэропорту в Швейцарии. Долго ждали самолет, я задремал, и мне приснилось, что плохо с мамой, что мама — умирает. Проснулся в ужасе, уговорил Светлану поменять деньги, позвонить. Светлана вернулась и сказала, что все это чепуха, спи дальше. Она меня обманула, правду сказала, только когда мы прилетели: мама умерла за несколько минут до нашего звонка. То есть как раз в то время, когда мне это снилось…

— А к фильмам Тарковского — «Сталкер», «Солярис» — как относитесь?

— Когда-то очень любил «Сталкера», но я от него отошел, потому что он очень… сложенный. Я вижу потрясающее мастерство, но не вижу боли. Для меня, если режиссер снимает кино без боли в душе — то лучше не надо. «Сталкера» любил и разлюбил, а «Рублева» как любил, так и люблю. И вдруг полюбил «Солярис» очень сильно, потому что это был момент, когда у Тарковского кровоточило сердце.

— А «Жертвоприношение»?

— Я проплакал весь фильм. Там существует ужас перед смертью, хотя Тарковский, может быть, ее еще и не ощущает. А с самим просмотром была очень смешная, курьезная ситуация. Мы его смотрели в Югославии, когда у нас Тарковский был под запретом. Вчетвером смылись из гостиницы, не предупредив, естественно, приставленного к нам кагэбиста. А нам сказали: нужно, чтобы в зале было не менее пяти человек, иначе фильм показывать не будут. Мы предлагали оплатить пятый билет, но они — ни в какую. И тут прискакал кагэбэшник, который нас хватился. Работник кинотеатра радостно воскликнул: «Вот пятый, вот пятый!» И фильм нам показали.

— Благодаря кагэбэшнику, получается.

— Он полфильма посмотрел, заявил, что это идеологически неправильно, и ушел. А я проревел всю картину. Хотя она, может быть, и несильная картина по сравнению с другими. Но она также создана на предчувствии, на ощущении ужаса.

В Париже, когда Тарковский умирал, я пытался дозвониться до него — никто трубку не брал… Я не был с ним знаком. Хотя Тарковский называл четырех режиссеров, которые есть в России: Сокуров, я, Иоселиани и Параджанов. Правда, про меня он сказал: этот режиссер никогда не будет знаменитым.

— Вот тут он ошибся.

— Ну, если я знаменитость, то в узком кругу.

— Но есть же международное признание. А дома — Вы же помните битком набитые залы на «Лапшине»…

— Ой, да что вы мне рассказываете — прекрасные были времена, когда интеллигенция обменивалась книжками Домбровского, появившимися сборниками стихов… А сейчас меняются книжками, которые читать стыдно и противно — сортирное чтиво. Менты пишут книжки, а интеллигенты их читают.

— Может, интеллигенты-то все же другие книги читают?

— Интеллигенты читают, интеллигенты. И говорят все при этом, оправдываясь: нам надо расслабиться, мы отдыхаем. Да пошли вы к черту, от чего вам надо расслабиться?! Вам напрячься надо! Ведь получается с точностью до наоборот: «Белинского и Гоголя, а не Милорда глупого с базара понесут»… В букинистическом на углу Невского и Фонтанки собрания сочинений Толстого, Гоголя, Чехова стоят 4 доллара за 15 томов, а один том — 20 центов! Это Россия — великая читающая держава! Вот во что мы превратились, стоило нас поманить каким-то дерьмом.

— Тогда как же Вы надеетесь, что Ваш фильм, когда Вы его закончите, будет кому смотреть в России?

— Надеюсь… Вот «Хрусталев» — многие считают, что и его не смотрели. Никакой помощи в прокате для сложного фильма не было абсолютно. А ведь Швыдкой обещал, Мишей предлагал называть… Наш редактор просто ездил по России и показывал в разных городах — и там полные залы были. Правда — два-три дня. Но все равно приятно. Последняя его поездка была в район Инты, Печоры. В маленьких городах там во множестве остались люди, которые сидели в сталинских лагерях. Но смотрели фильм не они, а молодые люди. Один сеанс — набито, другой — набито…. А мне больше и не надо, я никогда не рассчитывал на то, что люди на мои фильмы будут толкаться в очереди у касс. Хотя в Париже я это видел — как спецкора одной газеты не пустили. Он удостоверение сунул, а ему сказали — давай деньги, у нас — аншлаг.

— А Вы как-то по срокам планируете — когда картина может быть закончена?