Снова домой - Кристин Ханна

Фрэнсис отдавал себе отчет в том, что переживает сейчас сильный духовный кризис, как, впрочем, понимал, что тысячи священников и до него испытывали подобные искушения. Но это знание отнюдь не успокаивало. В нем постепенно почти совсем угас жаркий огонь веры, которая всегда раньше руководила его поступками и придавала ему сил.

Едва ли не впервые в своей жизни Фрэнсис почувствовал, что он плохой слуга Господа. Воспоминание о том, как он обошелся с Линой, терзало его душу, как незаживающая рана.

– Отец Фрэнсис? – скрипучий голос Леви Абрамсона прервал размышления Фрэнсиса.

Фрэнсис выдавил на лице улыбку.

– Прошу простить меня, я немного устал сегодня. Как вы смотрите, если мы сразу начнем разговор о том, что каждого из нас волнует?

Все закивали головами, послышался одобрительный шепот – все шло как обычно. Он увидел надежду, загоревшуюся в глазах этих людей, увидел на их лицах неуверенные улыбки. И почувствовал удовлетворение от мысли, что он все же в состоянии хоть что-нибудь сделать для этих людей.

– Отлично, – сказал он и впервые за вечер улыбнулся легко и естественно. – Тогда начнем с молитвы.

Глава 13

Энджел внезапно проснулся оттого, что сильная боль, как широким ремнем, сдавила грудь. Влажная простыня липла к ногам, сковывала руки. Наволочки, подушки тоже превратились в смятые, пахнущие потом жесткие комки.

Кардиомонитор отчаянно пищал. Энджел ждал, что он вот-вот даст контролирующему его состояние компьютеру сигнал тревоги. Однако пока никакого сигнала не было. Энджел медленно выдохнул, потом еще раз и еще, прислушиваясь к работе собственного сердца. «Одиножды один, шел гражданин... Дважды два, шла его жена...» Эта детская присказка сейчас вдруг вспомнилась сама собой, и Энджел мысленно ухватился за простые слова, стараясь припомнить, как там дальше. Он старался думать сейчас о чем угодно, только не о том, как ему больно.

Сердце отчаянно колотилось. Энджел протянул руку и надавил на красную кнопку.

Дверь в палату открылась, и ночная медсестра Сара подошла к его постели.

– Нужно спать, – с тихой укоризной в голосе произнесла она, взглянула на показания приборов, поправила постель, проверила висевшие над головой емкости, подсоединенные к трубкам капельниц.

– Мне нужны еще лекарства, – с трудом выговорил Энджел.

– Ваша, следующая доза будет в шесть утра. – Она взяла ленту кардиографа и принялась внимательно изучать вычерченную прибором кривую. Глаза ее сощурились. Губы издали тихий цокающий звук.

– Как ваша дочь? – тихим шепотом поинтересовался Энджел.

Сара ответила не сразу, сначала внимательно посмотрела на него. Затем на лице появилась улыбка.

– Ей уже гораздо лучше, благодарю.

– Я... – Он скривился от боли. Господи, даже говорить ему больно. – Я связался с моим агентом. Он пришлет ей фото с подписью.

Сара просто расплылась от удовольствия. Затем отвела с его лба намокшую от пота прядь волос.

– Спасибо вам, мистер Демарко.

– Мне не трудно, – шепотом ответил он.

Она проверила последнюю емкость и вышла из палаты. Дверь закрылась, в палате вновь воцарилась тишина, нарушаемая сейчас только попискиванием кардиомонитора.

Энджел вздохнул. Ему очень хотелось бы закрыть глаза и забыться глубоким спасительным сном, но он понимал, что сейчас ему это не удастся.

Он повернулся в сторону двери и уставился на стеклянную стену палаты. В отделении интенсивной терапии царило безмолвие, по ту сторону стекла виднелись неясные тени, свет был приглушен. В самом светлом углу, где располагался медицинский пост, можно было различить две белые фигуры.

Энджел так внимательно старался разглядеть что-нибудь из того, что происходит в больничном коридоре, что от напряжения у него даже в глазах зарябило. Расплывчатые силуэты начали двоиться, множиться.

«Я буду называть ее Лина».

Он закрыл глаза. На душе у него кошки скребли: его не покидало чувство сожаления. Энджел сейчас не мог думать ни о ком, кроме этой девушки, своей дочери, которую видел на фотографии. Ее лицо, так похожее на его собственное, но с такими красивыми ярко-голубыми глазами... Ее темные волосы, родинка на белой шее...

Энджел задумался о том, какая же она – его дочь, девушка-подросток, у которой его улыбка и такое же, как у него, заостренное книзу лицо... Но прежде чем Энджел успел додумать до конца, мысли спутались и унеслись.

Он понимал, что еще не готов к тому, чтобы сделаться отцом. Он и раньше мало подходил для этой роли, когда был здоров, – что уж говорить о нынешнем его положении, когда он практически умирал. Энджелу нестерпимо грустно было осознавать, что все так страшно обернулось. Человек не должен так пристально вглядываться внутрь себя, в свою далеко не самую светлую часть души. Но Энджел относился к тем людям, которые не склонны лгать сами себе – разве что другим. Он хорошо знал собственные слабости и еще знал, что не в силах что-либо изменить в своем характере. Тем более что всякое изменение требует больших усилий, а каков будет результат – неизвестно. Поэтому Энджел и принимал себя таким как есть.

И так было всегда. Он не заблуждался на свой счет, а все свои горести, сожаления, разочарования пытался как можно дальше отбросить от себя, и через какое-то время ему удавалось как бы вовсе забыть об их существовании. До сегодняшнего дня.

Мысли вновь начали метаться в голове, возвращая Энджела к давно прошедшим годам.

Была восхитительная тихая летняя ночь – происходило это за неделю до того, как Энджел предал Мадлен. Он отчетливо помнил голубоватую яркую луну, ослепительно сверкавшую на бархатном ночном небе; помнил доносившиеся издалека звуки праздника, шуршавшие над головой кленовые листья...

«Слушай, Энджел, прокати меня на карусели, я никогда еще не каталась»...

Он отчетливо слышал слова, произнесенные ее мягким голосом: Мадлен шептала прямо ему в ухо. Он еще помнил, как она потянула его за руку.

Так на карусели Энджел и сам никогда еще не катался. Когда он смотрел вниз, мир представал в совершенно новом обличье. Незаметна была грубоватая карнавальная мишура, не видна была грязь, выхватываемая яркими лучами прожекторов, не бросались в глаза пошлые дешевые призы, ожидавшие победителей на празднике. Оставались только призрачный свет фонарей, движение, волшебство.

Энджел привлек к себе Мадлен вместе с ее шатким сиденьем. Он захотел ее со всей страстью семнадцатилетнего парня, который впервые в жизни по-настоящему влюблен. Он провел ладонью по ее руке и ощутил внезапный сильный озноб.

Мадлен повернулась к Энджелу – и у него радостно запрыгало сердце: глаза ее сверкали любовью, в .тер откидывал назад ее волосы, лицо освещали, казалось, луна и звезды. «Я люблю тебя, Энджел Демарко».