Мальчики Берджессы - Элизабет Страут
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Весьма агрессивный поступок, – продолжал мужчина. – Парня судили за нарушение гражданских прав, в газете писали.
– Я бывал в Мэне, – произнес голос Дика у Пэм над самым ухом. – Мы ходили в поход с палатками.
– Его судили? – спросила Пэм. – И что, признали виновным?
– Да.
– И что теперь? Его посадят?
Боб говорил, что Зак плачет один у себя в комнате. Пэм вдруг охватила тревога: Боб не приехал на Рождество.
– А какой сейчас месяц? – спросила она.
Хозяйка, ездившая во Вьетнам, засмеялась:
– Ах, Памела, со мной такое бывает. Иногда вообще сижу и вспоминаю, который нынче год. Сейчас февраль.
– Тюрьма ему грозит, только если он нарушит судебные предписания. Парню просто запретили приближаться к мечети и беспокоить сомалийцев. Я думаю, судили его так, для острастки.
– Штат Мэн – странное место, – заметил кто-то. – Никогда не знаешь, что у них там на уме.
– Слушайте, – сказала женщина без талии, пожиравшая глазами толстощекого мужчину.
Она аккуратно вытерла рот большой полотняной салфеткой, а гости вежливо ожидали, о чем же она будет говорить.
– Я согласна, поступок этого юноши очень агрессивен. Но надо иметь в виду, что страна напугана. – Она оперлась кулаками на стол и посмотрела сначала в одну сторону, потом в другую. – Буквально сегодня утром я гуляла вдоль реки у особняка Грейси и вид[11]ела полицейские вертолеты и патрульные катера. И я подумала: «Господи боже мой, в любую минуту по нам опять жахнут».
– Да, это вопрос времени, – поддакнул кто-то.
– Ну конечно! – раздраженно бросил мужчина, сидевший рядом с южанкой, застегнутой на все пуговицы. – Поэтому самое правильное – не думать об этом и жить своей жизнью.
– Меня всегда занимало, как разные люди реагируют на кризис, – сказал Дик.
Но Пэм увлекло прочь от мишурной роскоши званого ужина; в комнате появился мрачный призрак Зака, не замеченный никем, кроме нее. Ах, Зак, худой и темноглазый, каким же милым и несчастным ребенком он был! И она, его тетя, отказывается признать с ним родство. Муж, конечно, ничего не скажет, вот он, сидит и болтает с соседкой. Пэм была одна среди всех этих людей, и перед ней возникло все семейство Бёрджессов. Она подавила вздох, вспомнив, как ездила навещать Сьюзан с новорожденным Заком и увидела поразительно странного ребенка и бедняжку Сьюзан в тихой истерике – младенец не брал грудь. Они с Бобби вскоре перестали к ним ездить. Пэм сказала, что ей слишком тяжело на это смотреть, и даже Боб с ней согласился. А уж Хелен была согласна всей душой.
У Пэм забрали салатную тарелку и поставили перед ней грибное ризотто.
– Спасибо, – сказала она, потому что всегда благодарила официантов.
Много лет назад, делая первые шаги в новой жизни после замужества, Пэм как-то пришла на званый ужин вроде этого и пожала руку мужчине, открывшему ей дверь. «Здравствуйте, я Пэм Карлсон», – представилась она, а он с несколько шокированным видом спросил, может ли забрать у нее пальто. Дженис потом объяснила, что это был дворецкий. Пэм рассказала об этом Бобби, и он так мило пожал плечами с невозмутимым видом.
– Я сейчас читаю удивительную книгу, ее написала сомалийка, – сказал кто-то из соседей за столом.
– Ой, какую? – спросила Пэм. – Я бы тоже почитала.
Звук собственного голоса помогал отогнать призрак Зака. Но слишком поздно, ее уже охватила грусть. Пэм накрыла рукой бокал, чтобы официант не подливал больше вина. Ее прежняя жизнь, двадцать лет с Бёрджессами, разве можно ожидать, что эти годы просто исчезнут? (А она-то надеялась…) Пэм грустила не о Заке – о Бобе, о его добром, открытом лице, голубых глазах с расходящимися от них глубокими морщинками от улыбки. Ее дом вечно будет там, где Боб, и как же ужасно, что она этого не знала! Пэм не повернула головы к своему нынешнему мужу; не имело значения, посмотрит она на него или нет, в такие моменты он был для нее таким же чужим, как и прочие люди в комнате, – ненастоящие, они почти ничего не значили, а Пэм как магнитом влекло к возникшим перед ней фигурам Зака, и Боба, и Джима, и Хелен, и всех остальных. Бёрджессы, вся их семья! Она вспомнила маленького Зака в Стербридж-Виллидж: двоюродные сестры и брат звали его и туда и сюда, а у бедного темноволосого малыша на лице было написано, что он просто не знает, как нужно играть и веселиться. Пэм тогда подумала – может, у него аутизм? Хотя родители явно успели проверить его на все что можно. В тот день в Стербридже она уже знала, что уйдет от Боба, а он еще ничего не подозревал и держал ее за руку, когда вел детей в кафе, и от воспоминаний об этом у Пэм разрывалось сердце…
Она повернула голову. За дальним концом стола мужчина, который пренебрежительно отзывался об угрозе терроризма, говорил:
– Я не буду голосовать за женщину, баллотирующуюся на пост президента. Страна к этому не готова, и я к этому не готов.
Южанка в наглухо застегнутой рубашке, вдруг побагровев, выпалила со своим тягучим акцентом:
– В таком случае, не пойти ли вам нахер?! Не пойти ли вам нахер?!
Она с грохотом бросила вилку на тарелку, и в комнате воцарилась невероятная тишина.
В такси Пэм хохотала:
– Ну правда, весело? – Она собиралась прямо с утра позвонить Дженис и поделиться с ней этой историей. – Ее муж, наверное, чуть сквозь землю не провалился. Хотя какая разница? Она молодец! – Пэм захлопала в ладоши и добавила: – Слушай, а ведь Боб в этот раз не приезжал к нам на Рождество. Интересно, почему?
Впрочем, грусти она больше не чувствовала. Груз печали, навалившийся на нее за столом, тоска по Бёрджессам, воспоминания о прошлой жизни как о чем-то навсегда утраченном – все это отпустило, словно спазм в животе, и прекращение боли было восхитительно. Пэм смотрела в окно и держала супруга за руку.
* * *В обеденное время в деловом центре Нью-Йорка многолюдно. Толпы идут по тротуарам, переходят дорогу на запруженных перекрестках. Многие спешат в ресторан – возможно, на деловую встречу. В этот день суеты было еще больше обычного – утром крупнейший банк мира объявил о первых потерях по ипотечным кредитам, превышающих десять миллиардов долларов, и никто не знал, что за этим последует. Конечно, блогеры уже предрекали, что к концу года некоторым придется ночевать в машинах.
Дороти Энглин не волновалась о крыше над головой. Денег у нее было столько, что даже потеряй она две трети, ее жизнь ничуть не изменилась бы. Она сидела в модном кафе на Пятьдесят седьмой улице недалеко от Шестой авеню с приятельницей, с которой познакомилась на благотворительном мероприятии в поддержку детского творчества, и думала, как
