Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В сентябре 1980 г. была объявлена очередная тема конкурса школьных сочинений: «Повседневная жизнь во время нацистской диктатуры: от краха Веймарской республики до Второй мировой войны». Через два года задание было продолжено: «Повседневная жизнь во время нацистской диктатуры: годы войны». Обращение к этой нелегкой проблематике напрямую связано и с изменениями морального климата общества, и с результатами научных исследований табуизированной прежде тематики Третьего рейха, и с поисками альтернативы изживавшим себя подходам в школьном преподавании.
Харальд Фокке и Уве Раймер, издатели сборника документов о повседневной жизни Третьего рейха, с горечью признавали, что в учебниках «история национал-социализма излагается столь же рутинным образом, как любая другая тема. У школьников возникает впечатление, что нет никакой разницы между кодексом Хаммурапи и законом о предоставлении правительству Гитлера чрезвычайных полномочий». В этих условиях авторы призывали учителей «повлиять на чувства школьников, показать ситуации, в которых они сами могли бы оказаться», познакомить их с «источниками, в которых слово предоставляется маленькому человеку»[698].
Научный совет Фонда Кёрбера провел тщательную подготовку к конкурсу о повседневной жизни немцев в нацистский период. Обращаясь к учителям — потенциальным руководителям проектов, члены научного совета предупреждали их об опасности «упрощений, связанных с сведением нацистской диктатуры к личности Гитлера или представлениями о режиме как монолитной, свободной от противоречий системе». Главное состояло в том, чтобы побудить школьников «за признаками повседневной “нормальной жизни” разглядеть сущность системы», «перебросить мостки между историей и современной жизнью школьников». Организаторы конкурса ориентировали его юных участников не на пересказ событий на общегерманском уровне, но на рассмотрение «образа действий жителей родного города, людей, которые были сторонниками, противниками, попутчиками режима». Вопросы, обращенные к школьникам, были сформулированы следующим образом: «Как выражал себя в сфере повседневности преступный характер режима?»; «Какие правовые нормы были грубо нарушены и почему же столь многие люди активно поддерживали режим или приспосабливались к нему?». И, наконец: «Каким должно быть ваше мировоззрение, какими должны быть ваши действия, направленные на мирное сосуществование людей и народов?»[699].
Едва правление Фонда Кёрбера успело объявить условия конкурса, как «Frankfurter Allgemeine Zeitung» поспешила обвинить его устроителей в попытке «тенденциозного обучения» школьников и подрыва «цельного представления об истории». Поводом было то, что в списке рекомендованной литературы содержались труды историков левой ориентации, которые именовались «материалами агитпропа», «инструментами советской пропаганды»[700]. С протестами против попыток дискредитации конкурса выступили школьные учителя и известные исследователи Лутц Нитхаммер, Кристоф Клессман, Рейнгард Рюруп, Юрген Ройлекке.
Социал-демократический еженедельник «Vorwärts» выразил уверенность, что консервативным силам не удастся «помешать развитию демократического исторического сознания молодежи, необходимому извлечению уроков из прошлого»[701]. Еженедельник немецкой евангелической церкви выражал надежду: «Будем радоваться тому, что существует этот конкурс, дадим ему идти своим естественным путем. Его результаты опровергнут аргументы недобросовестной критики»[702].
Активными поборниками конкурса стали учителя нового поколения, прошедшие через горнило студенческих выступлений 1968 г. Первоначально некоторые педагоги, а также известные историки, входившие в кураторий и научный совет Фонда Кёрбера, сомневались в успехе проекта. Они предполагали, что учащиеся не сумеют справиться с «деликатной» и «рискованной» тематикой.
Через два с половиной десятилетия учитель Харальд Фрайлинг (Кельстербах) вспоминал о начале своей деятельности: «Я родился в 1951 г. и принадлежу к тому поколению учителей, которое находилось под решающим влиянием политики разрядки, осуществлявшейся канцлером Брандтом, и студенческого движения 1968 г. Я уверен в том, что это в значительной степени типично для очень многих учителей (некоторых я знаю лично), которые были ярыми сторонниками конкурса и его целей. Инициатор конкурса федеральный президент Хайнеман относился к тому же политическому течению, что и Вилли Брандт. Было широко известно, что он протестовал против политики канцлера Аденауэра и подал в отставку с поста федерального министра. Начало конкурса относится к тому времени, когда холодная война уже прошла свой зенит. Тогда уже не было дебатов на тему, что для учителя “разрешено” или “оправдано с политической точки зрения”»[703].
Юрген Ройлекке с полным основанием констатировал: «Кёрбер предоставил ученым свободное пространство в определении содержательных рамок конкурса… И хотя историки не были ни подлинными, ни крестными родителями конкурса, они сразу после крестин помогли стать на ноги новорожденному… Вне сомнения, конкурс представлялся экзотической орхидеей в тогдашней германской исторической культуре. Он уходит корнями в почву дискуссий о тенденциях развития исторической науки, об основах и методах преподавания истории… Члены научного жюри не были просто пассажирами, которые вскочили на подножку последнего вагона удалявшегося поезда. Они стали его машинистами»[704].
Какой была мотивация школьников, избравших тему «Повседневная жизнь в период национал-социализма»? Моника Мёллер приняла решение об участии в конкурсе после организованной в школе «антифашистской недели», во время которой проводились экскурсии и кинопросмотры. Но для Моники это мероприятие показалось «чересчур официальным», и она захотела «узнать, что же происходило на самом деле»[705]. Гюнтер Реме из Марбурга так объяснял свой выбор: «В школе мы рассматривали теории фашизма, о национал-социализме говорили только в общем плане. Упоминалось о шести миллионах убитых евреев, и на этом все заканчивалось. Нужно было увидеть лица, скрытые за этими цифрами»[706].
Берт Хоппе, школьник из шахтерского городка Гевельсберг (Рурская область), удостоенный первой премии за свое сочинение, рассказывал, как, проходя через кладбище, он натолкнулся на заброшенные могилы с русскими именами: «Был жаркий летний день 1988 г., когда я, скорее случайно, впервые оказался на лесном кладбище в Гевельсберге… Я увидел два ряда надгробий, увитых плющом. Я полагал, что это могилы немецких солдат, умерших в здешнем госпитале. Но на каменной плите было написано: “Здесь погребены 27 русских военнопленных”. Я был в полном недоумении, ведь я никогда не слышал о русских пленных в Гевельсберге, не говоря уже о том, что они здесь погибли. Но мое потрясение не проходило: на соседнем участке я обнаружил еще 80 могил русских пленных… Начиная с этого дня все мои усилия были направлены на то, чтобы узнать, как и почему здесь оказались русские пленные»[707].
Многих
