Дисбат - Юрий Брайдер

Пока Синяков удивленно пялился на столь необычное угощение, Шишига сожрал одного клопа и громко заявил:

— Мы этого не заказывали!

— Ладно уж, — осклабился официант. — Фирменное блюдо. Специально для вас.

— В другой раз. — Шишига почти силком вернул ему жбан с клопами. — Нам просто пива. Без всяких изысков.

— Как хотите. — На корявом лице официанта промелькнуло недоумение, как если бы клиенты предпочли денатурат коллекционному коньяку. — Сейчас заменим.

На этот раз Синяков действовал предельно осторожно, однако в новом жбане на самом деле оказалось пиво, пусть и слегка выдохшееся, но еще вполне сносное. Он залпом осушил кружку, а селедку отодвинул подальше — похоже, в помойном ведре она провела не один день.

— Порядочки тут у вас… — пробормотал он в приятном предвкушении следующей кружки.

— Нормально, — пожал плечами Шишига. — Чем ты сейчас недоволен? Место бойкое. Душу отвести можно. Да и типчики здесь встречаются занятные. И, между прочим, не только из преисподней…. Вон, например, сидит один. Он-то нам как раз и нужен.

Шишига отставил недопитую кружку в сторону и направился в противоположный конец зала, где, судя по чересчур экзальтированным возгласам, пили не только пиво. Воспользовавшись его отсутствием, Синяков вытащил из кармана иголку и положил перед собой на стол. И хотя иголка ни на какие внешние воздействия не реагировала, Синяков краем глаза заметил, как резко вскочил и стал дико озираться по сторонам грубиян-привратник.

Шишига вернулся назад, когда иголка уже была спешно возвращена на прежнее место. С собой он притащил слегка осоловелого юнца, стриженного едва ли не овечьими ножницами и одетого в донельзя изношенную форму-афганку. Был он худ и бледен до такой степени, что под кожей просвечивала каждая жилка.

— А вот и мы. — Шишига усадил своего спутника за столик. — Это дезертир Леха. Местная достопримечательность.

Синяков недоуменно покосился на Шишигу, но, встретив его ободряющий взгляд, представился в ответ:

— Федор Андреевич.

— Между прочим, стопроцентный представитель рода человеческого, — добавил Шишига.

— А-а-а… — вяло отозвался Леха. — Все вы представителями рода человеческого прикидываетесь. Надоело… Недавно познакомился с одной. Ничего не скажу, баба в порядке. Стала мне заливать, что москвичка и попала в эту дыру совершенно случайно. Ну, выпили мы. Покалякали. Я ей под юбку полез, а там — ничего! Понимаете? Как у меня под мышкой. Правда, потом все появилось, но у меня уже охота пропала.

Едва он начал говорить, как душа Синякова затрепетала, словно паруса шхуны, поймавшей наконец долгожданный ветер.

— Ты и вправду человек? — Он порывисто схватил Леху за горячую руку, под кожей которой колотился подстегиваемый алкоголем пульс.

— Не трогай! — тот вырвался. — Привыкли лапы распускать… Чего желаете? Песню вам спеть? Или рассказать, как я свою молодую жизнь погубил?

— Расскажи про то, как в дисбат попал, — попросил Шишига.

— В двух словах или подробно?

— Подробно. — Шишига пододвинул ему свое пиво.

— Подробно будет дороже стоить.

— Не беда. Я сейчас организую. Ты пока ему рассказывай. — Шишига куда-то исчез, оставив Синякова наедине с пареньком, судьба которого, возможно, напоминала судьбу Димки.

— Ты в дисбате служишь? — спросил Синяков чужим голосом.

— В дисбате не служат, а срок тянут. Понял? Поэтому отвечаю: да, я тянул срок в дисбате… Ты это будешь? — он указал на селедку.

—Нет.

— Тогда спасибо. — Леха стал жадно грызть куски полупротухшей рыбины. — Значит, про дисбат желаешь узнать… И что вам, чертям полосатым, за интерес в этом. Уже, наверное, сто раз рассказывал… Ты что-нибудь в земной жизни смыслишь?

— Более или менее, — кивнул Синяков.

— Тогда слушай. Если что непонятно будет, переспрашивай. Призвали меня с год назад. Откуда — это тебя не касается. Служить определили в авиацию. Самолетов, правда, я и в глаза не видел. Охраняли мы какую-то заброшенную авиабазу. Раньше, говорят, на ней арабские летчики стажировались. Все там еще до нас развалилось. Технику растащили, посадочная полоса мхом поросла. Значение имели только склады с имуществом. Хотя какое там имущество! Стройматериалы, которые ротный для своей дачи заготовил. Сухие пайки просроченные. Да всякий инженерный инвентарь.

Вернулся Шишига с кружкой, где, распространяя сильный сивушный запах, плескалась какая-то жидкость, цветом похожая на разведенную марганцовку.

— Ничего другого не нашел, — сказал он извиняющимся тоном.

— Сойдет. — Леха, словно греясь, обхватил кружку обеими ладонями. — Оружие нам в караул не давали. Стояли только со штык-ножами. Чтобы кантовали сильно на посту — не скажу. Так, одна проверка за ночь. Иногда и без нее обходилось. А тут вдруг нагрянула проверка из штаба дивизии. Полковников человек пять. Со свитой, естественно. И почему-то пломбы им на складах не понравились. Вызывай начкара. Ты знаешь, кто такой начкар?

— Начальник караула, — ответил Синяков, ощущая тупую боль в груди.

— Верно. Начкар с пеной у рта доказывает, что час назад все было в полном ажуре. Дескать, он сам проверял. Врал, конечно. Тогда выходит, что мы виноваты. Забрали нас с поста двоих. Меня и моего напарника Витьку, который с другой стороны складов стоял. Хороший был парень, мой земляк. До выяснения всех обстоятельств сажают на губу. Может, ты знаешь, что такое губа?

— Гауптвахта.

— Ты, я вижу, мужик ушлый. А то некоторые тут даже про военкомат ничего не слыхали… Короче, утром на складах провели инвентаризацию. Не хватает сотни саперных лопаток и чуть ли не тонны сухих пайков. Подозрение почему-то падает на нас, хотя даже козе понятно, что такую прорву имущества мы за час сплавить никуда не смогли бы. В казарме шмон устроили. Ну и, конечно, нашли у меня в тумбочке пару этих самых пайков.

— Кто-то подбросил? — Синяков уже не мог сдержать волнения.

— Если бы… Пайки эти к списанию готовились, вот нас интендант иногда и подкармливал. Жрала-то их вся рота, но ведь искали только у нас с Витькой… В общем, оформили как изъятие улик. Следствие началось. Нас из общей камеры в отдельную перевели. Губа старая, раньше в этом здании конюшня была. Октябрь месяц, а топить и не думают. Зато каждый день допрашивают. Трясли, как котов шелудивых. Витька слабаком оказался. Расплакался, стал показания давать. В содеянном сознался. Все, что следователи требовали, подписал… Вижу, и мне не отвертеться. Но решил держаться до последнего. С Витькой разговаривать перестал. А он взял, дурак, да повесился… — Леха отхлебнул из своей кружки и закашлялся.

— Разве можно в камере повеситься? — неуверенно спросил Синяков.

— Как нечего делать! Вот, смотри. — Он вытащил гимнастерку из-под брюк. — Здесь два шнура, чтобы шмотье по фигуре можно было подгонять. Один снизу, а второй на уровне пупа. Хорошие шнуры, крепкие. В бушлатах такие же имеются, но бушлаты у нас сразу отобрали. По правилам, эти шнуры у арестованных положено выдирать, а дежурный по губе прозевал. Прапор, что с него взять! Голова совсем другим занята… Вот Витька шнуром и воспользовался. Ночью дело было, пока я спал…. Витьку на дембель в цинковом гробу отправили, а я крайним оказался. Говорят мне следователи: твой соучастник фактом самоубийства признал свою вину. Теперь, дескать, очередь за тобой. Колись, салага, пока живьем не сгнил! Этих гадов тоже понять можно. Если вдруг выяснится, что Витька безвинным повесился, их ведь по головке не погладят… Крепка меня в оборот взяли. И в наручники на целые сутки заковывали, и пить не давали, и дубинками каждый день, утюжили. Понял, что долго так не выдержу. Тоже стал о самоубийстве подумывать. Да только под рукой ничего подходящего нет. Даже ложку отобрали, а про шнуры и говорить нечего. Решетку, к которой Витька петлю привязал, железным щитом прикрыли. Ну ладно, думаю, веревку я сделаю. Белье на полосы порву. А за что ее зацепить? Стал я по камере шарить и вдруг замечаю, что из штукатурки шляпка гвоздя торчит. Ржавая вся. Я за нее кое-как ухватился и стал туда-сюда раскачивать. Когда выскочил гвоздь, вместе с ним и кусок штукатурки отвалился. А там доски. Оказывается, тут раньше окно было. Когда ремонт делали, его с двух сторон досками забили и заштукатурили. Доски гнилые, я их с первого удара вышиб. Сразу свежим воздухом потянуло. Тут уж на меня какое-то помрачение нашло. Очнулся только в лесу. Без шапки, без шинели. Хорошо хоть в кармане спички нашлись. Нам, подследственным, курить разрешалось. Вот так до самого снега в лесу и прожил. Шалаш построил. Картошку на колхозных полях воровал. Когда картошку убрали, на капусту и свеклу перешел. Грибы осенние собирал — зеленки, подзеленки… А куда деваться? Домой вернусь — поймают. В части срок ждет. Друзей надежных нет. В деревню зайду — меня первый же участковый задержит. Воровать не умею да и не хочу. В декабре простудился. Несколько дней с температурой лежал, потом побрел куда глаза глядят. Добрался до какой-то дачи. Влез через окно, печку затопил. В подвале варенье нашел. Там меня тепленького и взяли. Месяц от пневмонии лечили. Еще полгода в следственном изоляторе суда ждал. Ребята, которые со мной призывались, давно уже все на гражданку вернулись. Судили меня за побег с гауптвахты и кражу с дачи. Дали три года. И что интересно — про старое дело даже не вспомнили. Как будто бы ни склада этого проклятого не было, ни Витькиного самоубийства. Вот так я и загремел в дисбат.