Первый и непобедимый - Юлия Галанина

— Много ты понимаешь! — прогудел Ряха. И добавил мечтательно, — та-а-акая душевная женщина…

Если учесть, что эту душевную женщину он видел от силы три раза вблизи, а общался с ней и того меньше, то было даже интересно, из чего он сделал столь серьёзные выводы.

— Ряха, она посуду мыть — терпеть не может! Всегда меня заставляет, — продолжала стращать я.

— Велика беда! Сам помою, — не испугался даже такого ужаса Ряха.

Глаза у него заблестели, видимо этот разговор ему очень нравился.

— Ряха, она тебя образованностью изведет. Будет придираться, что ты, к примеру, комментарии к поэзии Седого Горностая не читал.

Ряхе было море по колено.

— Ну так прочитаю и дело с концом.

Он помолчал, а потом спросил:

— Толстая?

— Кто?!

— Да книжка эта? Сильно толстая?

— Ну да… Солидная такая…

— Ничего, осилю, — принял твердое мужское решение Ряха.

— Ряха, ну на какую ты себя жизнь обрекаешь? — воскликнула я. — Посмотри, сейчас ты со всех сторон распрекрасный, сильный и женщинами любимый, и всё у тебя хорошо, полный порядок. Но неужели ты думаешь, Светлая кого-нибудь рядом потерпит? Будешь ты посуду мыть, книги скучные читать, станешь тонким и хлипким, перепилит она тебе шею своими требованиями, опомнись!

Ряха довольно хохотнул, наклонил коротко стриженую голову и ткнул пальцем в шею:

— Эту?

— Эту! — подтвердила я, тоже хихикая, потому что, глядя сейчас на Ряху, любой бы понял, что даже дюжина самых зловредных баб не смогла бы превратить его в слабого и хилого, и шея его осталась бы в целости и сохранности, ещё бы, она в некоторых местах была шире головы.

— Ну как, берёшься? — посерьезнел Ряха.

— Нет, я не могу так сразу ответить! — отказалась я. — Мне подумать надо.

— Подумай, — разрешил Ряха. — Не очень долго.

И тут я вспомнила разговор с Рассветом около подзорной трубы.

— Ряха, вот ты у нас такой любвеобильный, да?

Ряха приподнял бровь.

— И женщина с самой лучшей попой — твоя, и женщина с самой лучшей грудью — твоя, и к сестре клинья подбиваешь. А вот почему ты ко мне ни разу не приставал? В представительстве интересуются…

Ряху словно пружиной со ствола подбросило. Он побагровел, воткнул свой указательный палец себе же в висок и выразительно провернул. Проделай он это с моим виском, — вкрутил бы палец в голову на всю длину.

— И ты того, и твои в твоем Огрызке того! — прорычал он. — На голову подвинутые! Солдат ребёнка не обидит, такое им в голову не приходило?

Он развернулся и, ломая кусты, гневно понесся прочь с полянки.

Сделав с десяток шагов, остановился и прокричал:

— Приставать к тебе, разбежалась! Да ты на себя посмотри, кожа да кости, к чему тут приставать?!

— Ряха, я тебя тоже люблю! — проорала в ответ я, улыбаясь до ушей. — Во сколько завтра на рынке быть?

— В Час Росомахи! — отозвался Ряха и исчез.

А я еще посидела на вывороченной сосне, глядя на шиповник и улыбаясь.

Из Ряхиных слов можно было сделать два вывода.

Во-первых, я похудела, ура!

Во-вторых, похоже, он не на шутку вознамерился сделаться моим родственником, вот беда… Упрямый же, как древесный корень.

Я подумала, что если бы в этом дурацком мире всё было по уму, то на месте Ножа и Ряхи я бы села за стол переговоров и урегулировала этот вопрос так: раз им моя сестра обоим нужна, передавали бы ее друг другу на время. Три луны у Ножа — три луны у Ряхи — и снова три луны у Ножа. Не жизнь, а песня. Ведь почему люди ссорятся? Потому что привыкают друг к другу, а за три луны не привыкнешь. Да только кто ж в этом мире по уму-то делает? Дракой дело кончится и всё. Нож — он только с виду улыбчивый. Да и у сестры характер не такой, чтобы позволить себя передавать, словно кубок. Как бы она обоим претендентам на её сердце не поддала сгоряча. Мало у нас бед, вот, пожалуйста, ещё один узел.

Но желание Ряхи стать королём было не последним сюрпризом дня.

Во время ужина Град вдруг поднялся, официально прокашлялся, постучал по бокалу и сказал:

— Минуточку внимания, уважаемые соотечественники.

Мы послушно перестали жевать. Все, кроме Копчёного, который себя, видимо, нашим соотечественником не считал и продолжал трескать рыбину за обе щёки.

— Душенька, — обратился ко мне Град. — От имени представительства я хочу сказать, что мы решили сделать тебе подарок и подарить большое зеркало. Ты рада?

— Да я и так знаю, что уже похудела, — отмахнулась я. — Мне Ряха сказал.

— Да что это такое!!! — взорвался Град. — Всюду нас этот бесхвостый обставляет!

— То есть я хотела сказать, что тронута до слёз и не могу говорить от нахлынувших чувств, — поправилась я.

— Ага, — обрадовался Град. — Это лучше. Пока ты ужин готовила, мы тебе его в комнату поставили.

— Спасибо, — обрадовалась я. — А теперь я прошу минуточку внимания. Завтра у меня, то есть у Ряхи бой, как хотите, так и выкручивайтесь с обедом и прочими делами. И посуду сегодня сами помойте.

И побежала готовиться к завтрашнему дню: фонарь маскировать. Глядя, наконец, в большое зеркало.

И так, и этак прикидывала, никак его не спрячешь — к радости Ряхиной зазнобы. Ничем не замазывается, всё равно заметно.

Вспомнив про владелицу кабачка, я разозлилась, и сразу нашла решение: а надену-ка я шляпку с вуалью и все дела. Ещё и загадочней будет, пусть зазноба его поломает голову, к чему бы это.

Остаток вечера прорылась в сундуках в поисках чего-нибудь подходящего для вуали: сестра говорила, что в одном из сундуков лежит кусок мелкой сетки на лето, окна от мух затягивать — ну так лето ещё когда…

Нашла я эту тряпочку, на скорую руку покрасила позаимствованными у Рассвета чернилами и нацепила на шляпку. Примерила — самое то.

Но когда я вертелась перед зеркалом, осматривая себя в обновке, то вдруг подумала: если наше представительство в числе прочих служб пригласят на официальные похороны трагически погибшего офицера Службы Надзора за Порядком, подававшего такие блестящие надежды и сраженного негодяем на взлете своей карьеры, то эту шляпку опять можно надеть, очень к случаю. И настроение снова испортилось.

По сведениям, полученным Градом, в городке пожар Службы наделал много шума. Начальник Службы Надзора за Порядком, брызгая слюной, поклялся найти виновника в самом скором времени.

За пределами же службы отношение к поискам было прохладное: оказывается, не одни мы были такие умные. На улицах шептались, что Ветер погорел за дело. Задним числом много чего вспомнили, неизвестное даже нам. И всё это было не в пользу племянника прокурора.