Быть или казаться? - Сергей Львов

Но это, разумеется, не все. Разгадать подробности прошлого, прочитать забытые символы, которыми взывают к нам старые картины, гравюры, иконы, изображения на бытовых предметах, — значит открыть для себя путь к увлекательным ассоциациям. Например, вспомнить, что на жанровых картинах старых нидерландских художников тоже часто появляется деревянная ложка. Правда, она заткнута не за ленту, а продета черенком в нарочно для этого продырявленное поле шляпы. Но шляпа, хотя и совсем другой формы, материалом очень напоминает тот, из которого делались шляпы для русских бурлаков, — тоже домодельное валяное сукно — род тонкого войлока.

«Ну и что? — спросите вы. — Что в этом интересного? И как это относится к тому, о чем идет речь в этих заметках?»

Мне кажется, что это, во-первых, интересно само по себе, во-вторых, связано с темой.

Прежде всего сходство в обычае носить деревянную ложку на шляпе неожиданно говорит о том, что, хотя между нидерландской деревней XVI века и Поволжьем первой половины XIX века расстояние географически и хронологически огромное, в мелочах бытового уклада, в предметах обихода есть неожиданные черты сходства. Это можно подтвердить не только на примере деревянных ложек и валяных шляп, но, скажем, сравнив то, как изображаются крестьянская утварь и орудия сельскохозяйственного труда на картинах П. Брейгеля-Старшего с иллюстрациями к книге «Хозяйство и быт русских крестьян» А. С. Бежковича, С. К. Жегаловой, А. А. Лебедевой и С. К. Просвиркиной.

Па картинах П. Брейгеля-Старшего мы видим колыбели, гробы, телеги, упряжь, сохи, бороны, мутовки, вальки, бочки, ушаты, ухваты, горшки, крынки и множество других вещей. Некоторые из этих предметов чрезвычайно похожи на соответствующие предметы русского крестьянского обихода, о которых идет речь в книге «Хозяйство и быт русских крестьян».

Дело, конечно, не в том, что кто‑то у кого‑то заимствовал ту или иную форму бытового предмета. Хотя, если вспомнить, какие далекие путешествия совершали европейские и русские купцы, спеша па всемирно известные ярмарки в Лионе, Лейпциге, Нижнем Новгороде, поймешь, что издавна из страны в страну могли путешествовать не только предметы, предназначенные для продажи, но и вложенный в них опыт того или иного народа, технические идеи и решения его мастеров. Важнее другое: сходство в предметах труда порождало сходство в орудиях труда. А ведь на это можно взглянуть как на неожиданное и парадоксальное опровержение символического смысла, вложенного в библейскую легенду о Вавилонском столпотворении.

Языковые барьеры между племенами и народами легенда эта толковала как божье наказание людям за их гордыню, за дерзкую попытку в совместном труде построить башню до неба. А раз это божье наказание, то оно будет извечно тяготеть над людьми.

Да, люди на земле говорят на разных языках. Да, между ними языковые барьеры, которые затрудняют взаимопонимание. Казалось бы, веками эти барьеры особенно трудно было преодолеть неимущим — изучать иностранные языки было им не по средствам. Но зато им был понятен язык, которым с ними говорили орудия труда и предметы обихода.

Первые попытки перешагнуть языковые барьеры, преодолеть взаимное непонимание, на которое бог, согласно Библии, обрек людей, относятся к временам, куда более ранним, чем те, когда об этом в своих целях начинали заботиться власть имущие.

Петр I не только еще не издал своих указов об изучении иностранных языков, но даже еще на свет не родился, а многие северные русские кормщики уже не в первом поколении прекрасно объяснялись со своими скандинавскими соседями. Необходимость — лучший учитель! Она учила языкам задолго до того, как появились первые словари и учебники.

Мне хотелось бы закончить эту главу замечательными строками Тютчева:

Лучи к ним в душу не сходили,Весна в груди их не цвела,При них леса не говорилиИ ночь в звездах нема была!И языками неземными,Волнуя реки и леса,В ночи не совещалась с нимиВ беседе дружеской гроза!Не их вина: пойми, коль может,Органа жизнь глухонемой!Души его, ах! не встревожитИ голос матери самой!..

Стихотворение это обычно приводят, когда хотят сказать о людях, которые глухи к голосу природы, для которых лишен значения язык солнца, ветра, волн, леса, звезд, грозы…

Нет нужды доказывать, как обедняет такая глухота жизнь человека. Нет нужды говорить, скольким мы обязаны тем учителям, тем художникам, тем поэтам, тем композиторам, которые сделали для нас внятным этот язык.

Голос есть не только у трав и деревьев, у скал и у звезд. Голос есть и у городских камней, и у полустертой от времени надписи на надгробье, и у водяного знака на старом листе бумаги, и у обрывка газеты военных лет, и у проржавевшей солдатской пуговицы, валяющейся в лесу подле давно заросшего окопа, и у самодельной коптилки, на которую вдруг натыкаешься в старом чулане, и у плаката 20-х годов о смычке города и деревни.

Долго стоял я, как завороженный, перед таким плакатом в одном из залов Ставропольского краеведческого музея.

Неведомый автор плаката, самоучка, был, видно, человеком одаренным. Плакат его можно мысленно увеличить до размеров монументального панно, и он выдержит это увеличение, можно уменьшить до размеров почтовой марки, и он сохранит выразительность — вернейший признак совершенства композиции. Поражает фактура — кажется, что плакат выполнен в технике мозаики — предположение невероятное! Но с расстояния в несколько шагов видно, что красочная поверхность сложена из мелких прямоугольников, как складывали из прямоугольных кусочков золотой, красной, синей смальты прославленные мозаики Равенны.

Только прямоугольники на плакате тусклые, а не яркие, как на древних мозаиках. Я подошел вплотную и обомлел. То, что издали казалось мозаикой, на самом деле было… гуашью и рогожей. Бедность материала, на котором написан плакат, говорит о суровом времени не менее красочно, чем то, что на плакате изображено.

Нужно только уметь услышать эти голоса. Голос деревянной ложки русского бурлака и нидерландского крестьянина тоже! Этими голосами с нами говорит история. Подобно тому как природа говорит с нами языком ветра и волн, звонкими барабанами летних ливней, громыханием гроз.

Научиться слышать голоса природы и истории — значит раздвинуть границы собственной жизни вглубь и вширь, в прошлое и в будущее и ощутить связь времен. Приобщиться к подлинному бессмертию, в котором нет ничего ни иллюзорного, ни мистического. Ощущение связи времен — великая нравственная, гражданская, творческая, созидательная сила. Она не утешает человека иллюзиями, она дает ему не слепую веру, а мужественную, отважную уверенность в том, что от него самого и только от него самого зависит не исчезнуть бесследно, а остаться жить на земле. Бороздой, проложенной в поле. Строкой, написанной в книге. В сложенном им доме или в сложенной им песне. В детях, которых он родил и воспитал. В уроках, преподанных им, если он учитель, или, если даже он не учитель, но ему есть что сказать и чему научить младших. В тепле, добытом им из‑под земли, или в тепле дружеского участия в судьбах тех, кто в этом нуждается. В письмах, которые он написал, и в письмах, которые он доставил. В хлебе, который он пек для людей, или в ролях, которые он сыграл для них на сцене.

И если он помнит и чтит тех, кто до него пахал поле, складывал песни, писал книги, строил дома, воспитывал и учил детей, давал людям тепло, кормил их хлебом, сажал для них деревья, если он помнит и чтит надежды, горе, счастье, искания, труды, борьбу прошедших поколений, если они для него не умерли, а живы в его памяти, значит, и будущие поколения не забудут его, и он обретает бессмертие не в боге, а в живой народной памяти.