Словацкая новелла - Петер Балга
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
30 июня
Сегодня я женился. Совершенно особое чувство, и даже не во время самой процедуры, а потом. Собственно, ничего не изменилось, между нами все уже давно было ясно, определенно, каждый знал, что может положиться на другого. И все же что-то переменилось. Я чувствую себя более ответственным, хотя сам акт не определяет степени моей обязанности, моей личной свободы. Вероятно, это чувство скованности возникло из-за того, что Элка беспечно отказалась от своей доли самостоятельности, словно доверившись мне окончательно и бесповоротно. Похоже, это древний инстинкт. Завтра мы уезжаем из Братиславы. Нет, нет, какое там свадебное путешествие — работы по горло. Сначала, ну, может, несколько недель, нам придется снимать комнату, а потом получим квартиру. Не удивительно ли это множественное число? Я ведь теперь не один, нас двое, а может быть, и трое. Ведь малыш, которого мы ждем, тоже какой-то своей частью уже живет сейчас с нами. Я хотел было рассказать Элке об Эдо — не годится вступать в брак, не рассказав все начистоту. Но она была такая счастливая! Много ли таких счастливых дней выпадет нам в жизни? И я решил отложить разговор. На следующий день осталось проститься с некоторыми знакомыми, устроить еще кое-какие дела. И — домой! Я привык считать домом то место, где работаю. Что касается наших привычек, то они во многом схожи с привычками сезонных рабочих. Мы будто кочевники — то и дело перебираемся с места на место. И быстро осваиваемся, через несколько дней чувствуем себя как дома — и уже не только мы сами, но и окружающие считают нас старожилами. И хотя мой город ничем особенно не примечателен, хотя с самого начала работы там меня преследуют огорчения — огорчения ли? — я все-таки к нему привык. Особенно сильно я это чувствую в момент возвращения.
1 июля
Поезд. Нескончаемая дорога, целый день жарко. Элке сделалось дурно, теперь она спит. Утром я зашел к товарищу К., но он меня не принял. Говорят, уехал. На самом деле? Или меня обманули? Значит, у него были основания отказать мне. Неприятно. Нужно все силы отдать работе, превзойти самого себя. Я должен стать незаменимым, лучшим работником аппарата. Что бы я делал без товарищей по партии? Чем бы я занимался, если бы меня отстранили от партийной работы? Я не представляю себе не то что жизни, а одного дня без нее. Ничего другого я не умею делать. Таков уж наш удел: разбираться во всем — и ничего не знать обстоятельно. Так про нас и говорят: «У товарища такого-то широкий взгляд на вещи, он работает с размахом». Сам характер и объем моей работы не позволяют мне вникать глубоко в суть явлений, не оставляют времени для приобретения глубоких знаний. Но, очевидно, иначе и быть не может. Иногда мной овладевает такое чувство, будто я не имею права руководить, вести, давать советы. Но ведь кто-то должен быть организатором. И хотя у меня нет определенной специальности — у меня все-таки есть опыт в деле проведения революции. И потом — с нами коллектив. С нами мудрость партии, огромный исторический опыт. И эта мудрость — наша специальность.
2 июля
Это чудо — просыпаться утром и касаться живого существа. А живое существо спит, у него длинные ресницы. Ресницы отбрасывают небольшую тень. Какое особенное чувство — сознание, что ты ответствен и за эти ресницы, и за эту тень! Я ловлю себя на мысли, что и во время работы думаю об Элке. Раньше со мной этого не случалось. Теперь она мне как-то дороже и ближе.
В мое отсутствие похоронили товарища О. Похороны были торжественные, за гробом шел весь город. В секретариате порядок. Моя система целиком себя оправдала, краткое отсутствие не может ничего нарушить. Меня встретили с надлежащим респектом. Тут еще, должно быть, никто не знает ни об Эдо, ни о моем разговоре с товарищем К. Мне нужно зайти на стройку — я обсуждал некоторые их дела в Братиславе. Но, пожалуй, лучше пригласить товарища В. к нам. Он охотно ездит в город.
4 июля
Товарищ В. сообщил, что трудовой лагерь на стройке ликвидируется. Земляные работы закончены, а другие заключенным доверять нельзя. Рассказывая об этом, товарищ В. подмигнул мне: все, мол, в порядке, все останется между нами. Лагерь ликвидируют, все обойдется. С глаз долой — из сердца вон. Послал Эдо с товарищем В. сигареты.
5 июля
Сегодня я обо всем рассказал Элке. Мне было неприятно, что я от нее что-то скрываю. Элка знала Эдо по моим рассказам, но видеть его не видела. В ответ на мою исповедь спросила: «Ну и что? Если он преступник, пусть сидит. Пусть сидит, тебе-то какое дело?» Для нее это проще простого именно потому, что Эдо она не видела. Потому что никогда не видела его спины, его потухших от страха глаз. Она относится к этому случаю, как человек совершенно чужой и посторонний, — наверное, это единственно правильное отношение. Объективное. Я рассказал ей о своем отношении к Эдо, о том, как меня мучает эта история и т. д. Но она все не могла понять, какое мне до Эдо дело, если наши органы сочли необходимым его осудить. Что у меня с ним общего? Кто виноват, если мы встретились в лагере? Что здесь можно предпринять? Против ее доводов трудно было что-либо возразить, и я позволил ей убедить себя. Ее рассуждения были ясны и логичны. Она во многом помогла мне разобраться. И почему я давно не поговорил с ней? Избежал бы стольких грустных минут!
9 июля
Старая тетрадь подвернулась под руку случайно. Уже несколько дней я ничего не записывал. Пробегаю глазами последние заметки — глупостей, признаться, немало. Душеспасительные опусы, словно
