Новый Мир ( № 7 2008) - Новый Мир Новый Мир

Кстати, Америка в 1945-м была не только моложе, но и лучше. И большинство американцев стремились тогда к сотрудничеству с “русскими”; как ни странно сегодня это покажется, но в годы войны американская администрация больше рассчитывала на послевоенное сотрудничество с СССР, чем с Великобританией. Вообще изначально американцы — интровертный народ. Чтобы побудить их к более активному (сегодня скажем: чересчур активному) вмешательству в мировые дела, надо было методически “расталкивать” их, “выводить из себя”. Товарищ Сталин успешно справился с этой задачей.

Есть и претензия общего характера к нынешним учебникам. Вроде бы мы живем в эпоху “после исторического материализма” (я перефразирую Остапа Бендера), но, похоже, авторы учебников не способны решительно с ним порвать. В усеченном, так сказать, виде он здравствует и сейчас: сдулась коммунистическая эсхатология, но остался тяжеловесный экономический детерминизм, которым и потчуют детей — предлагая им камни вместо хлебов.

На общем фоне во многих отношениях выглядит “белой вороной” учебник “Две России ХХ века”, выпущенный издательством “Посев”8, в котором — тут не обойтись без каламбура — проводится последовательно “белая” точка зрения на советскую историю. Но и этот учебник, на мой (тоже в общем и целом “белый”) взгляд, кое в чем хромает.

Очень чувствительный для нас вопрос — происхождение Великой войны. Авторы “Двух Россий” пишут, что обе стороны, СССР и Германия, готовили друг против друга “упреждающий удар”. Эта точка зрения близка известной концепции В. Суворова-Резуна. Убеждение Резуна (подкрепленное монбланом всевозможных доказательств), что СССР готовился начать войну первым, содержит в себе бесспорную “техническую правду”. Если бы мы спросили у предвоенных наших соотечественников, так это или не так, многие из них даже не поняли бы вопроса. Считалось само собой разумеющимся, что СССР при первом удобном случае начнет войну против “капиталистического окружения”. Конечно, на официальном уровне ничего такого не говорили, но вот, например, в поэзии и прозе (а надо ли напоминать, насколько они были подконтрольны властям?) об этом говорилось открытым текстом9.

И все же не зря ветераны, и не только они, книгами Резуна были оскорблены. Резун ведь не берет в расчет достаточно глубокие идеологические различия между двумя противостоящими сторонами. Ту же ошибку допускают и авторы “Двух Россий”. Идеология нацизма откровенно одиозна; недаром современные немцы в подавляющем большинстве испытывают стыд за своих отцов и дедов, ею однажды ослепленных. Другое дело — коммунизм. Сейчас, когда его призрак почти уже развеялся в воздухе, мы можем позволить себе судить о нем объективно. Идея всемирного братства людей на вид вполне себе хороша, даже возвышенна. Беда в том, что всякие попытки ее практического осуществления имеют — и не могут не иметь — самые роковые последствия. К тому же она обладает свойством вступать в “химические соединения” с другими идеями, изначально менее благообразными. Так, к началу войны в головах советского руководства уже была какая-то мешанина; в цветовой гамме — красно-черно(черносотенно)-коричневая. Но в сознании масс, точнее, идеологизированной их части (а наиболее идеологизированной была молодежь, из которой, естественно, и состояла Красная армия, и не только на уровне рядовых, но и на уровне младшего и даже среднего комсостава), находил себе место более или менее искренний интернационализм, наивная вера, что всех людей на земле надо освободить от “гнета капитала” и т. п. Даже в чисто музыкальном отношении “Интернационал” (его, правда, сочинил француз П. Дегейтер, но “прописан”-то он был у нас) звучит “благороднее”, чем “Хорст Вессель”.

Другой сложный вопрос — власовское движение. Следовало бы сказать, что его объективный смысл менялся на протяжении войны. Изначально Власов был не большим “предателем”, чем Ленин, остававшийся “пораженцем” на протяжении всей германской войны и потом заключивший Брестский мир (и если бы не победа войск Антанты на Западном фронте, страна не только лишилась бы западных земель, но и надолго стала бы германской марионеткой). Власов же “предал” сталинский режим, который извратил Россию и который, как это представлялось в 1941-м и еще в 1942 году, не способен был ее защитить. Видимо, Власов решил воспользоваться германским нашествием, чтобы сбросить диктатуру Сталина и его номенклатуры, спасая Россию от обоих диктаторов. Его расчет казался достаточно основательным. В самом деле, любой трезвомыслящий германский политик должен был понять, что сокрушить СССР, коль скоро против него развязана война, можно только в союзе с “другой Россией”, для чего следовало пойти ей на определенные уступки. Беда Власова в том, что Гитлер не был трезвомыслящим политиком. Ход событий показал, что во главе Германии стоит безумец и сверх того — редкостный изверг. И что нация “честных тевтонов” (М. Булгаков в “Белой гвардии”) стала игрушкой в его руках. Постепенное осознание этого факта по нашу сторону фронта вело к тому, что война и вправду становилась Великой Отечественной: народ исполнился решимостью бороться за свое существование — до победы. Но власовцы оставались заложниками однажды сделанного ими выбора, и смысл власовского движения менялся независимо от самих власовцев и к вящей их невыгоде. В этом их трагедия. Она усугублялась еще и тем, что, за исключением двух казачьих корпусов, власовские дивизии формировались в самые последние месяцы войны, когда дело немцев было уже безнадежным.

Я сосредоточился на критике “Двух Россий” именно потому, что это пока, на мой взгляд, наиболее правдивый учебник. Но чтобы найти дорогу в школы, авторам следовало бы быть максимально объективными, что отнюдь не всегда им удается. Совершенно не удался им психологический портрет “советского человека”, бегло намеченный и при этом сильно искаженный. Авторы пытаются опереться на Г. П. Федотова и, приводя его рассуждение, относящееся к 1934 году, о том, что большевики воспитали поколение, для которого “любовь-— случка животных, чистота — смешной вздор” etc., применяют его ко всему советскому периоду. Но такая характеристика обидит не только пожилых (они-то вряд ли заглянут в книгу), но и многих молодых людей, хорошо знающих своих отцов и дедов.

Рассуждение Федотова, с трудом различавшего, что происходит за опустившимся “железным занавесом”, начало устаревать уже в том же 1934 году.

В стране накатывала консервативная волна, “восстанавливающая в правах” многие обличья и замашки дореволюционных лет. Из разных “исходных материалов” складывался “советский характер”, причудливо совместивший различные качества и свойства. Лояльность по отношению к аморальной в своих истоках и реально поставленных целях власти — и бытовой морализм. Душевную угловатость — и разливистый песенный лиризм (Шаляпин, услышав песню “Широка страна моя родная”, сказал: это “наше”, “русское”; он, конечно, имел в виду мелодию, а не текст). И довольно широко распространенное благодушие-— под скрещенными мечами НКВД — КГБ. И так далее, и так далее. В одних случаях легко признать в “советском человеке” русского человека. В других кажется, что его “цыгане подменили”.

Когда в том же 1934 году было принято партийное постановление “О преподавании истории в средней школе”, положившее конец экспериментальному периоду в этой области и господству в преподавании истории концепций

М. Н. Покровского, был затребован новый тип школьного учебника истории, в основных чертах сохранившийся до конца советского периода. Он оставался под сильнейшим идеологическим давлением, но в то же время в нем появилось больше фактического материала, изложение стало более связным и была “восстановлена в правах” строгая хронология.

В силу исторической инерции в советские годы еще сохранялась (хотя и шла по убывающей) готовность к напряженной духовной работе. Такие понятия, как “ум, честь и совесть”, все еще имели некоторый вес, хотя бы и условно, как бы в замороженном, лишающем их активного контакта с реальностью состоянии. В перестройку их разморозили, и одно время можно было надеяться, что вот теперь-то они заработают. Увы, соприкосновение с потеплевшим воздухом оказалось гибельным для них. В считаные годы они сделались архаизмами, требующими чуть ли не специального ученого комментария; что будет дальше, пока сказать трудно.

Нельзя не признать, что покинутое огнище имело определенные преимущества в сравнении с нынешними реальностями. И в этом нет никакой заслуги советской власти. Напротив, все потери — на ее совести. Можно сказать, что советская власть дважды нанесла удар по исторической России. В первый раз — тем, что лишила русскую жизнь прежних основ. Во второй — тем, что прицепила ее остаточные ценности к “нашему паровозу”, а когда паровоз зашел в тупик, там же оказались и прицепные вагоны.