Характерные черты французской аграрной истории - Марк Блок

Это, несомненно, объясняется как тем, что не хотели позволить беднякам ущемлять «более обеспеченных», так и той тенденцией к цензовым ограничениям, которой руководствовалась монархия в ее отношениях с городскими кругами и которая еще в конце старого режима лежала в основе политики администрации по отношению к сельским сходкам. Терминология отражала неясность права: каким именем называть эти непостоянные ассоциации? В 1365 году крестьяне четырех деревень Шампани, принадлежавших к одному и тому же приходу, привыкнув действовать сообща с пятой деревней, жители которой были весьма строптивого нрава, навлекли на себя серьезные неприятности тем, что осмелились называть свое объединение словами corps и commune; им пришлось объяснять в парламенте, что они употребляли эти термины не «в собственном смысле», что они старались лишь показать, что речь идет не об отдельных людях, ничем не связанных{142}. Однако в юридических текстах издавна было принято называть участвовавшие в процессах «компании», разумеется, не коммунами, но и не «такими-то и такими-то, проживающими в таком-то месте» (как делали, когда хотели подчеркнуть, что данный субъект не обладал правом юридического лица), а общиной (Communauté) такого-то, места: формула, уже полная смысла. Но после окончания дела прокуроры или синдики терялись в толпе, и группа возвращалась, очевидно, в небытие или по крайней мере впадала в дремотное состояние.

Постепенно, однако, эти представительные учреждения — собрание жителей, прокуроры или синдики — стабилизировались. Уже сеньориальный фиск взывал во многих случаях к сотрудничеству жителей, которые обычно были обязаны сами распределять между семьями талью или аналогичные налоги. Королевский фиск перенял эти обычаи. К тому же, как могла бы центральная власть, не желавшая подчиняться сеньорам, обойтись без поддержки местных групп? Уже во времена Каролингов, еще до разгула феодальной анархии, короли попытались доверить надзор за деньгами и мерами присяжным, избранным жителями{143}. По мере того как во Франции снова усиливалась монархия, развивалась административная власть, ее представители были вынуждены все чаще и чаще обращаться за помощью к общинам по всякого рода полицейским, войсковым и финансовым делам. Тем самым они были поставлены перед необходимостью упорядочения их деятельности. При старом режиме, особенно в XVIII веке (к этому времени относится в основном создание нашей бюрократической системы), путем целой серии ордонансов, большей частью местного значения и имевших к тому же лишь частичное применение, организуются собрания в духе, обычно благоприятном для зажиточных крестьян, и предусматривается постоянное существование синдиков. И все это под двойной опекой, сеньора и интенданта. Могли ли жители объединяться без согласия сеньора? Правовые нормы были различны. Кутюма Верхней Оверни отвечала на этот вопрос утвердительно, а Нижней Оверни — отрицательно. Чаще всего, однако, это согласие считалось необходимым, если только его не заменяло согласие королевского представителя. Это было то самое решение, к которому склонялась юриспруденция конца капетингской эпохи[127].[128] Часто решения подлежали исполнению, лишь будучи официально подтверждены судом или еще и интендантом. Во всем этом царило большое непостоянство; конфликты между властями шли часто на пользу деревни. Не менее достоверно и то, что деревня, включаясь официально в юридический порядок, накладывала тем самым на себя довольно жесткую узду. Это был выкуп за ее окончательное принятие в почетное общество юридических лиц.

Много веков потребовалось сельской общине, чтобы добиться этого. Но на свое существование она не дожидалась разрешения. В основе всей древней аграрной жизни лежала эта крепко организованная группа. Эта жизнь и вскрывает существование группы.

Вот прежде всего целый ряд коллективных ограничений в областях открытых полей: обязательный выпас, принудительный севооборот, запрещение огораживаний. Правда, за нарушение этих правил обычно судила не деревня. После крушения франкской судебной системы в древней Франций не существовало других судов, кроме королевских или сеньориальных. Несомненно (по крайней мере до того момента, когда окончательно восторжествовало убеждение — это случалось в разное время, в зависимости от местности, — что суд пэров предназначен только для дворян), случалось, что крестьяне заседали в сеньориальном суде. В том же XIII веке, несмотря на то, что движение за то, чтобы судья сам решал все вопросы, уже приняло широкие масштабы, мэр парижского капитула в Орли (Orly) должен был перед тем, как объявить свой приговор, советоваться с «добрыми людьми», выбранными, конечно, из крестьян (laboureurs){144}. Однако эти случайные должностные лица представляли сеньора, а не коллектив. В средние века, когда еще господствовали старые обычаи личной расправы, было общепринято, что задетая некоторыми правонарушениями группа могла сама осуществить возмездие. Если жители Валантона (Valenton), около Парижа, находили на общинном болоте стадо баранов, не имевших права там пастись, то они могли еще в XIII веке захватить одно из этих животных, зарезать его и съесть{145}. Но это насилие все более и более заменялось простым взятием в залог, что было началом судебного действия, заканчивавшегося в обычных судах. По закону (за исключением некоторых деревень, имевших особые привилегии) только верховный господин земли сохранил право наказывать — при условии, что он отдавал иногда часть штрафа пострадавшей общине, которая в силу своей естественной склонности и согласно обычаю, широко распространенному также и в ранних городских общинах, стремилась употребить эти деньги на выпивку{146}.

Но кто устанавливал все эти правила? По правде говоря, они вовсе не были «созданы», ибо они основывались на обычае. Группа людей получала их по традиции; кроме того, они были так тесно связаны с целой весьма согласованной системой (одновременно и материальной и юридической), что действительно казались присущими самой природе вещей. Однако порой были необходимы некоторые дополнения к старому порядку: изменение форм выпаса; выделение того или иного картье под привилегированное пастбище для тягловых животных (ernbannies); установление на вновь отвоеванном у целины участке последовательности севооборотов; иногда даже изменение севооборота на целой части округа; наконец, установление, сроков жатвы и сбора винограда, неизбежно очень различных. Кто решал все эти вопросы в подобных случаях?

Нельзя дать на этот вопрос одинаковый ответ даже для одной данной эпохи или для одного данного района. Конечно, по закону один сеньор имел право приказывать, право бана. Города смогли вырвать у него часть этого права лишь с большим трудом; деревням же никогда или почти никогда это не удавалось. Но на практике, быть может ради простого удобства, сеньору часто приходилось допускать со стороны группы определенную инициативу, которая имела, несомненно, тысячелетнюю традицию и приняла силу закона по той причине, что ее долгое время терпели. Разделение функций определялось узко местными обстоятельствами. В 1536 году монахи Сито настаивали на изменении обычного срока выпаса на лугах Жили (Gilly), но на суде жители отказали им в этом. В 1356 году сир де Брюйер-ле-Шатель (Bruyères-le Châtel), около Парижа, сам устанавливает срок сбора винограда. А поблизости, в Монтеврэне (Montévrein), это делают сами жители, но при условии согласия сеньора. Та же картина наблюдается в Вермантоне (Vermen-ton), в Оссерруа (Auxerrois), где агент сеньора (в данном случае короля) тщетно пытался в 1775 году лишить этого права собрание{147}. Нет ничего более характерного, чем обычаи назначения на некоторые должности. Иногда крестьяне участвовали в назначении даже тех чиновников, которым поручено именем сеньора взимать повинности или отправлять правосудие; но этот случай, частый для Англии, крайне редок во Франции. Гораздо чаще крестьяне имели право сказать свое слово при выборе мелких сельских должностных лиц. В Шанфоле (Champhol), около Шартра, они выбирают с начала XII века пекаря баналитетной печи. В Нейи-су-Клермоне (Neuil-ly-sous-Clermont) в 1307 году они выбрали общего пастуха. В Ринжи (Rungis) в мае 1241 года мэр, представитель сеньора, назначил сторожей виноградников, но лишь после того, как посоветовался как с сеньором, так и с жителями. В Понтуа (Pontoy), в Лотарингии, в XVIII веке жители назначали двух из трех полевых сторожей (banguards), а третьего — сеньор; в то же время неподалеку от этого места сеньор, аббат Лонгвиля, требовал привилегии «выбирать скрипачей для праздников во всех деревнях сеньорий»{148}. Словом, несмотря на все эти различия, официальное сохранение принципа сеньориальной власти, воздействие группы на решение этих мелких, но серьезных вопросов сельской жизни оставалось практически очень сильным.