Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники - Лев Павлищев

На мой ответ, что доводы брата построены на песке, он заметил:

– Уступаю тебе, так и быть, наших стариков, но мало ли что и их ожидает?

(Je te cede nos vieux – ainsi soit-il, – mais on ne peut jurer de rien. Qui sait, ce qu’ il les attend encore?)

– На старости-то лет? – Будь покоен, не поссорятся, и подавно (а plus forte raison) не разойдутся. Вот, что называется сказал, – и я рассмеялась.

– Да я не в том смысле, а вообще говорю о несчастиях…

– Которые могут случиться с женатыми и неженатыми, – перебила я, продолжая смеяться.

Брат на это грустно улыбнулся и хотел переменить разговор, но, продолжая беседу на затронутый вопрос, я высказалась ему приблизительно так:

– Тебе, Александр, в мае стукнет ровно тридцать лет, все твои сверстники переженились; остался холостым один Соболевский, да и то помимо воли, а что его за жизнь? Счастье не в богатстве, не во вкусных обедах и сигарах, не в бесцельных визитах, не во временных привязанностях, что и сам сознаешь в твоей элегии: «Не спрашивай, зачем унылой думой», говоря, что «от юности, от нег и сладострастья останется уныние одно»?..

– А время идет, – продолжала я. – Жалуешься давно на беспредметную, по твоему мнению, тоску, а по моему – на тоску одиночества. Не уничтожат ее ни образы, создаваемые твоим поэтическим воображением, не осязаемые, однако, тобою (les objets de votre imagination poetique, qui sont, du reste, impalpables pour vous), ни беседы с друзьями, которых посещаешь, чтобы разгонять тоску. Возвращаешься к себе в Демутову гостиницу – кто тебя встречает, кроме заспанных, бессердечных наемников, с кем обмениваешься живым словом, делишься впечатлениями? а Боже тебя сохрани – заболеешь, кто отнесется тогда сочувственно к твоим страданиям? (qui prendra a coeur tes soufrances?) Ужасно! (Mais c’est horrible!) Пример не далеко: почему на днях умер богач-холостяк В-ий? Потому, что никого при нем не было, кроме двух мошенников-лакеев. Рассчитывали они, когда умрет, завладеть всем, ни к доктору, ни в аптеку ноги не поставили, а барин, находясь в беспамятстве, не имел сил приказать им это сделать. Верь, Александр, истинным другом может быть одна лишь любящая жена, неразлучная с тобою, образованная, взгляды на жизнь которой не пойдут с твоими вразрез, а достоинства характера искупят недостатки твоего, и наоборот. Тогда сделаются невозможными взаимное недоверие, ревность, унизительные, можно сказать, подлые супружеские сцены, и будет вам обоим тепло на свете.

Брат на это возразил:

– Все это хорошо и прекрасно, но спутницу, которую рисуешь мне, найти мудрено, а вернее прогуливаться одному, чем с плохим провожатым. (Tout ceci est bel et bon, mais il me serait bien difcile de trouvir une compagne telle que tu me la dessines, et en tout cas il vaut mieux se pro-mener seul, que mal accompagne.)

Однако в душе брат со мной был совершенно согласен, что, месяца через три, и доказал на деле. О созревавшем тогда в голове его плане предложить решительно son coeur et sa fortune (свое сердце и свое счастье ( фр .)) Наталье Николаевне Гончаровой брат мне, Бог знает почему, не проронил ни полслова, а если бы поступил со мною иначе, то я, слышав о семействе Гончаровых много хорошего, обрадовалась бы от души. Между тем, вовсе ничего не предполагая, я уже, по инстинкту, стала подозревать, что Александр принял мои советы к сведению и руководству, когда очень скоро после того он явился не в пример веселее, на скуку не жаловался и, не ругая больше журнальных антагонистов, хохотал только над своей недавно написанной на одного из них эпиграммой, которую и прочитал мне два раза сряду:

Мальчишка Фебу гимн поднес:

Охота есть, да мало мозгу.

– А сколько лет ему? Вопрос.

– Пятнадцать. – Только-то? Эй, розгу!

За сим принес семинарист

Тетрадь лакейских диссертаций,

И Фебу вслух прочел Гораций,

Кусая губы, первый лист.

Отяжелев, как от дурмана,

Сердито Феб его прервал

И тотчас взрослого болвана

Поставить в палки приказал.

Через несколько дней после этой беседы я встретила Александра у моих стариков. Он шутил, смеялся, и прекрасное расположение духа не покидало брата до самого отъезда в марте в Москву, где и решился вопрос о его женитьбе.

И Сергей Львович, и Надежда Осиповна очень удивлялись веселости брата, но расспрашивать его, как что, почему – находили совсем не нужным; не добились бы толку, отлично зная, что брат считал своих родителей не особенно крепкими на язык, точно так же, как и Льва Сергеевича, почему никогда и не пускался с ними ни в какие интимные разговоры. Не говоря и даже не намекая брату о своих догадках, я их высказала сперва Соболевскому, а потом и Петру Александровичу Плетневу, в уверенности, что если Александр выберет себе наперсников, то непременно одного из этих двух господ; однако ошиблась в расчете и отъехала ни с чем: Соболевский, по своей привычке, отделался экспромтом:

Что помышляют ваши братья,

В моей башке не мог собрать я, —

а Плетнев, улыбнувшись, прищурил глаз, и прищурил – как мне показалось – так многозначительно, что я к нему пристала с вопросами, не затевает ли Александр чего-нибудь особенного. Петр Александрович уклонился удовлетворить мое любопытство, и тоже отделался фразой: «Как же могу знать? Ваш брат мне ничего не говорил; он скорее сказал бы вам, зная вашу скромность, а если бы сообщил мне мимо вас задушевный секрет, то будьте уверены, я не выдал бы и вам вверенной тайны».

На поверку Петр Александрович был совершенно чужд «тайны», но мать сильно его подозревала, так как брат часто сообщал Плетневу многое, что лежало у него на сердце, вполне рассчитывая на неоднократно испытанную скромность преданного ему друга.

Мать никак не понимала, почему дядя, в беседе с нею осенью 1829 года, по возвращении в Петербург из турецкого похода, доказывал ей так энергически необходимость остаться холостым, а между тем скрыл от Ольги Сергеевны, как он заехал на перепутье в Москву и сделал чрез графа Ф.И. Толстого [106] – знакомого Гончаровых – первое предложение Наталье Николаевне, отклоненное тогда будущей его тещей. Поздравив же брата женихом при свидании с ним летом в Михайловском, Ольга Сергеевна попрекнула дядю следующим образом:

– Я, милый друг, ничуть не обижаюсь, что ты не видел надобности быть со мной вполне откровенным, но спрашиваю, что у тебя была за цель скрытничать перед мной, единственной твоей сестрой, и скрытничать до такой степени, что ты почти передо мною клялся оставаться холостяком. Это очень, очень дурно с твоей стороны.

– Но, Боже мой, – возразил дядя, – у меня были на то свои причины. Если я не разглашал кому-либо о моем предложении, значит, считал все это дело несостоявшимся; что же касается моего с тобой разговора, то и в нем не погрешил недостатком чистосердечия: я был как нельзя более уверен, что действительно супружеское счастие не для меня. (Mais, grand Dieu, j’avais mes rai sons. Si je n’ai pas duvulgue a qui que ce soit la nouvelle de ma premiere proposition, c’est que je consideerais toute cette afaire comme non avenue; et a ce qui concerne ma conversation avec vous d’autrefois, je ne manquais nullement de franchise, etant on ne peut plus persuade, qu’efectivemente le bonheur conjugal n’est pas mon fait.)