Чернильный орешек - Синтия Хэррод-Иглз

Тем не менее хозяин объявил, что они должны остаться, хотя и при условии, что будут вести себя пристойно и прислуживать молодому хозяину и «этой посторонней». Еще более удивительным оказалось то, что им позволялось молиться на собственный манер, если только это будет происходить в уединении, и нельзя насильно заставлять их ходить к обедне. Своих решений Эдмунд никогда не обсуждал, да никто и не осмелился бы спросить у него, почему он проявлял такую терпимость, даже его жене такое не приходило в голову. Однако пару раз Мэри-Эстер заставала мужа, тоскливо глядящим на своего старшего сына, когда, по мнению Эдмунда, никто не мог этого заметить. И тогда она решила, что Эдмунд все еще надеется завоевать доверие и любовь Ричарда.

Эдмунд страдал, ему недоставало любви его сыновей. Кит вместе с Хиро и больным ребенком вернулся в Уотермилл, Фрэнсис жил в Лисьем Холме, а Амброзу вскоре предстояло обвенчаться с Мэри-Элеонорой и отправиться в Новый Свет… и, быть может, уже никогда оттуда не вернуться. Оставался лишь Ричард, а у их порога уже стояла война с этими шотландцами, да и на юге назревала гроза, и Эдмунд, наконец, ощутил, как холодный ветер времени обдувает его. Да, смерть подобралась к Морлэндам близко, и он не мог понапрасну тратить драгоценное время, домогаясь любви собственного сына.

Вот так Ричард с Кэтрин и остались в доме, и эта троица слуг-пуритан тоже осталась, и домочадцам пришлось примириться с их присутствием. Однако ничто не могло помешать рассерженным слугам-йоркширцам высказывать свое мнение, когда им этого хотелось. И никто, разумеется, не мог помешать слугам постарше креститься, когда мимо них проходили Страх, Борец или Если. Произошел, кстати, резкий подъем набожности даже у тех слуг, которых прежде приходилось силком выволакивать из постели на раннюю мессу. И едва кто-то из этих пуритан ступал за порог, всегда каким-то образом получалось так, что кто-то из дворовой челяди мигом находил срочное и длительное занятие, которое требовалось выполнять по соседству с садиком Гетты.

Север был посрамлен. Шотландцы оккупировали их земли, и никто из северян ничего не мог с этим поделать. Более того, в октябре короля вынудили подписать Райпонский договор, по которому следовало выплачивать шотландцам по 850 фунтов стерлингов, в день на оккупационные расходы до тех пор, пока их спор с Англией не будет улажен. Платить врагу, чтобы он и дальше сидел у твоего порога! Нет, никогда прежде король и его советники не были столь непопулярны. Пришлось созывать парламент для улаживания всех этих вопросов, и когда в ноябре он собрался, парламентарии не сомневались в своей силе. Что же, на сей раз король не получит никакой помощи, тюка не будут удовлетворены их требования.

Северу пришлось терпеть шотландскую оккупацию целый год. Только в августе 1641 года полчища захватчиков, получив полную оплату, рассеялись. К этому времени на севере нынешний парламент уже начинали недолюбливать с таким же пылом, с каким прежде не любили короля. Однако парламент сделал кое-какие добрые дела, он избавил северян от непопулярных советников короля, Страффорда, Уиндбанка и архиепископа Лода, упразднил Звездную палату[22] и прочие чрезвычайные суды Но, с другой стороны, парламент расправился с Советом Севера, а северянам никогда не хотелось расставаться со своей независимостью и выполнять указания далекого Лондона. Парламент отменил некоторые из особо непопулярных методов сбора денег королем, в частности, корабельный налог, принудительное обложение за рыцарское звание и владение лесами. Он также издал декреты, согласно которым прочие формы налогообложения, такие, как корабельный сбор и пошлина с веса перевозимого товара, могли впредь применяться только с дозволения парламента В то же время парламент ввел довольно суровый налог для того, чтобы сполна расплатиться с шотландцами. И те, кто на себе прочувствовал всю его тяжесть были убеждены, что, шотландцы и парламент вступили в тайный сговор, стремясь потуже набить свои карманы.

Самым же худшим из всех нововведений оказалось то, что, решив заняться религиозными реформами, парламент пошел куда дальше, чем этого хотелось бы большинству населения Все это, конечно освобождало людей от извечной тирании епископов и церковных судов. Части простолюдинов не нравился тот крен к Риму, инициатором которого был архиепископ Лод, тут спору нет, но парламент повел дело к другой крайности, пытаясь скопом упразднить все формы богослужения, а заодно и разделаться с таким милым сердцу времяпрепровождением, как пение в церквах и воскресные игры. И в итоге повсюду возникали секты экстремистов, велись проповеди против доброй старой религии. И народ начинал понимать, что король, по крайней мере, защищал их англиканскую церковь и не мешал им делать то, что их душе угодно. Словом, они уже были сыты по горло парламентом.

А потом подоспели потрясшие всех вести о резне в Ирландии. Ирландские паписты восстали и хладнокровно вырезали английских протестантов. Эти новости облетели всю страну, один за другим появлялись страстные рукописные листки, добавляя все новые подробности, описывая все новые и новые отвратительные зверства. Тысячи людей были безжалостно истреблены, и еще больше их было брошено умирать от ран. Девочек насиловали, младенцев сжигали заживо на глазах матерей, стариков замучивали до смерти – и уже не оставалось такого безумного ужаса, в который нельзя было бы не поверить. Ирландская армия намеревалась пересечь море и вторгнуться в Англию, чтобы своими бесчинствами вернуть всю страну в лапы Рима. Несомненно, это было заговором, задуманным королевой, этой всем известной паписткой, да еще и француженкой!

И вновь вернулась былая власть парламента. Для того, чтобы усмирить ирландцев, необходима армия. Но прежде чем разрешить сбор налога для комплектования этой армии, парламент потребовал вверить ему право назначать ее офицеров. Король с негодованием отказался. Парламент собирался привлечь королеву к ответственности за резню в Ирландии. Король же, чтобы защитить супругу, попытался было арестовать господина Пима, а заодно и четверых других ведущих членов нижней палаты, и отдать под суд. Однако парламент не выдал их, и в январе 1642 года король, открыто пренебрегая всеми традициями, явился в нижнюю палату во главе вооруженного конвоя, чтобы силой арестовать пятерых парламентариев.

Лондон, уже и без того пребывавший в состоянии истерии из-за резни в Ирландии и предполагаемого папистского заговора, ощетинился оружием, и городское ополчение, лучшее по подготовке и вооружению во всей стране, поднялось на защиту парламента и протестантства. Ситуация была настолько рискованной, что король поспешил убраться из города, а королеву для пущей безопасности отослал в Голландию. Сам же он отправился «путешествовать» в северном направлении, поскольку чем дальше он находился от Лондона и от влияния всех этих новых религий, тем безопаснее себя чувствовал.