Невероятные расследования Шерлока Холмса - Марк Валентайн

— Члены испанской королевской семьи покинут Англию на четвертый день. Их пакетбот Дувр — Кале отходит в час двадцать пять. И в порт, и на пароход направят усиленные отряды полиции. Министр внутренних дел осознает, как важна охрана августейших особ, поэтому предприняты повышенные меры безопасности, особенно после досадного инцидента в Хрустальном дворце, когда злоумышленники подставили ножку русскому царю.

— Лично я считаю, что государь всея Руси был пьян. — Холмс снова раскурил трубку. — Впрочем, это неважно.

В гостиную провели полицейского в форме. Сначала он отдал честь Холмсу, затем своему начальнику.

— Для Скотланд-Ярда мои двери всегда открыты, — добродушно пошутил Холмс. — Все сюда, на Бейкер-стрит! Добро пожаловать, сержант. Чувствую, вы с новостями.

— Уж не серчайте, сэр! — попросил сержант Холмса и обратился к Хопкинсу: — Сэр, мы вроде поймали паршивца.

— Извольте объясниться, сержант! — приказал Хопкинс. — Слушаю вас!

— Сэр, у нас есть некий «испанский отель», куда испанцы ходят, чтобы пообщаться со своими. Это в районе Элефант-энд-Касл.

— Подходящее место! — воскликнул Холмс. — Элефант-энд-Касл похоже на сильно искаженное «инфанта Кастильи» — примерно как «милостивый Боже» на «опрелости на коже». Извините меня, сержант. Пожалуйста, продолжайте.

— Пришли мы туда, а он как ждал — сиганул через слуховое окошко на крышу, а гостиница четырехэтажная. То ли парень поскользнулся, то ли нарочно вниз соскочил… эдакий. — (Морально-этические нормы нашего королевства вынуждают меня заменить отточием непечатное выражение, которое употребил сержант.) — Вы уж простите меня, сэр!

— Сержант, вы уверены, что это наш убийца? — спросил Холмс.

— Ага, сэр. У него и деньги нашли испанские, и нож, который называют стилетом, а еще револьвер с двумя пустыми каморами.

— Что же, инспектор, вам остается сравнить пули, оставшиеся в барабане револьвера, с теми, что извлечены из трупов. Думаю, это наш убийца. Поздравляю! Судя по всему, визит юного испанского монарха пройдет без лишних треволнений для Скотланд-Ярда. Вас, инспектор, наверняка ждет утомительная канцелярская работа. — Столь учтивым способом Холмс отделался от обоих посетителей и повернулся ко мне. — Ватсон, вы наверняка устали. Надеюсь, сержант не сочтет за труд вызывать для вас кеб. Встретимся десятого у театра «Савой» перед началом спектакля. Мистер Д’Ойли-Карт[17] всегда оставляет для меня на кассе два бесплатных билета. С удовольствием посмотрю, как иберийские гости воспримут английский музыкальный фарс, — сказал он, но не в шутку, а скорее мрачно.

От меня тоже отделались…

Как и договаривались, мы с Холмсом во фраках и при медалях явились на оперу «Гондольеры». У меня самые обычные для отставного военного награды, а вот у Холмса есть очень интересные. Среди менее диковинных я опознал тройную сиамскую звезду и кривой боливийский крест. Места нам достались отличные, рядом с оркестром. Под управлением сэра Артура Салливана музыканты исполняли его же произведение. Юный испанский король много живее интересовался софитами, чем происходящим на сцене, а вот его мать должным образом реагировала на шутки, которые ей объяснял испанский посол. Опера нравилась мне куда больше концерта Сарасате. Я хохотал от души, тыкал Холмса в бок и подпевал солистам и хору. Пожалуй, чересчур громко, потому что леди Эстер Роскоммон, моя пациентка, легонько толкнула меня сзади и сказала, что я, во-первых, мешаю, а во-вторых, фальшивлю. Когда объявили антракт, я честно признался даме, что музыкального слуха у меня нет и никогда не было. Что касается Холмса, он больше смотрел не на сцену, а в бинокль на зрителей.

Во время перерыва августейшая семья демократично посетила общий буфет. Юный король любезно выпил бокал английского лимонада и совсем не по-королевски причмокнул губами. К моему удивлению, великий Сарасате в безупречном фраке, с наградами разных стран на груди потягивал шампанское в компании не кого иного, как сэра Артура Салливана. Я обратил на это внимание Холмса, а тот едва поклонился обоим и раздраженно отметил, что исполнитель столь утонченной музыки якшается с опереточником, пусть даже произведенным королевой в рыцари.

— Музыка многолика, — пояснил Холмс, закурив длинную сигару, в которой я узнал танжерскую панателлу. — Сэр Артур пал до уровня, который считает оптимальным с точки зрения материальной выгоды, а заодно и репутацию благочестивого приобрел. Они говорят по-итальянски. — Слух Холмса был острее моего. — На этом языке обмен впечатлениями о покровительстве аристократов звучит куда эмоциональнее, чем на нашем варварском. Уже второй звонок? Жаль выбрасывать великолепный табак, — сказал он, обращаясь к панателле, и с сожалением опустил ее в медную урну, что стояла в фойе.

Во время второго акта Холмс спал. Я понял, что напрасно считал себя неотесанным мужланом, когда задремал на более изысканном музыкальном представлении. Как довольно непочтительно заметил мой друг, музыка многолика.

На следующее утро за завтраком я получил срочную депешу от сэра Эдвина Этериджа, который снова вызывал меня к пациенту с Сент-Джонс-Вуд-роуд для консультации. Симптомы лата у молодого человека больше не проявлялись; теперь казалось, он страдает редким китайским заболеванием шук-йонг. Я сталкивался с ним в Сингапуре и Гонконге. Болезнь мучительная, описывать ее следует лишь в медицинских журналах. Основной симптом — навязчивая идея больного, что его репродуктивную способность губят злые силы, созданные буйным воображением. Люди верят, что эти силы планомерно поглощают их осязаемые детородные органы, и для профилактики прокалывают собственную плоть острейшим из имеющихся в наличии ножей. Единственное возможное лечение — глубокая седация, а в периоды прояснения сознания — диета.

После консультации я, разумеется, свернул на Бейкер-стрит. Солнечная погода радовала прямо-таки испанской безудержностью. Огромный Лондон дышал умиротворением. Когда я вошел в гостиную, Холмс в халате и мавританском тюрбане натирал канифолью смычок. Он был весел, я — нет, потому что расстроился, столкнувшись с заболеванием, которое прежде считал исключительно китайским. Несколькими днями ранее я тревожился из-за менее опасного лата — малайской истерики. И вдруг оба заболевания проявились у чистокровного англосакса. Я поделился тревогой с Холмсом и глубокомысленно изрек:

— Наверное, это месть покоренных народов за нашу империалистическую ненасытность.

— У прогресса есть оборотная сторона, — рассеянно проговорил Холмс, но быстро спустился с небес на землю. — Что же, Ватсон, королевский визит прошел без инцидентов. Иберийские сепаратисты больше не распускали руки на нашей земле. Но почему-то мне неспокойно. Думаю, что дело в необъяснимой силе музыки. Перед глазами стоит бедный юноша, сраженный пулей за инструментом, на котором он столь виртуозно играл, и его предсмертная агония. Я до сих пор слышу прощальную рапсодию — мелодичного в ней было мало. — Его смычок заскользил по струнам. — Ватсон, он играл эти ноты. Я их записал. Записать — значит взять под контроль или поставить точку.

Холмс играл с листа, лежавшего на его правом колене. Летний ветер, горячий выдох июля, влетел в раскрытое окно и швырнул листок на ковер. Я нагнулся и поднес его к глазам. Твердый почерк моего друга я узнал, а вот пять линий и ноты не говорили мне ровным счетом ничего. Мысли перетекли к шук-йонгу: вспомнились мучения старого китайца, которого я вылечил в Гонконге контрвнушением. В благодарность он отдал мне свои единственные сокровища — бамбуковую флейту и небольшой свиток с китайскими песнями.

— Когда-то у меня был свиток с китайскими песнями, простыми, но очень душевными, — задумчиво сказал я Холмсу. — Китайская нотная грамота кажется трогательно несложной. Вместо жирных черных точек, которые для меня не понятнее вывесок в Коулуне, у китайцев цифровая система: первая нота шкалы обозначается единицей, вторая — двойкой и так далее; по-моему, до восьми.

К делу история вроде не относилась, но на Холмса произвела колоссальный эффект.

— Скорее! — закричал он и вскочил, скидывая халат и тюрбан. — Может, уже слишком поздно.

Он схватил справочники, стоявшие на полке за креслом, перелистал «Брадшо»[18] и объявил:

— Правильно, четверть двенадцатого. Королевский вагон присоединяют к дуврскому поезду. Пока я одеваюсь, бегите на улицу, Ватсон, и ловите кеб! Представьте, что от вашей проворности зависит ваша собственная жизнь. Другие жизни уж точно!

Когда наш кеб с громыханием подкатил к вокзалу, большие часы показывали одиннадцать десять. Кебмен никак не мог отсчитать сдачу с моего соверена.

— Не надо сдачи! — крикнул я, бросаясь вслед за Холмсом, который так и не объяснил, в чем дело.