Сезон костей - Саманта Шеннон

– Родился в Мексике, потом переехал к Надин, – коротко ответил тот.

Я обернулась на переднем сиденье:

– А в цитаделях раньше бывал?

– Нет. Сомневался, стоит ли.

– Но в итоге…

– В итоге мы решили сменить обстановку и немного отдохнуть. Надин как раз позвали на студенческую конференцию, а меня давно тянуло посетить Сайен. – Зик потупился. – На самом деле я рад, что мы приехали. Столько лет жить изгоем и вот наконец… мистер Холл нам все объяснил.

– Какова политика США в отношении ясновидения? – поинтересовался Ник.

– У нас его называют ЭВС, экстрасенсорное восприятие. Власти трактуют его как болезнь, развивающуюся под юрисдикцией Сайена. Центр по профилактике и контролю заболеваемости сейчас вплотную занялся этим вопросом. Однако, что касается непосредственно политики, ничего определенного нет и, по-моему, не будет.

Меня так и подмывало спросить про семью, родных, но инстинкт советовал повременить.

– Джексон будет счастлив видеть вас у себя, – улыбнулся Ник. – Надеюсь, вам понравится.

– В крайнем случае привыкнете, – вклинилась я. – Меня поначалу тошнило от Лондона, но после встречи с Джексом все разительно переменилось в лучшую сторону.

– Ты не англичанка? – встрепенулся Зик.

– Ирландка.

– Я думал, лишь единицы пережили Мэллоуновские восстания.

– Мне повезло.

– Печально, – вздохнул паренек. – Ирландская музыка такая красивая. Ты знаешь песню революционеров?

– Про Молли Мэллоун?

– Нет, другую. Ее пели уже после, когда оплакивали погибших.

– «Тлеющая заря»?

– Она самая. – Зик помешкал и робко спросил: – Не споешь для меня?

Мы с Ником расхохотались. Парнишка покраснел до корней волос.

– Прости, глупость брякнул. Просто хотелось услышать песню в правильном исполнении. Если тебе, конечно, не трудно. Раньше Надин ее постоянно играла, но потом… Короче, больше не играет.

Ник перехватил мой изумленный взгляд. Чтобы заклинательница забросила игру?! Джекс, мягко говоря, расстроится.

Зик по-прежнему с мольбой смотрел на меня, ожидая ответа. Черт, даже не знаю, как поступить. Ирландская музыка, особенно революционная, была под строжайшим запретом в Сайене. В детстве я говорила с сильным ирландским акцентом, но по прибытии в Сай-Лон быстро от него избавилась; даже ребенком понимала, что местных коробит от моей иноземной речи. Чтобы исправить произношение, приходилось часами стоять перед зеркалом, повторяя слово в слово за диктором. Однако усилия того стоили – вскоре у меня выработался чистейший английский говор. Популярности это не прибавило – одноклассники до самого выпуска так и звали меня Молли Махоуни, – но с парой девочек подружиться удалось. Хотя, возможно, тут немаловажную роль сыграл отец, решивший проспонсировать танцевальный класс.

Тем не менее ради Финна песню стоило вспомнить. Повернувшись к окну, я затянула родной мотив:

Помни, душа, как заря дотлевала,Октябрь занимался проклятием алым,И пламя текло в золотую долину…О призрак свободы, еще ты не сгинул.Из серого пепла зову: вставай!Ждет не дождется тебя отчий край.

Помни, любовь, как все небо пылало,И горький октябрь, лихолетья начало,Дымом душил золотую долину…О ветер полудня, ты нас не покинул.Из смертного праха зову: приди!Сердце Ирландии стонет в груди[5].

Дальше шли еще строчки, но продолжать не было сил. Вспомнилось, как бабушка пела эту песню на похоронах Финна в Голден-Вейле. На скромной церемонии собралось всего шесть человек, в землю опустили пустой гроб. После отец заявил, что уезжает. Он бросал стариков на милость завоевателей.

Зик помрачнел. Когда мы наконец добрались до Монмут-стрит, салон раскалился до предела. Я сунула водителю несколько купюр, но тот вернул одну:

– Это тебе за песню, милая. Сразу на душе полегчало.

– Спасибо, – поблагодарила я, но банкноту оставила на сиденье.

За воспоминания денег не берут.

Мы с Ником выгрузили чемоданы из багажника. Надин выбралась из машины, сняла наушники и с недовольным видом покосилась по сторонам. Мое внимание привлекла ее дорожная сумка – Нью-Йорк, дизайнерская работа. Отлично! Американские товары раскупались в Гардене как горячие пирожки. Вопреки ожиданиям, среди вещей девушки не было кофра с инструментом. Может, она вовсе не заклинательница? Впрочем, у сенсоров есть еще три подвида.

Своим ключом я отворила красную дверь с позолоченной табличкой «Ленорман[6] эдженси». Снаружи мы добропорядочное художественное агентство, а вот внутри…

Джекс встречал нас при полном параде: шелковый жилет, накрахмаленная рубашка с белым воротничком, карманные часы, сигара. В руках дымилась чашка кофе. Особенно поразили кофе и сигара – как можно сочетать несочетаемое?

– Зик, Надин, рад снова вас видеть.

Зик обменялся с ним рукопожатием.

– Взаимно, мистер Холл.

– Добро пожаловать в Севен-Дайлс. Я, как вам уже известно, главарь мимов на данной территории. Отныне вы члены моего элитного отряда. – Джекс говорил, глядя Зику в глаза, но тайком пытался прочесть его ауру. – Надеюсь, вы проявили должную осторожность, покидая Говер-стрит?

– Все как вы велели. – Внезапно Зик насторожился. – Это что… призрак? Там, в углу.

Джекс обернулся:

– Совершенно верно. Позвольте представить: Питер Клас, голландский живописец. Один из ценнейших наших фантомов. Умер в тысяча шестьсот шестидесятом. Питер, поздоровайся с нашими новыми друзьями.

– Зик пусть с ним любезничает, я устала, – огрызнулась Надин, явно не видя, что дух покойного художника не торопится выполнить приказ. Так она еще и незрячая вдобавок. – Мне нужна отдельная комната. Чтобы никаких соседей. – Она с вызовом посмотрела на Джекса.

На лице босса не отразилось никаких эмоций, только ноздри затрепетали. Плохой знак.

– Будешь жить, где поселят.

Надин ощетинилась.

Предчувствуя бурю, Ник успокаивающе обнял девушку за плечи.

– Разумеется, у тебя будет своя комната, – улыбнулся он, обменявшись со мной выразительным взглядом, – мол, Зику придется постелить на кушетке. – Элиза сейчас этим занимается. Налить тебе чего-нибудь?

– Налить. – Она победно повернулась к Джексу. – Некоторые европейцы знают, как обращаться с дамой.

Джекс скривился будто от пощечины. Ник повел девушку в кухоньку.

– Зенки разуй! Нашла европейца! – прошипел босс ей вслед.

Я не сдержала улыбки:

– Впредь тебя никто не побеспокоит. Положись на меня.

– Спасибо, Пейдж. – Джекс наконец успокоился. – Зик, пойдем в мой кабинет, потолкуем.

Зик двинулся вверх по лестнице, не спуская глаз с Питера, парящего напротив своего последнего шедевра.

Джекс стиснул мою руку и шепнул:

– Видела его лабиринт? Ну как?

– Очень темный и…

– Прекрасно. Все, ни слова больше. – Джекс буквально взлетел по лестнице, попыхивая на бегу сигарой.

Меня оставили в компании трех чемоданов и призрака покойного живописца. При всей моей любви к Питеру, собеседник он был неважный.

Часы показывали половину двенадцатого. Скоро вернется Элиза. С чашечкой свежесваренного кофе я направилась в гостиную, где висела наша гордость – полотно кисти Джона Уильяма Уотерхауса. Женщина в темно-вишневом платье смотрит в хрустальный шар. Джекс отвалил перекупщику огромные деньги за три картины мастера, попавшие в черный список Сайена. Было здесь и изображение Эдуарда VII со всеми регалиями. Устроившись у открытого окна, я стала читать новый памфлет за авторством Джекса – «Уловки странствующих мертвецов». Предыдущие главы рассказывали о четырех типах духов: ангелах-хранителях, привидениях, музах и психопомпах-проводниках. Сегодня настал черед полтергейстов.

Ровно в двенадцать появилась Элиза, по обыкновению промышлявшая где-то с фантомами. Она протянула мне стаканчик быстрорастворимой лапши с Лайл-стрит.

– Привет. Как считаешь, Питер сейчас осилит второй «Ванитас со скрипкой и хрустальным шаром»?

Элиза Рентон была четырьмя годами старше и служила у Джекса медиумом – специалистом по липовому искусству. Рожденная неподалеку от Сент-Мэри-ле-Боу, кузницы всех кокни, она до девятнадцати лет проработала в нелегальном театре на Кат-стрит, но после прочтения «Категорий паранормального» устроилась к Джексону и стала его основным источником дохода. Настоящая красотка, с гладкой оливковой кожей, глазами цвета зеленого яблока и копной золотых кудряшек. У нее никогда не переводились поклонники; даже фантомы ее обожали. Но Джекс изначально ввел для подчиненных табу на любовные отношения и отменять его не собирался.

– По-моему, нет. У нашего гения творческий кризис. – Я отложила памфлет. – Уже видела новеньких?

– Только Надин. Ну и фрукт! Поздоровалась через губу, и все. – Элиза уселась рядом со мной. – Она точно шептунья?

– Возможно, хотя инструмента при ней не было. – Я сняла крышку с дымящейся лапши. – А с Зиком общалась?