Лоскутный мандарин - Гаетан Суси

– Да, господин Кальяри, все так.

Не отрывая взгляда от шахматной доски, Кальяри резко протянул руку ладонью вверх, явно намекая на то, что хочет что-то получить.

– Тогда возвращай деньги.

В животе заныло, засосало до невозможности.

– Я тебе платил за то, чтобы лягушка пела, а она не поет. Поэтому верни мне деньги.

– …

– Ну, что ж, картина проясняется.

Импресарио снизошел до того, чтобы бросить на Мортанса высокомерный взгляд. И даже чуть подвинулся в его сторону, чтоб лучше разглядеть подручного. Осматривая его внимательно, как бы ощупывая парнишку взглядом, он вроде как оценивал его форму, если можно так выразиться, изнутри, покручивая, естественно, при этом себе усы, которые отращивал именно для этой цели.

– Ты еще так молод и уже так расточителен. Ты уже растратил все деньги на танцовщиц. Все мы об этом знаем.

– Все они свиньи, – скептически бросила его долговязая сестрица. (Она даже не соизволила открыть глаза, чтобы посмотреть, к кому обращается ее брат.)

– Если это так, – продолжал Кальяри, – предлагаю тебе сделку.

Ох, до чего же все в животе скрутило!

Оговорка первая: лягушачьему артисту нет смысла снова пытать счастье в мюзик-холле «Гранада». В связи с этим, во-вторых, с настоящего времени и далее он будет работать в небольшом баре «Мажестик», сказал Кальяри, или пивной, где из-под полы торгуют спиртным, там Ксавье будет мыть посуду, прислуживать за столиками, помогать кухонным рабочим и официантам, в общем, делать все, что ему скажут. Оговорка третья: иногда земноводные проявляют необычайную чувствительность, поэтому, возможно, роскошь и великолепие «Гранады» привели лягушку в замешательство. В связи с этим время от времени в качестве попыток ей будет предоставляться возможность исполнить свой номер на сцене «Мажестика», например, после выступления Шарлотты-психоаналитика, страусихи-глотательницы будильников. Может быть, благодаря этому она получит необходимый опыт для нового шанса проявить свой талант на сцене мюзик-холлов высшей категории. Что касается финансового вопроса, он будет рассмотрен позже.

– «Мажестик»… – прошептал Ксавье.

Он спросил, там ли работал раньше его друг Джефф, развлекая публику, но Кальяри тут же резко его оборвал:

– Джефф? Кто такой Джефф?

– Так, никто.

Кальяри подошел к своей худой высокой сестре и стал ей массировать ступни. Внезапно он бросил на подручного жесткий взгляд:

– Ты все еще здесь?

Ксавье из вежливости хотел сказать, чтоб хоть как-то сгладить свою вину, что надо ходить не ладьей, а брать пешку слоном, это же совершенно очевидно даже начинающему шахматисту, но вместо этого понурился и счел за благо промолчать. К выходу его провожал дворецкий, но на этот раз они шли другим путем – по длинному коридору; там Мортанс увидел на стенах много самых разных портретов самых разных художников и эпох, и один портрет настолько его поразил, что он застыл перед ним с раскрытым ртом как вкопанный. На портрете был изображен очень молодой человек, у которого едва начали пробиваться усы, одетый в тесный пиджачок, какие носят фермеры, во взгляде его сквозило беспокойство, а в руках он держал ларец. Картина называлась «Пат Фитцгабен и его поющая лягушка». На маленькой медной табличке, прикрепленной к рамке картины, можно было прочесть:

Шоубридж, 1901 г. – Нью-Йорк, 1919 г.

Глава 6

Ксавье шел сквозь нью-йоркскую толпу, гляда себе под ноги. Иногда, – когда его вновь охватывало ощущение неопределенности, – пораженный тем, что не додумался до этого раньше, как будто не было конца его мытарствам, он шарил глазами по земле, словно там хотел найти ключ к решению своих проблем. Время от времени он вслух произносил какие-то слова, сопровождая их жестами

смущения и тревоги, причем без всякой задней мысли, и тут же удивлялся тому, что люди, проходившие рядом, смотрят на него как на ненормального. Сам не зная зачем, он сел в трамвай, проехал не сколько остановок, потом где-то сошел, потому что там выходил много людей, хоть до порта они еще не доехали, и почему-то оказался в метро, продолжая иногда говорить с самим собой. В подземке он встал, прислонившись к столбу. Рядом с ним молодая женщина красила губы, глядясь в маленькое круглое зеркальце, от которого пахло пудрой.

Тут же дремал усатый мужчина в смокинге, перекинув через плечо пальто не первой свежести, в руках он держал футляр для скрипки. Две женщины, у одной из которых сидел на коленях ребенок, зажавший в кулачке погремушку, разговаривали о соседских делах. Рабочий в картузе читал газету, к его губе прилип погасший окурок. Подручного окружала сама действительность во всех ее мельчайших подробностях, спокойная и полная жизни.

Хотя в этом было что-то необычное. На палец Ксавье села муха. Сначала он посмотрел на нее с безразличием. Потом вдруг с поразительной очевидностью это показалось ему чудовищным. Не только муха, а вообще все вокруг него – мужчины, женщины, губная помада, футляр для скрипки.

– Что теперь будет? Что же теперь будет? Он в испуге стряхнул муху с руки. У него возникло острое предчувствие неминуемой катастрофы. Ему стало трудно дышать. Он чувствовал себя так, как будто диафрагма его вот-вот должна порваться, как кожа на барабане. Руки у него стали липкими, на лбу выступил обильный пот. «Я сейчас потеряю сознание, – подумал он в панике. – Отключусь прямо среди этих людей. Что же со мной станется?» В нем началась ужасная борьба: тело его становилось его врагом. Он чувствовал себя так, будто ему надо постоянно делать над собой усилие, чтобы заставлять сердце биться, а легкие дышать, как будто ни один его внутренний орган не мог функционировать сам по себе. Он ощущал свою ответственность за органы собственного тела, их работу, которую он сам должен был обеспечивать. «Конец мне пришел», – подумал он, словно услышал отчаянный крик души, и почувствовал, что ноги становятся ватными.

Тем не менее ноги вынесли его из вагона метро. Но подъем по ступеням стал для него непосильным испытанием. На то, чтобы выйти на поверхность, у него ушла целая вечность. Наконец он оказался на свежем воздухе. К счастью, его дом находился всего в нескольких кварталах от станции метро: это место было ему хорошо знакомо, в голове раздавался звон, ведущий его к дому. От прогулки ему стало немного легче. Улицы опустели, прохожих было мало, район чем-то напоминал ему пустой чулан. «Я абсолютно одинок, – внезапно подумал он, приступ острой жалости к самому себе вызвал у него слезы. – Должно быть, я сам в этом виноват». В тускло освещенном переулке он услышал какие-то странные приглушенные звуки, как будто выбивали ковер: два гиганта избивали ногами какого-то мужчину. Тот уже не двигался, не кричал, напоминая мешок с мякиной, поворачивающийся от ударов с боку на бок. Ксавье бросился бежать.

Наконец-то он около дома! На входной двери здания кто-то совсем недавно наклеил объявление.

УВЕДОМЛЕНИЕ О СНОСЕ

ЭТО ЗДАНИЕ ПОДЛЕЖИТ СНОСУ БЕЗ ДАЛЬНЕЙШИХ ОБСУЖДЕНИЙ, КАК ТОЛЬКО

ПРЕДСТАВИТСЯ ВОЗМОЖНОСТЬ, ХОРОШО?

КАРКАС БУДЕТ СОХРАНЕН, СНОС БУДЕТ ОГРАНИЧЕН

ЛИШЬ ВНУТРЕННЕЙ ЧАСТЬЮ ЗДАНИЯ-

ХА -ХА -ХА -ХА -ХА -ХА -ХА -ХА -ХА!

ВНУТРЕННИЙ СНОС? ХА -ХА -ХА -ХА -ХА -ХА -ХА!

ВПОСЛЕДСТВИИ ЭТО ЗДАНИЕ ПЕРЕЙДЕТ ЛИБО

К СКОТОБОЙНЕ «САЛЕЗОН СЮПРЕМ» В КАЧЕСТВЕ

СКЛАДА, ЛИБО К СТУДИИ КИНОКОМПАНИИ,

ПРИНАДЛЕЖАЩЕЙ МЭРИ ПИКФОРД РЕШЕНИЕ ПО ЭТОМУ ВОПРОСУ БУДЕТ ПРИНЯТО

КОГДА СЛЕДУЕТ.

МЫ ЧУВСТВУЕМ, ЧТО НАМ С ВАМИ НЕ УЖИТЬСЯ.

ПОЭТОМУ ПРИНЦИПИАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ

ВЫСЕЛЯЕМЫЕ БУДУТ СВОЕВРЕМЕННО УВЕДОМЛЕНЫ

КАК О ТОМ, ЧТО ИМ НАДЛЕЖИТ ВЫПОЛНЯТЬ,

ТАК И О ПРАВАХ, КОТОРЫХ ОНИ ЛИШАТСЯ

МЫ ПОЙДЕМ ТОЛЬКО ЭТИМ ПУТЕМ,

ДРУГОГО ПУТИНЕ БУДЕТ!

СНОС – НАШ РУЛЕВОЙ!

ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!

Не успел Ксавье прочитать это объявление, раскрыв от удивления рот, как кто-то запустил ему прямо в лицо конское яблоко. Неподалеку радостно подпрыгивал маленький мальчик и показывал на него пальцем:

– Я попал в него, папа, я в него попал!

Отец ребенка в форме разрушителя был тем человеком, который только что наклеил объявление; он держал в руках кисточку; и банку с клеем. Ксавье с налипшим на щеку лошадиным пометом выглядел в этот момент настолько одиноким и жалким в этом огромном мире, что бездомный пес, проходивший мимо, остановился рядом с подручным, оглядел парнишку, потом лизнул его кроссовку и пошел дальше своей безрадостной дорогой, пригнув голову к земле и продолжая путь, полный нужды и унижений.

Равнодушные овации

Так вот, может показаться, что это создание часто обладает жизнью и разумом, отличными от человеческих, и негоже ему стыдиться говорить об этом или это выказывать, постоянно пытаясь скрывать и утаивать то, чем ему следовало бы гордиться и что следовало показывать во всем блеске и с торжественностью, как священнику во время богослужения.