Серебряная корона - Анна Янсон

— Что вы хотели сказать Моне? — спросил Хартман.

— Я хотел подарить ей цветы… Потому что она такая прекрасная!

— Ты ему веришь? — спросила Мария Хартмана, который, расхаживая взад-вперед, рассказывал о допросе. Теперь он уселся на стул напротив Марии и уставился в пространство.

— Не знаю. Пожалуй, верю, вопреки здравому смыслу. Что касается оружия, то он не говорит всей правды. В этом я могу поклясться. Если между ним и Моной что-то есть, то они, по всей вероятности, защищают друг друга. Но почему винтовка лежала у него дома чуть ли не на виду, а кочергу он спрятал таким оригинальным образом?

— Между прочим, десять красных роз в букете означают: «Выходи за меня замуж». Я в свое время подрабатывала в цветочном магазине и знаю, многое можно сказать с помощью цветов!

— Ух ты, опасное это дело! Можно ведь подарить букет и не знать, что этим сказал!

— На то и флористы! А сейчас я собираюсь пойти домой и лечь спать! — Мария выключила компьютер и встала.

— Это, наверное, самое лучшее. Когда СМИ пронюхают о кладе эпохи Вальдемара Аттердага, покою нам не будет. Представляешь, какой поднимется шум? — Хартман покачал головой. — Черт, не будет ни минуты покоя. Это же новость мирового значения! Рано или поздно информация просочится в прессу, и дай-то бог, чтобы это случилось попозже!

— Ты думаешь, это те самые сокровища? Клад, который утонул в море?

— Не рискну пускаться в рассуждения. Но Арне Фольхаммар в этом убежден. В таком случае это — кощунство столетия! Преступление против всего готландского народа! Если бы толпа смогла добраться до Биргитты Гульберг, ее и теперь замуровали бы живьем в башне, как тогда!

— Возможно. Я имею в виду, возможно, именно это и произошло.

— Думаешь, Арне способен на такое?

— А ты представь, какой тут конфликт интересов. Он же историк, сотрудник музея. История Готланда — это его жизнь, его профессия! Если у кого и был мотив, так это у него!

Глава 45

— Из судмедэкспертизы пришел предварительный протокол вскрытия. — Взмокший Трюгвесон оттянул ворот темно-синей водолазки. Он опустил очки со лба на нос, вглядываясь в текст. Несмотря на включенную вентиляцию, в помещении было душно. Трюгвесон открыл окно, впустив с улицы крики чаек, не поделивших объедки на парковке.

Хартман наклонился вперед, чтобы лучше слышать.

— «Женщина нормального телосложения, и те де, и те де… При внешнем осмотре обнаружены синяки: на шее с левой стороны, а также на левой щеке. Прокол кожи в области carotis communis» — то бишь на шее, прямо в сонную артерию. «Нельзя исключить изнасилование… остатки девственной плевы и множественные мелкие кровоизлияния… дефлорация предположительно за несколько дней до смерти… Содержание алкоголя в крови — два и две десятых промилле. Показатель сахара в крови ниже измеримого предела. Вероятная причина смерти: гипогликемия. Содержание инсулина в крови значительно превышает норму».

— У нее был диабет? — удивился Арвидсон.

— Нет. Если бы у нее был невыявленный диабет, то сахар в крови был бы как раз высокий, — объяснил Трюгвесон. — Судмедэксперт говорит, тут могут быть два объяснения. Либо у нее была опухоль, вырабатывающая инсулин, что встречается крайне редко. Либо кто-то ввел ей инсулин, о чем говорит прокол на шее.

— Что говорит Мона Якобсон? — спросил Эк. — Что она видела?

— Если она что-то и видела, то не рассказывает. Как говорится, укушенный змеей и веревки боится.

Трюгвесон закусил губу и опустил голову, подперев лоб ладонью.

— Утром я снова попытался допросить ее. Но она отказывается давать показания.

— Кристоффер сказал, она стояла за деревом вот здесь. — Хартман ткнул пальцем в схему у себя в блокноте. — Оттуда она видела Башню Девы и пролом, через который можно перебраться с Береговой улицы на другую сторону стены.

— Мог кто-нибудь залезть в башню по лестнице со стороны Береговой улицы? — спросила Мария.

— Ну, там стена гораздо выше. Кроме того, там ходят люди. Вряд ли кто-то станет так рисковать. В то время как с другой стороны можно забраться в башню за две минуты. А внутри башни, кстати, и деревянная лестница есть, долез до бойницы — и вперед! — заметил Хартман. — А до той меньше двух метров.

— Если кто-то залез в башню, то Мона должна была это видеть и сможет описать приметы преступника. Если только захочет. Впрочем, по-моему, женщины хуже, чем мужчины, запоминают детали внешности, форму головы, носа и так далее. Я прав? — спросил Эк.

— Согласен, однако женщины лучше помнят цвета и одежду. А мужчины запросто могут назвать лиловый свитер желтым, — сказал Арвидсон.

— А по-моему, на таком расстоянии она ничего не видела, — неожиданно возразила Мария. — У нее ужасная близорукость, а очков она не носит. Стоит поговорить с ее окулистом, кстати. Во всяком случае, Мона с трудом находит свои вещи в палате и не может смотреть телевизор.

— Что она делала около Башни Девы? — спросил Хартман, занеся фломастер над точкой на рисунке, обозначающей Мону.

— Наверное, следила за убийцей, заподозрив, что тот может сделать. — Арвидсон откинулся на диване и задрал колени. Длинные тонкие согнутые ноги придавали ему теперь сходство с пауком.

— А Мона убить Биргитту не могла? Что, если она сама залезла в башню? — предположил Трюгвесон. — Или стояла на дозоре, при всей своей близорукости, а Хенрик Дюне залез в башню и умертвил Биргитту, сделав ей укол инсулина?

— Кстати, у Моны Якобсон инсулин ведь был под рукой, — сказала Мария и посмотрела на Хартмана. — У Ансельма же диабет. Она колет ему инсулин несколько раз в день. И знает, что колоть в артерию нельзя.

— Между прочим: а кому из подозреваемых было сложно раздобыть инсулин? — задался вопросом Хартман.

— Например, Хенрику Дюне, — предложил Эк.

— Он мог попросить его у Моны, — вставил Трюгвесон, — Улоф и Кристоффер — тоже. Кроме того, Улоф мог взять его на работе.

— А Арне Фольхаммар? — попробовала развить мысль Мария. — Ему где взять инсулин?

— Мне кажется, он не общается с матерью, — сказал Арвидсон. — С тех пор, как его избил Вильхельм. Он решил, что мать — на стороне отчима.

— Он даже на похороны не пришел. — Мария отхлебнула остывшего кофе и отставила чашку.

— Что мы можем предъявить Моне, чтобы заставить ее говорить правду? — спросил Эк. — Что ей грозит? По какой статье?

— Соучастие в убийстве, укрывательство преступника, сокрытие вещественных доказательств. — Вид у Трюгвесона был измученный. Лоб блестел от пота, очки то и дело съезжали на кончик носа, так что приходилось их поправлять.

— Я тут посмотрела, на каких условиях возможно освобождение от наказания, — сказала Мария. — Раздел семнадцать, параграф одиннадцатый. Согласно прецедентному решению Верховного суда, она может быть освобождена от наказания, если состоит с убийцей в близких отношениях и тот угрожает ей смертью. Следует учесть совокупность всех обстоятельств. Разумеется, сотрудничество с полицией рассматривается как смягчающее.

— Сказать ей, что ли, для начала, что она избежит тюрьмы в случае ее помощи следствию? — предложил Эк.

Трюгвесон заколебался.

— Это мы вряд ли можем ей обещать. Такие вещи решает только суд.

Мария договорилась встретиться с прокурором в кафетерии Управления полиции. В кафетерии работали инвалиды, что устраивало всех. Она взяла себе кофе с шоколадкой и села за стол к полицейскому-стажеру. Тот сидел, нахохлившись, в своем углу. Все остальные сотрудники пили кофе на улице.

— Как работается? — участливо поинтересовалась Мария.

Он поколебался:

— Так себе.

— А в чем дело? Расскажи мне, если хочешь. Может, я смогу тебе помочь?

— Все тут очень милые, вот только…

Мария ждала продолжения.

— Вот только что? — попыталась помочь она.

— Да вот только Трюгвесон придирается ко всему, что бы я ни делал. Мне кажется, он хочет, чтобы я уволился, — обреченно вздохнул стажер.

— Он иногда немного жестковат. Мне кажется, он здорово переутомился. Такая ответственность! — Мария успокаивающе улыбнулась, отодвинув от себя банановую кожуру. — Мы тут вымотались. Но я считаю, ты хорошо работаешь!

— Не в этом дело. Не знаю даже, как это объяснить. Всем известно, что мне не нравится Трюгвесон и что он меня вообще терпеть не может. Поэтому вряд ли кто поверит в то, что я хочу сказать.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Мария серьезно.

— Он ищет у меня ошибки, как будто ему за это приз дадут. От этого я нервничаю и начинаю ошибаться. Все ведь можно делать по-разному, а что бы я ни делал, получается неправильно.

— А что именно?

— Да вот я и говорю, теперь вряд ли кто мне поверит. Когда ты зашла сюда, я сразу задумал: пусть она сядет за мой столик. Я пообещал сам себе, что тогда я расскажу тебе то, что знаю.