Мастейн. Автобиография иконы хеви-метала - Дэйв Мастейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так и вышло. Состав был укомплектован – Megadeth снова стали мощным локомотивом из четырех человек, группой, которая грозилась превзойти даже состав, выпустивший первые две пластинки. Мы вошли в студию, вооруженные парочкой отличных песен и страстным желанием играть жестко и трезво, как величайшая трэш-метал-группа на планете. Однако в течение первых нескольких недель все начало разваливаться, и на этот раз винить я мог только себя. Я продолжал наблюдать, как играет Марти, слушал, что он вытворяет на гитаре и… ну… я сломался. Не знаю, как еще сказать. Он был лучше меня – более талантливый, более совершенный, более… в общем, уделывал меня по полной программе. Наблюдая за Мартином, я понял, что уже давно ослаб. Я не развивался как артист. Стоял на месте. И от этого мне стало не по себе – я не мог этого выносить, поэтому в очередной раз оказался в теплых объятьях порошка.
Не хочу сказать, что Марти каким-либо образом ответственен за мой рецидив. Разумеется, он был не виноват. Его талант просто стал катализатором. Я хотел видеть Марти в нашей группе, знал, что он сможет заполнить пустоту, которая длилась два года. Мне просто нужно было справиться со своими комплексами и неврозами.
Центром в достижении этой цели был человек по имени Джон Боканегра, составитель программ в лечебном центре Беверли-Хиллз, где я в третий раз лег в клинику реабилитации[37]. Но именно в этот раз, по непонятной мне причине, я был готов к переменам. Хотел стать лучше. Хотел чувствовать себя лучше.
Джон не был похож ни на одного врача-нарколога, которого я встречал в прошлом. Да, все то же чванство, то же непочтительное беззаботное поведение, но еще больше было внутри, и я сразу это почувствовал. Он нравился мне, и я ему доверял – фактически мы стали так близки, что я выбрал его свидетелем на свадьбе. Джон был здоровяком, ростом всего 160 см, а весил почти 113 килограммов, с огромными свисающими усами и темными волосами, лениво лежащими посередине. Если бы не его огромная бандитская татуировка на шее, он мог бы сойти за веселого парня, исполняющего мариачи[38] по воскресеньям вечером в мексиканских ресторанах.
Но стоит узнать Джона получше, и ты начинал понимать, что он реально крутой, а не притворяется. В тюрьме он не был петухом. Когда он рассказал мне, что до того, как завязать, был гангстером, я поржал над этим словом.
– Гангстером? А с чего ты гангстер?
Джон продолжал без доли иронии рассказывать о своей карьере бандита. Однажды он рассказал, как пошел в банк и во время кражи со взломом застрелил охранника.
– Какого хрена, чувак? – с недоверием сказал я. – Зачем ты его застрелил? Что он сделал?
– Войдя в банк, я сказал: «Никому не двигаться», – объяснял Джон. Затем сделал паузу и пожал плечами. – А он двинулся.
Предполагая, что история правдивая, я не совсем понимал, как Джону удалось избежать пожизненного срока. Он сказал, что прошел в карцере через какую-то долгосрочную программу реабилитации и в конечном счете стал вести трезвый образ жизни и вышел по УДО. Оказавшись на свободе, Джон стал наркологом, и я могу честно сказать, что он сыграл важную роль в моей реабилитации. Во время этой поездки я не завязал раз и навсегда, но с помощью Джона наконец смог проследить корни своего зависимого поведения и увидеть последствия принятых решений. Он помог мне увидеть, что все действительно можно изменить. Джон значил для меня очень много, и я знаю, что и Дэвид Эллефсон ему благодарен. Песня «Captive Honour» написана под вдохновением от общения с Джоном, в ней присутствует жестокое описание преступления и наказания, и Джуниор выступил соавтором текста.
В течение многих лет я всегда слышал голос Джона, когда пел эту песню, но никогда не спрашивал Джуниора, о чем она. И вот как-то раз он мне сказал, что написал свой текст после того, как услышал от Джона всякие жуткие истории о тюремной жизни.
Джон нравился мне еще и тем, что никогда не притворялся. Он как-то раз сказал мне, что в бардачке машины хранит шприц.
– Ну, это же глупо, – сказал я. – На кой черт он тебе нужен?
– На всякий случай.
Если ты не наркоман и никогда им не был, то для тебя это, возможно, звучит смешно. Но до меня дошло. Я понял, о чем он. В каком-то смысле у меня это даже вызвало восхищение.
* * *
Даже когда я начал видеть результаты своего труда, пришлось побороться с некоторыми естественными побочными действиями этого процесса, состоящего из двенадцати шагов. Гнев и амбиции подпитывали мое творчество, давая пищу для беспокойства и сомнения в различных ситуациях. А мог ли я сочинять в трезвом виде? Смог бы играть на гитаре так же агрессивно и напористо, как раньше, но без помощи веществ? Разумеется, да. Но что бы произошло, если бы я стал мирным человеком? Спокойным? Бóльшую часть взрослой жизни я только и делал, что провоцировал и подстрекал. Смогу ли я жить без конфронтации? Без агитаций? Я понятия не имел и не был уверен, что хочу это узнать. Я фактически стал дыркой в бублике, пытаясь прожить в мире с теми, кто меня окружает. Это было совершенно неестественное и непонятное состояние. Моя популярность как музыканта появилась именно благодаря эпатажу и таланту. Многим нравился Megadeth не потому, что я пел как Джеймс Тейлор, – разумеется, я так не пел, – а потому, что в нашей музыке чувствовались напор и агрессия. Никто не приходил на концерт Megadeth, ожидая увидеть чертового Далай-Ламу. Они хотели увидеть разъяренного гитариста, который поет о смерти и разрушении, боли и возмездии. И смог бы я дать им все это, когда мне казалось, что я превращаюсь в ванильный пудинг?
Я носил белый цвет, чтобы попробовать нечто совершенно другое. Мы с Марти на гастролях. Фотография Росса Халфина
И знаешь, кто помог мне ответить на этот вопрос? Элис Купер. Мы не общались с нашего последнего тура, когда Элис выказал опасение по поводу моего образа жизни. Я позвонил ему якобы обсудить идею татуировки. Хотел объединить логотип Megadeth и группы Элиса: Вик и Детки на миллион долларов. Элису идея понравилась, и он сказал, что не нужно спрашивать его
