Цареубийство 11 марта 1801 года - Николай Александрович Саблуков

свои опасения насчёт того, что император, по-видимому, собирается заключить императрицу, свою супругу, в монастырь, а обоих старших сыновей — в крепость, потому что и Константин, которому отец до тех пор отдавал предпочтение, сделался ему подозрительным, ввиду тесного сближения со старшим братом.

Дело дошло до того, что императору приписали даже намерение жениться на актрисе французского театра, г-же Шевалье, в то время любовнице Кутайсова.

Распространяли ли заговорщики такую клевету нарочно, с целью вербования единомышленников, или действительно такие нелепости пробегали в голове императора? Как бы то ни было, россказни эти распространялись, повторялись, и им верили.

Недоумение и страх преисполняли все умы. В то же время навязывалась и мысль о приближении роковой развязки, и наиболее ходкой фразой было: «Так дольше продолжаться не может!»

Граф Пален уже после рокового события признавался мужу, что, при каждой с ним встрече, он хотел и его привлечь к заговору, но сознание того, что болезнь помешает мужу деятельно послужить этому делу, удерживало Палена от этого намерения.

Это была одна из удач на житейском поприще мужа, и он не раз впоследствии разбирал этот вопрос передо мною. Как бы он должен был поступить со столь опасной тайной, если бы её ему вверили? Долг бы повелевал спасти императора. Но что же дальше? Ведь это было равносильно тому, чтобы предать императору на отомщение и суровый гнев всё великое и возвышенное, что тогда имелось налицо в России. А где бы остановились гонения, раз заговорщики были столь многочисленны? Значит, эшафоты, ссылка и тюрьма для всех? А дальше что бы последовало? Ещё пущий гнёт, чем тот, под бременем которого изнемогала вся Россия! Альтернатива мужу рисовалась во всяком случае ужасная, и он уверял, что, если бы Пален сообщил ему о заговоре, ему ничего другого не осталось бы сделать, как пустить себе пулю в лоб.

Врач императора, по приказанию последнего, ежедневно навещал мужа — то был англичанин мистер Бек, действовавший в интересах Ливена. С тех пор как муж заболел, император сносился с ним записками. Этот способ ведения дел в конце концов вызвал нетерпение в Павле, и, обменявшись 11 марта со своим министром несколькими записочками, в которые вкрались какие-то недоразумения, в 11 часов вечера император написал Ливену следующее: «Ваше нездоровье затягивается слишком долго, а так как дела не могут быть направляемы в зависимости от того, помогают ли вам мушки или нет, то вам придётся передать портфель военного министерства князю Гагарину».

Эта записочка на русском языке была последней, написанной императором Павлом перед смертью, и, если я не ошибаюсь, находится теперь в обладании императора Николая, равно как и вся переписка мужа с покойным императором. Записку эту государь написал в покоях княгини Гагариной, его метрессы, где он всегда заканчивал вечера после ужина с императрицей. Княгиня Гагарина жила в Михайловском замке, занимая помещение под личными апартаментами государя. Спустя час Павел ушёл к себе, чтобы лечь спать.

Князь Гагарин, которому предстояло заменить место моего мужа в управлении военным министерством, упросил государя оказать Ливену какой-нибудь знак благоволения для подслащения немилости. Гагарин, муж фаворитки, был добряк, водивший более или менее дружбу с Ливеном. Император на это согласился и приказал включить в завтрашний приказ производство Ливена в чин генерал-лейтенанта. Уже из тона записки государя Ливен заключил, что пришёл конец его фавору, хотя ему и обещалось производство. Он улёгся в постель расстроенный, так как достаточно знал характер государя и опасался последствий неудовольствия, им на себя навлечённого.

Мы крепко спали, когда камердинер внезапно вошёл в спальню и разбудил мужа вестью, что от императора прислан фельдъегерь со спешным поручением. Было 21/2 часа утра. Шум разбудил и меня. Муж мне тут же сказал: «Дурные вести, вероятно. Пожалуй, угожу в крепость».

Через минуту, не дав мужу даже встать, в спальню явился фельдъегерь. Заметив, что муж не один, он сказал:

— Громко я боюсь говорить.

Муж нагнулся к нему ухом.

— Его величество приказывает вам немедленно явиться к нему, в кабинет, в Зимний дворец.

Так как государь с царской семьёй жил в Михайловском замке, то приказание, переданное через фельдъегеря, не имело смысла.

Мой муж тут же и сказал фельдъегерю:

— Вы, должно быть, пьяны.

Обиженный офицер решительно возразил:

— Я повторяю дословно слова государя императора, от которого только что вышел.

— Да ведь император лёг почивать в Михайловском замке.

— Точно так. Он и теперь там. Только вам он приказывает явиться к нему в Зимний дворец, и притом немедленно.

Тут пошли расспросы о том, что случилось. Зачем императору понадобилось выезжать из замка посреди ночи? Что его подняло на ноги?

Фельдъегерь на это отвечал:

— Государь очень болен, а великий князь Александр Павлович, т.е. государь, послал меня к вам.

Мой муж переспросил опять, но фельдъегерь только повторял прежнее.

Страх обуял теперь Ливена.

Отпустив фельдъегеря, он принялся обсуждать со мной значение непонятного таинственного приказания. Уж не спятил ли с ума фельдъегерь? Или, быть может, император ставит Ливену ловушку? А если это испытание, то какому риску подвергает себя муж? Ну, а если фельдъегерь сказал правду?..

Напрасны были попытки разобраться во всех этих загадках. А принять решение всё-таки было нужно. Муж встал, приказал запрячь сани и перешёл в туалетную, выходившую окнами во двор. Спальня же наша выходила окнами на Большую Миллионную, как раз напротив казармы первого батальона Преображенского полка, так как улица эта примыкает к Зимнему дворцу. Муж меня заставил подняться с постели и приказал, став около окна, наблюдать, что происходит на улице, и передавать ему о том.

Ну, вот я и наряжена в часовые.

Мне было тогда всего пятнадцать лет, нрав у меня был весёлый, я любила всякую новизну и относилась легкомысленно к роковым событиям, интересуясь только одним, лишь бы они внесли разнообразие в повседневную рутину городской жизни. Я с любопытством думала о завтрашнем дне. В какой же дворец мне предстоит ехать с визитом к свекрови и великим княжнам, которых я навещала ежедневно? Это меня наиболее интересовало в данную минуту. В спальне горел только ночник. Я подняла занавес у окна, присела на подоконник и устремила взоры на улицу. Лед и снег кругом. Ни одного прохожего. Полковой часовой забрался в будку и, должно быть, прикорнул. Ни в одном из окон казармы огней не видать, не слышно и шума. Муж из туалетной спрашивает меня от времени до времени, не вижу ли я чего, — ответ один: «Ничего