Самои - Анатолий Агарков

— Разумная ты, Машка, аж с души воротит…

Озорная улыбка преобразила Машино лицо, голос зазвенел над притихшими избами, отразился от леса за околицей:

— Меня миленький не любит с числа двадцать пятого,

Что же с ним изделала любовь распроклятая!..

С другого конца деревни откликнулись не менее озорной частушкой. На голос пошли и нашли девчат: скучно им стало без гармониста в душной избе. С ними и парни, потерявшиеся было, подвыпившие, дымят нещадно, гогочут, матерятся, девчат щипают, те визжат — обычная деревенская гулянка.

Егор, ни мало не тушуясь, подтолкнул одного задом с лавки:

— Брысь!

Сел, развернул "хромку", заиграл в угоду девчатам, обступившим его и наперебой требовавшим то частушки, то "кадриль", то "страдания". Егор никому не отказывал, играл, покуда руки не зашлись, а ремень не нарезал плечо.

Местные парни кучковались в сторонке, на приглашения девчат потанцевать отмахивались, косились на гармониста. Когда наконец "хромка" умолкла, спихнутый с лавки, встал напротив Егора:

— Слышь, отойдём в сторонку — разговор есть.

Егор усмехнулся криво, отложил "хромку" и, сунув руку в карман, шагнул к парням:

— Ну?

Парни оробели, заворожено глядя на руку в кармане:

— Покажь, чё прячешь…

Егорка вытащил из кармана "бульдожку" — револьвер с укороченным стволом — сунул любопытному под нос:

— Хошь, шмальну?

Это оружие Андрей Масленников отнял у кого-то, положил в стол и забыл. Егор не устоял перед соблазном и спёр. Теперь вот пригодился.

Паренёк попятился:

— Кончай дурить.

Егорка повёл стволом и взглядом:

— А кто хочет? Никто? Тогда тащите чего-нибудь выпить и считайте, что я вас простил.

Вот какой её Егорка отчаянный! А она? И что ломается? Может уступить? Потеряет парня, как пить дать, потеряет. Ой, мамочка родная, подскажи!

Девчата впереди остановились, поджидая её. И Маша переставляла ноги уже через силу — уж как не хочется ей отвечать на всякие расспросы да слушать пустую болтовню.

— Хлеб-то какой духмяный! — восхищалась Наталья Тимофеевна, приподняв скатёрку над корзиной. — Ай да Матрёна! Ну, что ж у меня такие не получаются?

— Да бросьте, мама, за вашими пирогами куда им угнаться, — отвечала сноха.

— Ну, понесли — поехали — усмехнулся Фёдор, расставляя с Егоркой столы.

Наталья Тимофеевна старела, теряя силы. Всё чаще она задумывалась: с кем придётся доживать свой век, в какой угол приткнуться, когда станет совсем немощной, обузой для детей. Егорка — что, пацан ещё, семьи нет, один ветер в голове, неизвестно, какую змею в дом приведёт. К тому, же в армию ему по осени.

У Нюрки больно жених хороший. Нравится Наталье Тимофеевне Алексей Саблин больше всех зятьёв — ласковый, обходительный, в работе спорый. Дочь за ним, как за каменной стеной. Да сама-то Нюрка — не приведи Господь! Не характер — котёл кипящий: целый день готова лаяться с кем угодно. На Егорку нападает, с матерью зубатится. Как её Алексей терпит? На днях змеёй шипела на ухо: гони Андрияшку из дому — им с Алексеем жить негде. Так и пойдёт. Сначала Андрияшку с Санькой, потом Егорку, а потом и мать за порог выставит. Нет, не верит Наталья Тимофеевна младшей дочери и не надеяться доживать с ней под одной крышей.

Санька — что, сама без угла. Приветила их мать, когда из Троицка попёрли, да видит, плохо живут дочь с зятем. Андрияшка — ёрный, всё выпятиться желает, а без партии своей, как ноль без палочки — не в Агаповскую породу. Пить пристрастился, драться начал по пьяному-то делу, того и гляди на тёщу с кулаками набросится, да сыновей её матёрых боится. Нет на Саньку надежды.

Лизка хорошо живёт с Ванькой австрияком, дочек ему рыжих нарожала. Только тошно Наталье Тимофеевне идти в приживалки к бывшему своему батраку, Да и Лизка как-то заважничала в последнее время: мой Ваня, мой Ваня — к родне-то и не тянется совсем.

У Федосьи Илюха совсем скуражился. По службе в учётчики выбился, а дома — ирод иродом: лупит жену, лупит ребятишек, ему только тёщи не хватает под горячую руку.

У Татьяны Егор больно сурьёзный. Боится его Наталья Тимофеевна, взгляда тяжёлого боится, неторопливых речей, неулыбчивого лица.

Вот и остаётся одна надежда — Фёдор. С первых лет вдовства был он ей надёжной опорой и подмогой. Фенечка, вражина, слава Богу, отцепилась от него. Матрёна появилась. Наталья Тимофеевна, как увидала красавицу полячку, поначалу невзлюбила. Выговаривала сыну: что ж ты краль-то всё выбираешь — горе от них постоянное, а радость мимолётная. Взял бы сельскую простушку, детишек настрогали, да и жили бы мирком да ладком. Все Агаповы, кроме Егорки, конечно, восприняли Матрёну настороженно, как временную блажь старшего брата и прикидывали в разговорах, когда и чем союз этот закончится. Но Матрёна была умна и терпелива. Подарила Фёдору незабываемые ночи, дни, наполненные уютом и заботами, родила очаровательную дочку, в которой он, как и в жене, души не чаял, была приветлива и хлебосольна с роднёй. И растаял лёд отчуждения. Сначала детвора — третье поколение Агаповых — привязались к полячке, бегали за ней гурьбой, называли не иначе, как "няня Матрёна". Потом и взрослые потянулись к ней. Заслуженно заняла Матрёна почётное место жены старшего в роду. И Наталья Тимофеевна сделала свой выбор — в Фёдоровом дому и доживать ей свой век. Для себя решила: провожу Егора в армию, поделю дом между Санькой и Нюркой и к Фёдору — с Леночкой водиться, душу отводить со снохой в бабьих пересудах. Надумав так, теперь к месту и не всегда хвалила Матрёну при встрече и за глаза. Фёдор всё это понимал и одобрял выбор матери, но неприкрытая лесть претила ему, и он настороженно поглядывал на жену: не куражится ли над свекровью? Но Матрёна тоже всё понимала, ничего не имела против и с некоторых пор стала называть Наталью Тимофеевну "мамой", чем окончательно утвердила свекровь в её решении.

— Ну, понесли-поехали! — усмехнулся Фёдор, кивнув головой в сторону женщин. — Учил, Егор, в школе байку про петуха с кукушкой?

Но Егорова голова иными мыслями занята, о другом застолье вдруг вспомнилось. Друг единственный, любимый, в город уехал. На днях проводил и будто вновь осиротел. Федька Мезенцев был из числа тех людей, которых окружающие называют порядочными, безответными, пришибленными — кто как расценит, но в основе всего этого, безусловно, подразумевалась душевная доброта. Они робки, застенчивы, молчаливы, но если привяжутся к кому — навеки. И жизнь отдадут за друга, не задумываясь. Это Федькино качество было проверено на практике. Шляясь на гулянки по соседним хуторам да деревням, Егорка совсем без внимания оставил родную Петровку. А тут демобилизовался из армии Спиридон Коровин и начал куражиться перед неизбежной женитьбой. Парень он был крупный и задиристый — ни одна вечёрка не кончалась без мордобоя. Жаловались ребята своему коноводу, да Егорке недосуг было — сердечные дела больше влекли. Наконец Федька Мезенцев подошёл, губу пальцем оттянул, показывая:

— Зуб вчера, шабака, выбил.

Федька Мезенцев, по кличке Журавлёнок, никогда ни с кем не дрался: трудно было найти в деревне более миролюбивое существо, и Егорка решил — пришло время навести в Петровке порядок. Желающих наказать обидчика нашлось не мало. Сбились в ватагу.

— Ты что ль Спирка Коровин? — шагнул вперёд Егор.

— Ну, я — подвыпивший здоровяк вскинул густые брови. — А те чё?

— А вот чё! — Егорка стукнул его по зубам, и Коровин покачнулся, прижав ладонь к щеке.

Ребята оробели и попятились. Только Федька Мезенцев подскочил и стукнул ещё раз. Его удар был более удачным: отставной солдат, широко взмахнув руками, упал спиной в пыль.

— У- у — удавлю, суки! — взревел поверженный бык, и все вокруг шарахнулись в стороны. Только двое вросли в землю и стояли плечом к плечу, готовые продолжить потасовку. И бык уступил место телёнку:

— За что бьёте, мужики?

— Ставь мировую, объясню, — сказал Егор.

А Федька:

— Надо бы зуб сначала выбить.

Коровин сел и сунул щепоть в рот:

— Да вроде шатается.

С той поры и началась их дружба с Журавлёнком. А на днях были проводины: Федька да Егорка, мать да отец — вот и всё застолье. Андрей Николаевич разлил по стаканам. Марья Петровна шмыгнула носом, жалостливо глядя на сына, выпила — не поморщилась, отошла к сковородкам с шипящими блинами. Хозяин, захмелев, разговорился:

— Живы-здоровы будем, дождёмся сына бугалтером. Это я понимаю! Из батраков да в бугалтеры. Мать, помнишь, как мы с тобой сошлись — батрак да батрачка и ничего за душой.

— В землянке жили, — поддакнула хозяйке, подкидывая на стол парящий блин.

— Во-во, в землянке. Из дерна сложили и жили. Летом на крыше трава растёт. А зимой, слышу, волки по ней ходят. Живности никакой, дак они на нас зубами щёлкают. Помнишь? — он потрепал Федьку за пшеничные вихры. — Ни хрена ты не помнишь. Ещё что ль по одной? — сам себя спросил и, чтоб жену задобрить, добавил. — Вздумаете жениться, огольцы, обращайтесь к матери. Она от бабки своей слово заветное переняла. Скажет на свадьбе жениху и на всю жисть сделает его либо богатым, либо бедным, либо драчуном, либо молчуном…. Станет он тогда шёлковым, как я у тебя, верно, мать?