Мастерская пряток - Вера Морозова

Леля хотела возразить, что сказки ей рассказывает Марфуша, а мамы по вечерам и дома-то не бывает. Но промолчала. Вспомнила, что мама строго-настрого запретила рассказывать чужим, как они живут. И адреса не называть, как и имен, ни мамы, ни Марфуши. Почему — это Леля не совсем понимала, но верила маме бесконечно. Мама о пустяках просить не будет.

Показался Ораниенбаум. На кирпичном вокзальчике крупные буквы, которые за версту прочитать можно. Домов не видно, их скрывали густые липы да устремленные ввысь тополя.

КАК ХУДЕЛА ЛЕЛЯ

Над Ораниенбаумом бушевал буран. Тополевый пух, подобно первому снегу, прикрывал стриженые газоны, висел на резных кленовых листьях, крошечными комочками приклеивался к стволам лип. Комочки вертелись каруселью в теплом воздухе и шарахались от малейшего дуновения ветерка. На зернах красноватого песка, которым усыпаны дорожки, пуховая кисея. Подобно пчелиному рою, пух распадался при каждом неосторожном движении. Пух висел сережками на окнах, собирался в хоровод и носился по станции.

Первое, что бросилось на станции в глаза Лели, — жандармы. В голубых мундирах и с серебряными шнурами. Жандармы встречали сановника, маленького старичка, которого почтительно вынули из первого вагона. Секретарь нес папку и зонт на случай плохой погоды. Только жандармы не уходили с перрона, а кого-то высматривали. И Леля заволновалась. Жандармы, когда их много, были не к добру, как говорила Марфуша.

Леля взглянула на маму и не узнала ее. Лицо скрывала густая вуаль, как того требовала мода. Мама опустила стекло вагона и также кого-то выглядывала. Леля удивилась. Кажется, их никто не должен встречать. Но ни о чем маму не спросила. Знала: нужно молчать и не удивляться.

— Боже мой! Беда-то какая… Нас не встретили! — горевала Мария Петровна и сокрушенно качала головой. — Значит, что-то приключилось. Я депешу посылала о приезде… Может быть, с гостями закрутились — поди, народу полон дом. — Мама просительно обратилась к полковнику: — Вас не затруднит оказать услугу?..

— Весь внимание, мадам! — Полковник бросил застегивать портфель и повернулся к даме.

— Носильщика не сочтите за труд позвать и прикажите крикнуть лихача. — Мама беспомощно развела руками. — Я везу медную раму редкостной художественной работы. Это подарок. Крестная имеет прекрасной работы портрет покойного мужа, а рамы достойной нет. Утром ко мне явился посыльный из антикварной лавки и сказал о раме. Я приобрела раму с восторгом и вот тащу такую ношу. В вагон меня посадил кузен, но тут как ее доставить — ума не приложу…

— Носильщик… Лихач… Вы словно с луны свалились! И все в Ораниенбауме! Это не Николаевский вокзал… И не Петербург. Здесь носильщиков не бывает, да они просто с голода подохнут: поезда-то приходят два раза в день. И в большинстве случаев господа приезжают с лакеями. — Полковник разозлился на святую наивность дамы и на вечную привычку к комфорту.

— Как быть? Может быть, попросить кондуктора?.. — Беспомощно развела руками дама и стала напяливать капор с бантами на голову девочки. — Экая незадача… Почему не быть здесь артельщикам, коли жандармов так много? — И дама мило улыбнулась.

Полковник промолчал — не понял, то ли дама не так проста и хотела его уколоть, то ли по святой наивности глупости болтает.

— Да не кручиньтесь… Беда поправимая — доставлю вашу раму. — И, уловив недоумение на лице дамы, сказал: — Сам доставлю…

— Как можно! — встрепенулась дама. — Мне, право, неловко.

— Вот и хорошо, дядя понесет, а я буду помогать, — оживилась Леля.

Все засмеялись, и полковник начал снимать с полки сверток в клетчатой материи. Снял и с недоумением уставился на даму. На ее миловидном лице легкое смущение.

Дама быстро заговорила:

— Пуд меди, а не рама. Вот что значит работа старых мастеров! Вся в завитушках и украшениях — лавровый венок. Что ни говорите, такой работы нонче не сыскать. На вокзале ее подхватил артельщик, словно Илья Муромец, и сразу закряхтел да заморщился. Так-то… Подарок для дорогого человека.

Леля прятала оставшиеся конфеты в кармашки накидки и радовалась, что наконец-то закончился долгий путь, когда она сидела, словно закормленная индюшка, в купе и пробежаться не могла. Наверняка бы Катя ревака задала, а она терпела, как благовоспитанная девочка. Ну и жарко же в этом Ораниенбауме! Леля вытерла платком вспотевший лоб и поправила платье в оборках.

— Ну, толстушка, выходи из вагона, — любезно обратился к Леле полковник, в душе чертыхаясь на даму, которая всучила пудовую ношу.

У вагона они повстречали ротмистра и неряшливого типа, в котором Леля без труда определила шпика. Шпик нервничал и пытался забежать вперед, желая в который раз рассмотреть Марию Петровну. Мама с нарочитым спокойствием, не обращая внимания на шпика, раскрыла цветастый зонтик. Она не шла, а плыла. Плыла неторопливо, взяв Лелю за руку, и ничем не отличалась от чистой и благовоспитанной публики Ораниенбаума. И еще делала Леле замечания, разумеется, на чистейшем французском языке.

Полковник тащил сверток в клетчатой материи и злился на даму, которая вышагивала, как пава, полная уверенности и достоинства.

И все же у вокзала оказался лихач.

Дама направилась к извозчику. Извозчик сидел в плисовом кафтане и в шляпе с красной лентой. В руках длинный кнут. В пролетку с дутыми шинами были впряжены лошади в серых яблоках. Сбруя горела на солнце медной отделкой. Лошади застоялись, косили красными глазами и грызли от нетерпения удила.

Ротмистр, пожимая плечами, с удивлением взирал, как полковник тащил тяжелый сверток. На шпика он прикрикнул. Да и тот приутих — сам господин полковник нес загадочный сверток за дамой, лица которой он так и не рассмотрел. В этой даме он предполагал опаснейшую злоумышленницу Голубеву Марию Петровну, которую и хотел схватить с вещественными доказательствами. Да и сверток в клетчатой материи не казался ему таким безопасным, иначе его бы не везла госпожа Голубева.

Дама сердечно благодарила полковника за участие. Леля сделала реверанс и взобралась в пролетку. Полковник поставил проклятый сверток даме в ноги и улыбнулся толстушке. Нет, право, эти господа готовы детей раскармливать до безобразия. И понимания нет, как это вредно. Странное дело — ехали более часа в одном купе, а он так и не узнал ни имени, ни фамилии дамы. Какая-то в ней отчужденность… Да, есть о чем думать, упрекнул он себя, не молола всякую чертовщину — и на том спасибо. А девочка мила… И полковник раскланялся.

Дама тронула лихача за плечо. Тот заиграл кнутом и закричал, и загукал на лошадей, как лесной разбойник. Полковник посмотрел вслед пролетке. Пролетка исчезла среди зелени лип и тополей. Полковник яростно оглянулся на ротмистра. Этот дуралей набил ему оскомину за дорогу. Нужно высказать все, что он о нем думает.

Дача, к которой подкатила пролетка на дутых шинах, утопала в зелени. Цвел жасмин, благоухая в полуденном зное.

Дама толкнула калитку и очутилась в цветнике. Леля сразу попала в объятия молодой женщины.

— Тетя Оля! Тетя Оля! — кричала счастливая Леля.

— Мы от волнения места не находим! — Женщина тискала Лелю и заглядывала в глаза Марии Петровне. — Поезд пришел, а вас нет. Потом выплыли, но вместе с жандармским полковником… Мы не рискнули подойти…

— И правильно сделали, — наставительно ответила Мария Петровна, — только бы положение осложнили. Видела из окна вагона ваши страдания, конспираторы… — И она засмеялась тем радостным смехом, которым смеется человек, для которого миновала опасность. — Полковник никем не был предусмотрен. У меня сердце ушло в пятки, когда в поезде выяснилось, что он — сосед. Как тут у вас? Все ли благополучно?.. По вагону шастали ротмистр и шпик из трехрублевых.

— Шпик и ротмистр?! — переспросила Ольга, и лицо ее вытянулось. — Та самая парочка, которую на станции заметили? Они рыскали, как гончие псы. И какая нелегкая привела их в Ораниенбаум?

— Осторожность… Осторожность… И еще раз осторожность! — устало проговорила Мария Петровна. — Видимо, что-то пронюхали… Значит, больше мне не придется здесь показываться. Главное — дело не провалить!

Ветерок срывал золотистые цветы липы и устилал ими дорожки. На пожелтевшие листья падали лепестки жасмина. И замирали белыми мушками. И пеночка-весняночка выводила неторопливую песенку.

Хозяйка пригласила гостей на веранду. Солнце горело в разноцветных стеклах. На середине стол под белой скатертью и пыхтящий от горячих углей самовар. И глиняная крынка с холодным молоком.

— Первым делом займемся Лелей. Леля — большой молодец и всю дорогу держала себя великолепно. — Мама потрепала дочку по щеке.

Леля расцвела от удовольствия. И почувствовала, как надоел панцирь, который ее плотно обхватывал. Когда-то она заболела простудой, и мама заворачивала ее в мокрое полотенце, укутывала в шерстяные платки да шарфы. От влажного полотенца становилось тепло, пот сбегал по лицу и попадал в глаза, руки делались влажными. И было ей нехорошо и жарко, словно сидела в раскаленной печи. Подобное чувство испытывала и на этот раз. Сначала ее обложили какими-то статьями, которые называли оригиналами, потом плотно запеленали полотенцем. Запеленали тщательно, чтобы в дороге никакой случайности не произошло. Не ровен час, листки выпадут! Вот и крутили ее и закручивали в полотенце. Леля очень гордилась, что такое ответственное дело, которое не может выполнить мама, поручили ей, дочери. В тот день Катю вообще увели из дома, чтобы ничего не видела и не задавала лишних вопросов. Вот какие дела!