Мастерская пряток - Вера Морозова

И тут заприметила извозчика с красной лентой на цилиндре, серого жеребца в яблоках и господина в нахлобученной шапке. И сразу поняла — шпик. Шпик вертелся в пролетке, как на раскаленных углях, и поторапливал извозчика. Более того, старался не выпустить из виду пролетку, на которой она ехала.

В разгар этой гонки и натолкнулась она на Лелю с папкой для нот.

Марию Петровну не раз прослеживали на извозчике, и она знала, что это преследование, пожалуй, самое страшное. Куда бы ни сунулась, как бы ни пыталась уйти, как бы ни гнала лошадь — везде ощущала погоню. И чувство неотвратимости и тревоги не покидало ни на миг.

Вот и сейчас она слышала храпение лошади, и казалось, морда ее вот-вот упрется в пролетку. Нет, спастись от преследования любой ценой. Нужно уйти от ареста и сохранить литературу. Представить, что чемодан станет добычей охранки, она не могла. Столько здесь вложено труда, и слова такие нужные рабочим… И вдруг все окажется на столе жандармского офицера. О собственной опасности она не думала. Каждый день опасен, каждый шаг…

Она протянула извозчику трешку (деньги не малые!) и попросила прокатить с ветерком.

Извозчик широко улыбнулся и удивился — дама никак не была похожа на гуляк, любителей прокатиться с ветерком. Но деньги есть деньги. Привстал и щелкнул кнутом. Ветер подхватил гортанный крик:

— Но! Но! Залетные!..

И сани понеслись. Ветер горстями бросал снег. Острые снежинки кололи лицо и заползали за воротник. Ветер обжигал холодом. Извозчик свернул на перекрестке к Мойке, схваченной льдом, и гул преследования прекратился. Мария Петровна перевела дух и вынула из муфты руку. Стала вытирать мокрое от снега лицо. Сердце сильно билось. И стало весело и страшно. В ушах свистел ветер, словно предупреждал об опасности. Только она знала, что смелость всегда побеждает. Придержав шапочку рукой, оглянулась назад. Поворот, поворот… Сани наклонились, и Мария Петровна прижала чемодан, боясь его потерять. Придавила с силой коленом. Извозчик ухарски сдвинул цилиндр, непонятно каким образом державшийся на кудрях, припорошенных снегом. Был как дед-мороз, с белыми усами, с белой бородой. Глаза светились восторгом. «Ясно, из лихого пламени казацкой вольницы», — подумала Мария Петровна с одобрением.

И вновь по заснеженной мостовой застучали копыта. Она обернулась — опять преследователь. Мучение одно. Что делать? Добром эта гонка не кончится…

И странное спокойствие, как всегда в минуты опасности, овладело ею. Мысли текли четко. «Можно бросить чемодан и скрыться самой… Можно, но не должно! С ума пока не сошла. Нет, такая мысль показалась чудовищной. В чемодане партийная литература, которую ждут люди… А арест лучше?! Гм…» — Она сняла очки и положила в футляр, боясь их потерять. Без очков, как без рук. И она вздохнула. Значит, нужно поджидать какой-нибудь поворот, который бы скрывал ее от шпика. Если вылетит чемодан, то арестовывать ее нет смысла. Улика отсутствует. Найдет полиция чемодан — так она его не признает. Доказать, что чемодан принадлежал ей, — невозможно. Но тогда пропадет литература, листовки… Беда-то какая… Нет и нет! Нужно придумать что-то другое. Выпрыгнуть вместе с чемоданом?! Но так легко изувечиться — и руку сломать, и разбиться до полусмерти… Да-с, ситуация…

Строго говоря, она уже приняла решение, единственно возможное в этой ситуации, но вновь и вновь его взвешивала.

Извозчик что-то прокричал, обернув смеющееся лицо. Слова отнес ветер. Сани птицей летали по накатанной мостовой Невского проспекта. И, как и прежде, с безудержной неотвратимостью двигалась на нее извозчичья пролетка, в которой сидел шпик с нахлобученной на уши меховой шапкой.

И новый поворот. Большой сугроб вспыхнул искрами от фонаря, раскачиваемого ветром. Странно, в городе уже зажгли фонари. Сугроб приближался, словно не она летела на лошадях, а сугроб по каким-то неписаным законам.

Мария Петровна покрепче прижала к груди чемодан и выпрыгнула в сугроб. Снег забил нос, рот — поднялось снежное марево, — обжег холодом лицо, руки. Она с трудом раскрыла глаза. На бешеной скорости пронеслись сани преследователя. Шпик потерял в погоне шапку и держал руками воротник, закрывая уши от ветра.

Поднялась она с трудом. Нога болела, и Мария Петровна едва смогла на нее наступить. Огляделась по сторонам. Здесь начинались проходные дворы, которые могли увести далеко. После всего пережитого спасенный чемодан не казался таким неподъемным. «Спасла, спасла!..» Потом она долго удивлялась, как смогла дотащить пудовую тяжесть. Ощупала себя, слава богу, и шапочку не потеряла. В подворотне мрачного дома, напоминавшего тюрьму, отряхнулась, привела себя в божеский вид… В путь… В путь… Представила, как удивится шпик, когда убедится в ее исчезновении, и улыбнулась.

Домой она вернулась к ночи. Марфуша открыла дверь, не дожидаясь звонка. Значит, стояла в прихожей и ждала. Увидела ее и ахнула, даже ругать не стала. За Марфушей выглядывала Леля. Бледная и испуганная. На лице одни глаза. Печальные и любящие. Ба, и Катя не спала. И даже не плакала…

Леля принялась снимать пальто. Марфуша вытирала ее мокрое от снега лицо.

Нога окончательно распухла, и Мария Петровна едва добралась до кухни. Как трудно приходится девочкам… И в очередной раз подумала о том, как рано они повзрослели. Вот и Катю не узнать. Вытянулась и на Лелю стала похожей.

Мария Петровна, обжигаясь горячим чаем, смотрела на дочерей. Потом положила голову на стол и уснула. Девочки, боясь ее потревожить, на цыпочках вышли из кухни.

ШТАБ-КВАРТИРА

Революция, подобно девятому валу, надвигалась. Первая революция в России.

В квартире на Монетной, которую занимали Голубевы, начали происходить странные вещи. В квартиру приходили люди, совершенно незнакомые Леле. Звонок звонил так часто, что Катя, обычно не пропускавшая возможности выскочить из детской, больше не выбегала в прихожую.

Мария Петровна детей (это слово Леля не любила) старалась все чаще отправить из дома. И девочки большую часть времени проводили у той самой тети Оли, к которой «толстушкой» совершала путешествия Леля вместе с мамой в Ораниенбаум.

Молоденькую девушку, прислугу (ее взяли в дом по настоянию Марфуши), уволили. И Марфуша, бушевавшая по любому поводу, смолчала. И на звонок в прихожую не выходила. Сидела на кухне да кипятила ведерный самовар. На подносе стояли все чашки, которые были в доме. Свои знаменитые булочки, розаны, Марфуша печь не успевала — приносила их корзинами из соседней кондитерской. В декабре выдались лютые морозы. С Невы дул пронизывающий ветер, и Мария Петровна почти каждого, кто приходил в квартиру, отправляла на кухню погреться. И Марфуша усаживала гостя у самовара.

Люди приходили все молодые. И студенты. И курсистки. И простые работницы. И важные господа в енотовых шубах. Однажды среди них была и та самая шикарная дама, к которой они ездили в Вологду.

Все приходившие были по-особому счастливыми, бодрыми. И много смеялись. И Марфуша перестала повторять свое излюбленное: «Доведут ваши дела меня до виселицы». «Вот и хорошо, — думала Леля, — что на виселицу Марфуша перестала собираться».

В этот день Леля сидела дома с забинтованным горлом. Катя накануне учила ее есть сосульки, доказывая, что они вкуснее мороженого. И не только мороженого в вазочках, его продавали в кондитерской у Норда, но и того, которое делала Марфуша. Леля попробовала сосульки и ела, ела, пока язык не оледенел. Ночью поднялась температура, и мама уныло сказала: «Ангина. Вот и не думала, что ты еще маленькая».

Катю увели из дома. На прощание она еще раз подтвердила свою правоту. «Конечно, сосульки вкуснее… Разве ты съела бы мороженого столько, чтобы горло заболело?! Видишь, как я права… А болезнь — чепуха! Пройдет». Леля уныло кивала головой. Голос у нее пропал. Так она осталась дома помогать Марфуше.

В дверь зазвонили, и Мария Петровна заспешила в переднюю.

Вошел человек высокого роста, с бородой, залепленной снегом. Незнакомый. Он виновато стряхнул с воротника снег и огляделся. Увидел себя в зеркале и стянул ушанку, также запорошенную снегом.

Мария Петровна выжидательно молчала. На лице выступили красные пятна, что всегда служило признаком волнения.

Незнакомец взмахнул руками, словно помогая себе в трудный момент, и сказал с опаской:

— В Москве ледоход.

— А разлива не будет: начальство приняло меры. — Мария Петровна произнесла фразу пароля с облегчением и заметила: — Что же вы, товарищ, так мешкаете… Можно от разрыва сердца погибнуть.

Незнакомец смутился и стал топтаться на месте, как обиженный медведь. Ноги его не гнулись.

— Что принесли? — Мария Петровна деловито вынула записную книжечку с золоченым ободком и карандаш.

— Бикфордов шнур! — Незнакомец мял ушанку в руках и с какой-то виной закончил: — Несколько аршин. Куда мне пройти… Шнуром у меня обмотаны ноги… При вас неудобно как-то раздеваться…