В КОРОЛЕВСТВЕ КИРПИРЛЯЙН. Сборник фантастических произведений - Наталья Новаш

На первой марке я увидел типичный уголок марсианской пустыни. Рисунок барханов, цвет неба были переданы с большой тщательностью. Я ни секунды не сомневался в том, что неизвестный автор знал Марс не по книгам и фильмам о космонавтах. Нет, он жил на Марсе, он ходил по этим пескам и — он любил эту планету…

Рассматривая рисунок, я снова почувствовал волнение, которое испытал, сорок лет назад, когда впервые увидел ало-зеленые пески. Но тем инороднее показался мне мираж.

От песка исходил едва заметный туман, чуть светлее фиолетового неба, прозрачный, как воздух. Облачко имело определенную форму: что-то вроде шара на трех тонких ногах, упиравшихся в песок…

Вторая и третья марки давали более благодатный материал для размышления. Фоном и здесь служила тщательно выписанная пустыня. Из песка выступали острые синие грани ареи, этот неприхотливый марсианский кустарник отсвечивал металлическим блеском под лучами низко стоявшего солнца. В воздухе парили пять полупрозрачных дисков. На каждом из них я разглядел сеть правильно расположенных черных точек.

Необычайно выглядело на этих марках небо. В разреженной атмосфере Марса многие звезды видны и в полдень, на рисунке же они проецировались чуть ли не на самое солнце! Эта вопиющая бессмыслица отвлекла меня на некоторое время от другого: созвездия не имели привычных очертаний. Впрочем, я мог допустить, что не знакомый с астрономией художник исказил созвездия. Но рисовать звезды в лучах солнечного диска?…

Остальные три марки были менее интересны. На фоне той же пустыни художник изобразил ряд строений, высоких и ажурных, напоминавших стиль поздней готики. Ничего особенного, за исключением того, что на Марсе никогда не строили таких зданий.

На каждой марке стояла дата и место выпуска:

«2001 год, почта ВФКС Марс. Эолида».

Вернувшись в Ашхабад, я отослал Яношу «Пионеров Меркурия» и скоро привык, открывая альбом, видеть блок с «Миражами» между фальшивой Панамой 1947 года и не менее фальшивыми «Героями нового Танаиса» 1969 года.

Было, впрочем, одно обстоятельство, которое не давало мне покоя. Мне казалось, что я не впервые вижу «неправильный» пейзаж. Я. просмотрел свою коллекцию от первой до последней марки, но ничего похожего на «Миражи» не нашел. Можно было, конечно, послать запрос во Всемирную справочную библиотеку. Перелистав каталоги марок за последние полвека, сотрудники найдут то, что мне нужно. Правда, это было не совсем этично: если марки фальшивые, их может и не быть в каталогах.

Мысль о седьмой марке не покидала меня даже во сне, и однажды утром, едва проснувшись, я вдруг увидел ее, увидел совершенно отчетливо. Вспомнил, на какой конверт она была наклеена, вспомнил, от кого пришло это письмо.

Наспех одевшись, я бросился к столу. Да, они были тут, в самом нижнем ящике: восемь писем двадцатипятилетней давности, восемь писем — единственная тонкая и давно разорвавшаяся нить, связывавшая меня с Леной.

Вот письмо, в котором Лена писала, что строительство обсерватории закончено, проведены первые наблюдения, астрономы до сих пор вспоминают обо мне. В конце письма стояло то самое «нет», которое заставило меня в, свое время покинуть Марс. Нет, Лена не любила меня. Она настойчиво повторяла это в каждом письме. В последнем она сообщала, что вышла замуж и просила оставить ее в покое…

На один из конвертов и была наклеена седьмая марка. С трудом отогнав воспоминания, я стал рассматривать ее.

Возле нижней кромки сиреневого ромба шла надпись: «Миражи на острове Стронгила». Марка была выполнена в той же манере, что и предыдущие, и, видимо, тем же художником. Кустики ареи на переднем плане, в центре — повисший в воздухе зеленый шар, и рядом несколько темных шаров меньшего размера. Шары двигались — художник великолепно передал их движение. И они были полупрозрачны, далекий смерч виден был сквозь один из шаров.

Невообразимая чушь! Приближение смерча означало, что скорость ветра никак не меньше двадцати метров в секунду. Миражи на Марсе невозможны и в тихую погоду, при ураганном же ветре… Трудно придумать что-нибудь более несуразное.

Я вспомнил, что собирался обратиться в Справочную библиотеку, и позвонил в Ленинград.

Шесть часов до получения ответа я, не находил себе места. Вспоминал последние встречи с Леной. Момент расставания на космодроме Эолиды. Я молчал, потому что все уже было сказано, а Лена улыбалась…

Мягкий гудок видеотелефона прервал эту улыбку, нарисованную моим воображением. Вызывал Ленинград. Оператор, не по годам серьезный молодой человек, вежливо попросил включить диктофон и зачитал сообщение:

— Четыре блока «Миражи на Марсе» были выпущены в две тысячи первом году Марсианским отделом Союзной почты и зарегистрированы в качестве официальной серии, годной к обращению во всей Системе. Кроме блоков «Миражи в Змеином море» и «Миражи на острове Стронгила», имеются «Миражи в Спокойном заливе» и «Миражи на плато Девкалиона». Блоки хранятся в архиве Библиотеки. Автор рисунков — ареолог Ноэль Бельчер. К сожалению, о нем ничего не известно, поскольку Бельчер не являлся сотрудником Союзной почты…

Ноэль Бельчер! Знакомое имя… Да, я знал Бельчера. Не лично, но много слышал. Кто на Марсе не помнил Бельчера, неизменно оформлявшего все Карнавалы и погибшего во время одного из них? Это было в девяносто девятом году…

…Мы с Леной торопились к началу, по дороге обсуждая костюмы. Условия ежегодного Карнавала были далеко не просты. Каждый из участников должен был представить типичный портрет прошлого в сатирической интерпретации. В тот вечер Лена была гадалкой. На ней небрежно сидела пышная юбка, в складках которой прятались карты и прочая каббалистическая чепуха.

Едва мы вошли в зал, к нам подошел человек, в котором я с трудом узнал своего помощника, инженера Марка Колкера. Волосы его были всклокочены, в зубах торчала трубка.

— Я хочу показать вам нечто, пока не началось веселье, — сказал он.

Мы поспешили за ним. Марк протащил нас сквозь тяжелую, обитую лоснящимся дерматином дверь, и мы оказались в унылом с виду помещении. Грязноватый свет струился по белым торсам скульптур, беспорядочно нагроможденных в углу, между ними коробились бесцветные облупившиеся полотна, похожие на пятна отсыревшей штукатурки.

— Этот прелестный уголок — шедевр Ноэля Бельчера под названием «Типичный запасник энного века, или Размышления о судьбе искусства», — с довольной ухмылкой пояснил Марк.

— Здесь так сыро! — поежилась Лена.

— Все ради колорита!

Я хотел сказать, что наши предки не могли столь варварски относиться, к картинам, как кажется Бельчеру, но в это время зазвучал сигнал тревоги.