Итальянец - Артуро Перес-Реверте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Видишь локомотив?
– Вижу.
С превеликой осторожностью Сокас отцепляет его от состава и передает Елене. Машинка тонкой работы сделана из жести и на удивление почти ничего не весит.
– Мне его прислали из Соединенных Штатов. Локомотив типа «Хадсон эф-семь», в масштабе один к пятидесяти… Недавняя модель, тридцать восьмого года. Обрати внимание, как тщательно выделаны все детали. Ты держишь в руках один из самых быстрых паровых локомотивов в истории. Он может развивать скорость до ста пятидесяти километров в час.
– Это много для поезда?
– Да это просто чудо, говорю тебе. Нечто потрясающее.
Лицо Сокаса озаряет восторг. Елена восхищенно смотрит на него, возвращает ему локомотив, и Сокас ставит его на место так же бережно, как отцеплял.
– Вон те, на полке, – это поезд «Мэрклин», немецкого производства, тридцать пятого года, а это «Ингап», итальянский поезд, изготовлен в Падуе… Они ездят на паровом двигателе, и никак иначе.
– Откуда у тебя эта страсть, доктор?
– Когда мне было девять лет, я ездил в путешествие с родителями и с тех пор так и не смог освободиться от этого волшебства.
Сокас с гордостью показывает на полки у стены, где стоят разнообразные миниатюрные модели вагонов и локомотивов.
– Здесь я погружаюсь в другой мир, – продолжает он. – Здесь естественный хаос жизни исчезает и все становится упорядоченным и совершенным. – Он смотрит на Елену с непередаваемой тоской. – Ты понимаешь меня?
Она дружески улыбается ему:
– Думаю, да.
– У тебя есть твои книги, так?.. А это моя «дополненная реальность»: святилище техники, где точность и порядок позволяют забыть темную сторону человеческой природы. Даже войну.
Доктор умолкает и как-то сникает: кажется, некая неприятная мысль накрыла их обоих своей тяжестью. Потом Сокас оглядывается вокруг, будто вернулся откуда-то издалека, и, помрачнев, вздыхает.
– По крайней мере, – добавляет он, – получается забыть почти всегда.
Велосипедный фонарь освещает дорогу, вьющуюся вдоль берега, – длинную, темную и блестящую ленту мокрого асфальта, – высвечивая капли дождя, ставшего заметно меньше: сейчас он всего-навсего слегка моросит. Елена крутит педали, закутавшись в плащ и укрывшись под широкой рыбацкой шляпой, которую ей одолжил Сокас. На лицо попадают капли дождя, но она с удовольствием вдыхает влажный воздух, пахнущий землей, травой, водорослями на песке и соленой морской водой.
Проехав мост и отель «Принц Альфонсо», она останавливается и, опершись о корзинку на раме, смотрит на почти невидимое поле справа и на черный полукруг бухты слева. Плотные тучи, низкие и тяжелые от влаги, совершенно закрывают звезды; Гибралтар, который прячется во мраке из-за войны, в сумерках становится невидимым. Несколько разрозненных световых точек виднеются в конце дороги: у военной базы и у Пуэнте-Майорга. Дальше, у едва различимой береговой линии, сквозь ночной туман и дождь смутно виднеется Альхесирас.
Елена оборачивается и беспокойно вглядывается в темноту дороги, оставшейся позади. Там никого нет; никто ее не преследует. Стараясь сохранять спокойствие, она мысленно пытается расставить все по местам: события, намерения, случайности, риски, новое и неожиданное чувство опасности, недавнее нервное напряжение Самуэля Сокаса и неведомое присутствие того, кто следит за ними; не за доктором, конечно, – это следят за ней. А может, все-таки за ним – ведь он живет в Ла-Линеа, работает на Гибралтаре и часто пересекает границу. Елена долго стоит на дороге, не шевелясь, и старается проанализировать все, что знает о докторе, и все, что, вероятно, ей не известно. Потом размышляет о себе; о том, куда могут привести ее последние поступки. Вызывает ли она подозрения? Как знать, у кого-то на Гибралтаре и вызывает, хотя это кажется ей невероятным или почти невозможным. А вдруг это те самые итальянцы, которые хотят убедиться в ее лояльности, ведь она ничем не доказана и не гарантирована. Убедиться, что Елена не ведет двойную игру.
Намокший плащ ее не согревает, вода попала в резиновые сапоги и намочила трикотажные носки, так что Елена снова с силой нажимает на педали, стараясь согреться. Когда доезжает до забегаловки Антона Шестопала, дождь больше не идет. Она прислоняет велосипед к крыльцу и входит, с удовольствием вбирая в себя запахи теплого закрытого помещения, – пахнет влажными опилками, копченым окороком, людьми и дымом горящих дров. Она здоровается с хозяином, протягивает ему судок, чтобы он положил туда мяса в соусе, и с рюмкой мансанильи в руке ждет у камина, когда подсохнет одежда. В заведении несколько рыбаков, которые не могут из-за непогоды выйти в море, какой-то военный из ближайшей казармы и, как обычно, двое гвардейцев в треуголках и мокрых плащах, с винтовками на плече, согревающихся стаканом вина у стойки.
– Ну и ночка сегодня, донья Елена, – замечает Антон, передавая ей наполненный судок и четвертинку хлеба, завернутую в газету.
На Антоне грязный фартук, рубашка с засученными рукавами, и на правом предплечье старая татуировка с эмблемой Легиона, голубоватая и побледневшая от времени.
– Может, еще наладится, – улыбается Елена.
Он искоса поглядывает на гвардейцев, наклоняется к ней и говорит, понизив голос:
– Хотя для некоторых такое в самый раз.
Она с интересом смотрит на него, и он ей подмигивает. Потом кивает на рыбаков, играющих в карты: у них лица мародеров и бегающий взгляд, от них веет голодом и бедностью. Они ищут места в жизни, зажатые между двумя границами: с одной стороны море, с другой, совсем близко, – британская колония.
– Ночью, если пойдете гулять с собакой, на берег не ходите. Сегодня там лаять ни к чему.
Она сразу же понимает:
– Сегодня там будет работа?
– Да, насколько я знаю… Только другая. Светлый табак с той стороны решетки.
– Рядом с моим домом?
– Как раз напротив.
Елена незаметно показывает на гвардейцев.
– А они? – шепотом говорит она.
– Им тоже нужен свой кусок хлеба с маслом, с благословения Господа, у них тоже семьи имеются. Поэтому в назначенный час они будут патрулировать другую часть берега.
– Живи и дай жить другим, – тихо смеется Елена.
– Особенно хорошо живут те, у кого есть источник снабжения… Но
