Гастролер - Олег Алякринский

Медведь умолк и взглянул на Нестеренко.

— Да… — протянул Егор. — Видно, тот выговор ему до сих пор душу гложет. Я думаю, надо все сделать честь по чести. Нанять очень толкового адвоката — а вдруг до суда дойдет? Пусть он разбирается с прокуратурой… В любом случае у тебя же алиби — ты действовал по указанию и с ведома НКВД. Хоть ты никаких бумаг не подписывал, но все равно, считай, был у них в нештатных сотрудниках.

— Как скажешь, академик! — воодушевился Медведь. — Ты уж, будь добр, пособи мне с адвокатом, а мне надо еще одного товарища найти. Этот товарищ, я уверен, мне будет защитник хоть куда!

Глава 21

Ветеран КГБ СССР, персональный пенсионер Андрей Андреевич Рогожкин жил на Таганке, в большом кирпичном доме над валютным магазином «Березка». Как и все бывшие сотрудники карательных органов эпохи культа личности^ жил он бедновато и таил страшную обиду на нынешнюю власть. Жена его Агриппина Даниловна, свихнувшаяся в старости от неумеренной тяги к спиртному, доводила его до белого каления, да и к тому же еще его сынок, сорокалетний обалдуй, был записным тунеядцем и тянул из дома бывшего опера хрусталь да серебро не хуже иного вора-домушника.

Рогожкин, уже не будучи в состоянии справиться с бездельником-сынком и супругой-алкоголичкой, писал во все, какие только возможно, инстанции жалобы и требовал оградить его от докучных родственников. Но общественность не помогала и отмалчивалась. Наконец ему пришла идея вынести свои печали на газетные страницы. И старик Рогожкин пригласил для проживания в одной из своих почти пустующих четырех комнат молодого журналиста, чтобы тот в цветах и красках расписал неустроенность жизни заслуженного работника славных органов. Что тот по-честному и сделал…

Так по чистой случайности узнал Медведь, что его бывший энкавэдэшный куратор жив-здоров. Выяснить его адрес было делом техники. И Георгий Иванович решил, не откладывая, навестить своего давнишнего «работодателя», вербовавшего его в суровые сталинские довоенные на работу для органов.

Георгий Иванович позвонил в звонок, и через пару минут за дверью кто-то завозился, тщательно рассматривая его в глазок.

— Кого надо? — спросил надломленный старушечий голос.

— Рогожкин Андрей Андреевич здесь проживает? — спросил Медведь строгим официальным тоном.

— А вы кто такой? — все так же дребезжа, продолжал допытываться голос за дверью.

— Я с его… прежней работы. Коллега. У нас к нему важное поручение!

Дверь тихонько приоткрылась. Здесь, у входа в квартиру, в сумерках прихожей, освещенной одной тусклой маленькой лампочкой, стояла низенькая старушка.

— Андрей Андреевич дома?

— Ну, если же я вам открыла — значит, он дома, — проворчала старушка.

Георгий пригляделся к ней повнимательнее. Боже мой! Неужели? Неужели Агриппина Даниловна? И Медведь вспомнил сведения, полученные в «Мосгорсправке». Батюшки, да это же жутко постаревшая и увядшая Гриппа, подружка сексотки Нинель, одна из тех разбитных бабенок, которых Рогожкин приволок в Измайлово встречать тот памятный Новый год… Ну дела…

— Я могу его увидеть?

— Сейчас я вам его вызову, — тряхнула старушка головой и, не узнав гостя, зашаркала по коридору, но, остановившись, добавила вновь с подозрением: — Только вы тут стойте и отсюда не уходите. И ничего, пожалуйста, не трогайте.

— Все будет, как вы скажете, — уверил старуху Медведь.

Агриппина Даниловна скрылась за дальней дверью. Он оглядел стоящие вдоль стены шкафы — штуки три одинаковых двустворчатых замызганных шкафа. Медведя обуяло любопытство, что мог хранить в этих гробах бывший энкавэдэшник. Он тихо приоткрыл одну створку и поразился: весь огромный шкаф под самую завязку был забит холщовыми мешками и целлофановыми пакетами, заполненными различными крупами, сахарным песком, солью. Из некоторых, пожелтевших от времени пакетов через прогрызенные мышами щели при прикосновении тихими струйками вытекало содержимое.

— Я же вас просила ничего здесь не трогать! — Старушка появилась перед ним неожиданно и беззвучно, как привидение.

— Извините. Оно само открылось, и я невольно… — спокойно объяснил Медведь и как ни в чем не бывало уточнил: — Так где же Андрей Андреевич?

— Идет! — ответила Агриппа обиженно.

Из дальней двери вышел постаревший, сгорбленный и, видимо, иссушенный какой-то внутренней болезнью Рогожкин. Он тщетно пытался изображать былую выправку и стать. Но ему это плохо удавалось.

— Я вас слушаю! — не предложив ни пройти, ни присесть, сказал Рогожкин.

— Во-первых, здравствуйте, Андрей Андреевич! — сказал Медведь, стараясь сразу же сбить с Рогожкина спесь и взять разговор в свои руки. — Я думаю, вы меня не помните. Но я решил…

Рогожкин ввинтил удивленный взгляд на солидно одетого представительного седого мужчину и сразу все вспомнил. Его изумлению не было предела.

— Медведев, ты? Живой! Как же так… я же точно знаю, что тебя подвели под расстрел! Этого не может быть!

За дверью, куда юркнула старуха, послышался шорох.

— Вот сука старая! Все подслушивает да подсматривает! Всю жизнь мою наперекосяк пустила, стерва! — выругался старик и уже мягче обратился к Медведю: — Значит, все-таки жив?! Ну-ну! И даже, вижу, неплохо себя чувствуешь.

— Да, пока бог миловал, Андрей Андреевич, — кивнул Медведь в ответ. — Вот зашел тебя проведать. Расспросить о том о сем, если не возражаешь.

Рогожкин, приходя в себя от неожиданной встречи и продолжая разглядывать гостя, долго молчал. Потом как бы нехотя спросил:

— Ну и чего ж тебе надо, Георгий? Зачем меня нашел? Столько времени прошло-то… — В глазах бывшего энкавэдэшника мелькнуло недоброе выражение. Он был явно не в восторге от сегодняшней встречи.

— Мне-то нужна сущая безделица, — ответил Георгий Иванович. — А вот тебе от меня, я думаю, может перепасть немало. Судя по всему… — он махнул рукой на заставленный шкафами убогий коридор, — под тобой внизу «Березка» стоит. Рубашки английские, ботинки австрийские, сигареты американские, пиво голландское, эквадорские бананы, финская колбаса, швейцарские часы… Да мало ли там добра!

— Только чтобы купить там хоть что-то, нужны чеки серии «Д» или хреновая туча валюта, — злобно, ненавидяще проскрипел сквозь зубы Рогожкин.

— Верно. Про это и разговор. Ты, я смотрю, бедновато живешь…

— Я тебе скажу, Георгий, враги народа, которых мы разоблачали, и те сейчас живут лучше меня! А некоторые отщепенцы и вовсе как сыр в масле катаются! Ре-а-би-ли-ти-ро-ва-лись… Тьфу! Мать их!..

— Ну так что, Андреич, обговорим дела? — перебил его Медведь. — Давай зайдем куда-нибудь, присядем, потолкуем…

Рогожкин согласно кивнул. Они пошли по длинному коридору, и хозяин квартиры уже немного даже заискивающе спросил на ходу:

— А ты-то, Медведь, сам как сейчас живешь? Небось при бабках? Небось все промышляешь?

А когда они сели в тесной комнатушке на продавленные стулья, веско заметил:

— Не беспокойся, Андреич, бабки у меня есть. И если ты мне поможешь, я помогу тебе. По этому делу и пришел. Нс с условием: как ты меня в тридцать мохнатом году в оборот взял, так я хочу тебя сейчас использовать. Баш на баш. Многого от тебя я не потребую. А за труды получишь сполна. — Медведь сделал многозначительную паузу. — А там уж сам решай: выгодное это дело для тебя или нет. — По загоревшимся глазам бывшего энкавэдэшника Медведь понял, что тот счел дело явно выгодным и возможным.

Придвинувшись к Рогожкину, Георгий Иванович заговорил уже шепотом…

На следующий день после второй, куда более плодотворной встречи с Рогожкиным, получив у него десятка два крайне интересных копий документов, таких же, какие хранились в архивах НКВД, Медведь позвонил одному очень известному московскому адвокату, специализирующемуся на серьезных уголовных делах, Сергею Варфоломеевичу Коставе, и условился с ним о встрече. На Коставу, через длинную цепочку посредников, вышел Егор Нестеренко: ему рекомендовали Коставу в президиуме Академии наук, дав высочайшую рекомендацию этому талантливому адвокату, способному вести переговоры с прокурорскими работниками любых рангов.

Пригласив Сергея Варфоломеевича к себе в Кусково, Медведь изложил ему суть возникшей щекотливой ситуации и показал добытые через Рогожкина копии актов приемки документов, извлеченных из личных сейфов обитателей «дома на набережной», а также собственноручное письменное подтверждение Рогожкина о том, что Георгий Иванович Медведев в 1936–1938 годах привлекался к сотрудничеству с органами НКВД в качестве технического инструктора.

— Эту бумагу можно будет пустить в дело только в самом крайнем случае, — уточнил Медведь.

— Я вас панимаю, дарагой Гэоргий Иванович, — с легким грузинским акцентом произнес адвокат, с интересом оглядывая роскошный интерьер кабинета, в котором его принимал загадочный клиент. — Нэ каждый саветский челавек, тем более вашего, извините, палажения, желал бы абнародовать такой, скажем так, нелицеприятный кампромат. Я и сам нэ пэрвый год за рулем… Вы поймите: меня савершенно нэ интересуют ваши атнашения с товарищем… — Костава заглянул в блокнот, — …Рогожкиным. Но это харошо, что такая бумага имеется. И я ее все же пущу в ход незамедлительно, чтобы сразу выбить у абвинения почву. Ведь если дэло дайдет до суда, то будьем выводить на то, что в тридцать девьятом году вы палучили срок по уголовной статье для сокрытия савершенных в условиях культа личности преступлений против государства и советского народа… Вас же асудили за попытку аграблэния бухгалтерии ленинградского Речфлота? Будьем придерживаться версии, чта вы палучити от этого самого Рогожкина приказ взъерошить Речфлот на предмет выявления тайных связей его руководства с германской разведкой… И тогда ваше асуждение можно будет квалифицировать как нэзаконное и, более того, можно потребовать вашей полной реабилитации как жертвы ежовщины… В смысле бериевщины… Вот примерно так.