Партизаны - Ян Лысаковский

Солдата не проведешь на небылицах о коммунистах, политруках, которые якобы гнали людей в бой за рубли. А этот политрук жил вместе с солдатом, заботился о его питании, обмундировании и снаряжении. Говорил с солдатом о жене, которую тот не видел несколько лет, о земле, отнятой панами, о Польше и ее будущем. А если приходилось идти в атаку, то шел всегда впереди.

Солдата не проведешь на сказках о новой оккупации. Он запомнил тот день, когда встал перед воротами военного лагеря в Сельцах, украшенными польскими флагами, и читал надпись о солдатах и скитальцах. Он знал, что значили простые деревянные обелиски с красными звездами на братских могилах. Закуривал с русскими из одного кисета, мок с ними под одним дождем…

Солдата не проведешь на баснях о брошенной на произвол судьбы столице, о хладнокровном взирании на «уничтожение Варшавы». Он знал цену крови раненых, стонавших на берегу, видел остатки рот и батальонов, возвращавшихся с переправ.

Антони улыбался украдкой, наблюдая, как горячо защищали свою правоту те, с кем он сам в Сельцах вел долгие, бурные беседы. Из резервных полков они приходили в маршевых ротах, их направляли в части. Были поверки, короткие митинги, выступления, знакомство с полками. А в ротах им давали место на нарах, кашу из котла и порцию махорки. Вручали карабины и ставили в строй отделений.

Антони часто ходил по землянкам, разговаривал с новичками. Разные были… Партизаны, подпольщики из заколоченных досками деревень и из небольших городков. Смельчаки и ловкачи. Горевшие местью и забитые. Надо было быстро сделать из них солдат. Несмотря на строгое соблюдение военной тайны, солдаты знали: что-то готовилось. Приходило пополнение, поступало новое снаряжение, в лесах заготавливались бревна для мостов, шли танки, колонны автомашин, освобождали места в госпиталях, росло число телефонных линий, постов регулировки движения…

И наконец их подняли. За Вислой все шире разливалось зарево пожаров, по темному небу скакали отблески орудийных залпов.

Шли быстро. Саперы четко регулировали движение. Мост глухо гудел под ногами, вокруг простиралась белая равнина замерзшей Вислы. Вот и другой берег. Антони остановился на минуту, пропуская шеренги солдат. Все произошло просто, обычно. А попытка переправиться через реку стоила тысяч человеческих жизней. Сегодня с захваченных плацдармов наступали армии 1-го Белорусского фронта. Теперь в пробитую брешь вошли танки.

Где-то впереди рвались снаряды, стучали пулеметы, грохотали взрывы гранат. Под утро остановились в большой деревне. Местные жители выходили, тепло встречали своих освободителей.

Коваль вошел в одну из изб, чтобы немного отогреться. В кухне уже сидели стрелки из первой роты. Хозяйка грела молоко, разливала его по подставленным котелкам и кружкам. В комнате толпились люди. Одна из женщин подошла к нему.

— Вы пришли, — сказала она тихо.

— Да. И не уйдем. — У Антони перехватило дыхание. Эти глаза… Измученные глаза, которые насмотрелись на многое. Именно так запомнился ему марш через деревни и городки: радость на лицах, улыбки и те глаза…

В деревне они видели людей с узлами. Некоторые вели велосипеды, другие несли мешки, рюкзаки.

— Варшавяне, — сказал Ковалю хорунжий Мусял, политработник из пулеметной роты.

— Куда они идут?

— В город.

— Но ведь там бои.

Хорунжий только руками развел. Как объяснить этим людям? Коваль обратился к немолодому мужчине, одетому в потертую куртку и стоптанные ботинки.

— Куда идете?

— Домой, — удивился мужчина его вопросу.

— А где дом-то?

— В Варшаве, — ответил тот спокойно.

— Слушайте, там же еще фашисты!

— Это ни о чем не говорит. Мы пойдем следом за вами.

— Говорят, там все сожжено.

— Там есть Варшава. — Мужчина произнес это таким тоном, что Коваль застыдился своих слов.

— Что за народ, — сказал потом хорунжий. — Их не испугает не только Гитлер, но и сам дьявол.

Где-то впереди заговорила артиллерия. Офицеры собирали солдат, роты строились в колонны. Ночь, проведенная без сна, давала о себе знать, холод проникал под одежду. Сейчас бы съесть что-нибудь горячее, прилечь на минуту. А здесь только начало наступления. Впереди время от времени вспыхивала перестрелка. Передовые отряды теснили гитлеровцев, которые яростно оборонялись, засыпали наступающих градом мин, косили пулеметными очередями, а потом поспешно отходили в тыл.

Батальон развернулся для боя на исходе хмурого утра. Роты первого эшелона, наступавшие на этом участке, залегли под вражеским огнем в сугробах. И вот тогда из штаба полка поступил приказ: атаковать свежими силами.

Это всегда удивительная минута: человек не впервые идет в бой, но всякий раз начинает его как бы впервые.

Берешь в руки автомат, хорошо видишь, где находятся фрицы, готова сорваться с языка команда, но как-то трудно поставить ногу на заснеженный бруствер.

Сушко выпускал людей не спеша, осторожно, прикрывая их пулеметным огнем. Тут же заухали минометы. Рыбецкий почти в полный рост ходил вдоль цепи, постукивая палочкой по голенищам сапог. Отчаянный парень, черт возьми. Не так давно потеряли капитана Самойлова, который тоже рвался в цепь, теперь этот…

Провели группу пленных. Антони искал в их лицах, в глазах что-то такое, что отличало бы гитлеровцев от обычных людей. А они… Грязные, продымленные, измученные, жадно пили воду, охотно брали цигарки. Обычные люди… Рыбецкий поторапливал роты. Вперед. Нельзя дать фрицам прийти в себя.

Предместья Варшавы. Пустые дома, выбитые стекла, сорванные двери, внутри полно снега. Улицы завалены обломками зданий, телеграфными столбами, перепутанными проводами; приходилось разбирать баррикады, чтобы могли проехать орудия и подводы. Сгоревшие дома, закопченный дымом снег. Люди помимо воли говорили шепотом. Капрал Пиотровский, потомственный варшавянин, беспомощно осматривался вокруг.

— Не знаю, — с отчаянием говорил он, — холера ясная… Не узнаю.

Улиц не было, кругом только груды развалин, обвалившиеся стены, пустые глазницы окон.

В понуром молчании люди отыскивали подвалы и уцелевшие комнаты, укладывались спать. Помещение штаба батальона выглядело как и везде: зашторенное окно, печка-«буржуйка», на столе сделанная из снарядной гильзы коптилка, коробка полевого телефона, начатая банка консервов… Рыбецкий расстегнул шинель; подперев голову руками, сидел неподвижно. Связные тихонько подкладывали в печку дрова, грели в котелках воду. Антони не мог дольше оставаться в этой комнате. Несмотря на усталость, он чувствовал потребность в движении, разговоре. Пошел к солдатам.

Закончился второй день наступления за Одером. Темнота размазывала контуры деревьев и кустов, тела погибших примерзали к земле, ночь тяжело боролась с заревами пожаров. Артиллерия еще не успокоилась. Немецкие батареи изрыгали лавины огня, в ответ им оглушительно грохотали 76-миллиметровые орудия. Однако огонь из пехотного оружия постепенно затихал. Люди старались хотя бы немножко отдохнуть. Уже двое суток шли по этой чертовой равнине.

В течение всего дня Рыбецкий сохранял каменное спокойствие. Чем труднее становилось, тем спокойнее делался он. Даже когда началась поддерживаемая танками фашистская контратака. Казалось, этот удар сметет половину батальона. А Рыбецкий отвернулся и, оперевшись плечом о стену окопа, начал свертывать весьма объемистую самокрутку, сказав при этом, что трофейный табак весьма слабый… Связные сразу повеселели, артиллерист-наблюдатель точно рассчитал данные, и полетели первые снаряды. Немцы замедлили движение, а затем залегли.

Но и вечер не принес долгожданного отдыха. Батальон закреплялся на захваченном рубеже, устранялись пробелы в боевых порядках, подсчитывались потери, оказывалась помощь раненым. Люди поели, получили боеприпасы, им были поставлены новые задачи.

Возвращаясь из третьей роты, Коваль в траншее встретил санитаров с носилками.

— Кто это? — спросил Антони.

— Подпоручник Сушко.

Сушко лежал с закрытыми глазами, лицо болезненно обострилось, дыхание было чуть слышно.

— Что с ним?

— Тяжелейшее ранение в живот.

Злость и жалость одновременно охватили Коваля. Ведь они вместе сражались под Ленино, Сушко тогда был сержантом. Офицером стал несколько позже, а от Вислы командовал ротой. Два дня назад Антони поздравлял его с присвоением звания подпоручника.

Поужинал только около полуночи. Штаб разместился в полуразрушенном подвале уже несуществовавшего дома. Его снесло снарядами тяжелой артиллерии. В большем помещении после уборки, насколько она была возможна, расположились связные, телефонисты и артиллеристы. В меньшем — командиры. Солдаты заделали дыру в стене, укрепили на ящике свечу. Рыбецкий поставил возле нее бутылку трофейного коньяка. Налил себе несколько больше половины стакана, залпом выпил. Коваль даже приподнялся на локтях. Картина была необычной. Капитан снова потянулся за бутылкой.