Книга превращений - Марк Ньютон

Лан не удержалась и засмеялась при виде отчаяния, выразившегося на шерстистой физиономии Тейна. Рыцари уже давно стояли на самой верхотуре нового здания, наблюдая за стекающейся к ирену толпой, а заодно служа отпугивающим средством для всех желающих натворить бед.

– И это говорит парень, который всю жизнь только и делал, что закатывал вечеринки, – буркнул Вулдон.

– Я не просто закатывал вечеринки, я формировал заинтересованные сообщества – а это совершенно иной вид искусства.

Лан решила, что архитекторам надо отдать должное: ирен получился внушительным. Его создатели не пытались подражать эстетике окружающих его строений – нет, они явно работали, думая о будущем. Трехэтажный фасад, отделанный зеленой слюдой, сверкал, точно громадный изумруд; кое-где по его поверхности были разбросаны включения светлого песчаника, наводящие на мысли о кожных болезнях. Ритм стрельчатых оконных арок каждого этажа указывал на внимание к геометрии.

Будет это место популярно или нет, покажет будущее; но сейчас люди останавливались перед зданием и смотрели – кто молча, с вытянутым лицом, кто жестикулируя и улыбаясь. Лан подумала, что по крайней мере одно свое предназначение – отвлекать людей от мыслей о тяготах этого мира – здание уже выполнило.

– Вулдон, – спросил Тейн, перекрикивая гудение ветра, – а тебе приходилось решать подобные задачки в твои былые дни?

Вулдон, примостившись на внешней стене, с удивлением поглядел вниз. Потер мощный щетинистый подбородок.

– В те времена моя работа сводилась большей частью к позированию для чего-то. Я пытался возражать, но, похоже, этим ребятам просто надо было во что-то верить. С солдатами тоже такое случается, – стоит им вернуться из какой-нибудь дальней кампании, как они, в особенности командиры, тут же становятся объектами всеобщего внимания.

– Ну, не знаю, – возразила Лан. – По-моему, от нас все же больше толку.

– Полностью с тобой согласен, – объявил Тейн. – А ты, Вулдон, просто не умеешь ценить хорошее и остаешься занудой.

Вулдон дернул плечом, встал и отряхнул форму.

– Мне плевать, кот, даже если это так, – просто я вижу вещи такими, какие они есть, и не спорю с этим. Нам и так хорошо – деньги нам платят, жизнь у нас приятная, да и вниманием мы не обижены.

– Не обижены? – переспросил Тейн, по-кошачьи расхаживая по крыше. – Добрая половина населения этого города смотрит на нас как на богов. – Словно в доказательство своих слов, он помахал людям внизу, и они тут же ответили ему рукоплесканиями и приветственными криками.

– Зато для кейвсайдеров мы не боги, – сказал Вулдон.

– Что с них возьмешь, с этих неандертальцев! – отвечал Тейн.

На крыше появилась городская стража – сначала четверо солдат, потом шестеро, и вот, наконец, целый взвод выстроился в два ряда, образовав проход. Солдаты вытянулись по стойке смирно, и на крыше в развевающейся пурпурной с золотом тоге появился сам император Уртика. На нем были также высокие сапоги, пурпурная туника и меховой плащ для защиты от резкого ветра. Он подошел к Рыцарям, и, когда расстояние между ними сократилось, Лан почувствовала резкий запах арума, исходящий от его одежды.

– Селе Уртики, – вовремя вспомнила она.

Тейн и Вулдон подошли к ней и встали рядом.

Уртика профессионально улыбнулся и начал заготовленную заранее речь.

– Мои Рыцари Виллджамура, до чего же прекрасно вы выглядите. – Его голос оказался богаче модуляциями, чем она могла припомнить. – Вы за короткий срок стали инструментом, а возможно, и главной причиной снижения уровня преступности в нашем городе. Горожане испытывают к вам глубокое уважение, а также члены Совета – и я сам.

– Спасибо, мой император. – Лан почувствовала, как фыркнул рядом с ней Вулдон, и понадеялась, что никто больше этого не заметил.

– Сегодня, как вам известно, важный день. Я сам буду открывать этот невероятный ирен – великолепное строение! На каждом этаже дежурит городская стража и данный им в подкрепление отряд пехоты – но я в последнее время получаю… угрозы. – Голос изменил ему на мгновение, и Лан внезапно увидела в его глазах следы бессонных ночей. – Анархисты, по-видимому, считают сегодняшнее событие символом всего того, против чего они настроены. Я не могу позволить меньшинству разрушить праздник добропорядочных граждан. Этот ирен должен стать символом богатства, власти и гордости нашего города.

Лан улыбнулась, но внутренне усомнилась: еще неизвестно, кто здесь в большинстве. Может быть, те, кто умирает сейчас с голоду у городских ворот? Или те, кто борется за человеческую жизнь в Кейвсайде? Вряд ли это те немногие избранные, что собрались сейчас внизу праздновать открытие здания, единственное предназначение которого – служить получению удовольствия и обозначению статуса.

Фулкром носился по городу под небольшим снегопадом.

В этом районе Виллджамура всюду, куда ни глянь, что-то строили или перестраивали. Лошади тянули по булыжной мостовой гигантские повозки, груженные камнем или бревнами. Фасады через один покрывала паутина лесов, словно сотканная неким гигантским пауком, а по ней к небесным высотам карабкались каменщики и другие рабочие.

Фулкром примчался в гостиницу, где остановился Ульрик, – хлипкое беленое строение, каких было много в нижних уровнях города. Он забарабанил в дверь комнаты жреца, но ему никто не ответил. В тесном, безвкусно декорированном холле с красными обоями на стенах, красной мебелью под старину и броскими картинами Фулкром разыскал хозяина гостиницы и принялся расспрашивать его о жреце.

– Нет, я его не видел, – отвечал тот.

– Может быть, вы слышали какие-нибудь звуки из его комнаты? – настаивал Фулкром. – Или к нему кто-нибудь приходил?

– Да нет, он тихий, ни с кем не общается. Никто к нему не ходит, ни друзья, ни родственники. В столовой с другими постояльцами он тоже не ест, хотя это нормально – кто бы захотел есть с этими придурками? – но, когда я прохожу мимо него, он всегда улыбается.

– А в его передвижениях нет ничего странного? – спросил Фулкром.

– В смысле – как он ходит?

– Нет, – вздохнул Фулкром. «Идиот!». – В смысле – когда он уходит и приходит?

– Встает с петухами, ложится с курами. Хотя в последние два дня он вроде как не возвращался.

– Благодарю за помощь. Если увидите его снова, пошлите мне сообщение в главное здание Инквизиции. Расходы вам оплатят.

– Сделаем, сэр.

Фулкром вернулся в свой кабинет в Инквизиции. Там, в тишине и относительном покое, он около часа просидел за столом, глядя в пространство и обдумывая происшедшее.

Дверь отворилась, Варкур заглянул внутрь и только потом стукнул в косяк. Для такого крупного румеля он двигался на удивление тихо.

– Фулкром, у тебя минутка есть?

– Конечно, сэр, входите.

Варкур аккуратно прикрыл за собой дверь и подошел к столу, неся в руках толстую пачку бумаг. Положил ее перед Фулкромом.

– Что это? – спросил тот.

– Заявления, вчерашние, – объяснил Варкур, видимо взволнованный. – Ты у нас занимаешься всякой чудно́й хренотенью. Тебе ее и разгребать.

– Простите, не понимаю.

– За прошлую ночь мы получили кучу заявлений, и все от граждан, которые… – Варкур наклонился к нему, словно стесняясь говорить вслух, – которые заявляют, что вчера ночью в их дома приходили мертвецы. Будь их один или двое, я бы засадил их в камеру на ночь, чтобы проспались. Но у нас тут более сорока заявлений граждан, которые пишут, что вчера ночью их посетили мертвые – или, по крайней мере, те, кого считают мертвыми, – и до смерти напугали их самих.

Фулкром медленно выдохнул.

– Хорошо, сэр. Я этим займусь.

– Только не говори об этом никому и не трать слишком много времени на эту ерунду. Не надо, чтобы люди видели, как мы бегаем и проверяем то, что вообще может оказаться неправдой.

– Я все понял, сэр, – заверил его Фулкром.

Варкур вышел из комнаты. У двери он остановился и сказал:

– Знаю, ты им не нянька, но все же – как эти твои Рыцари, готовы к сегодняшнему?

– Думаю, что да, сэр.

– Хорошо. Не люблю я, когда работу Инквизиции делают парни из городской стражи, тем более в присутствии императора. Слишком они заносчивы и нечувствительны к деталям. Зря нас туда не позвали – каждый раз, когда нам говорят, что мы где-то не нужны, там-то и жди беды.

Когда дверь за Варкуром наконец закрылась, Фулкром опустил голову на стол.

Все это становилось очень серьезно.

Его проблема не уходила. Когда-то он любил Адену больше жизни, много недель после ее смерти не мог заставить себя даже говорить о ней с кем-нибудь. Мало того, ее еще и обвинили в преступлении, которого она не совершала. Жестокий конец для такой красивой, изысканной женщины.

Люди тогда начали шептаться за его спиной – сначала говорили о том, как ему не повезло, выражали сочувствие, потом все стало куда серьезнее: сослуживцы стали подвергать сомнению его пригодность к работе следователя Инквизиции. Фулкром ушел в работу с головой и понял, что это единственный способ перестать думать о ней. Постепенно боль прошла, но осталось нечто вроде осадка в мыслях, от которого он не мог избавиться, как ни старался. Но вот прошли годы, и появилась Лан – эксцентричная, очаровательная, ни на кого не похожая. Некое подобие надежды затеплилось в его душе.