Нить - Виктория Хислоп

Они вышли на широкую площадь Аристотелус. В кафе царили оживление и шум, как в прежние времена. Посетители наслаждались дневным солнцем, видом сверкающего залива и горы Олимп – он и теперь совершенно не изменился. Многие столики были заняты немецкими солдатами, а с ними даже сидели, непринужденно болтая, несколько девушек-гречанок. Тут же были и сытые, лощеные греки. Димитрий понимал – среди них легко может оказаться кто-нибудь из богатых друзей и клиентов отца.

– Теперь нам лучше разделиться, – сказал Димитрий, понимая, что ему ни к чему попадаться на глаза этим людям; оба чувствовали, что выглядят подозрительно – в тяжелых сапогах, небритые.

– Как, по-твоему, похожи мы на партизан? – спросил Элиас почти шутливо.

– К сожалению, похожи, по-моему.

По одному было легче затеряться в толпе, скрыться в дверях магазина или нырнуть в людное кафе. Димитрия с Элиасом предупреждали, что доверять никому нельзя. В городах немцы вербовали официантов, консьержей и всех прочих, кто мог указать на подпольщиков или членов Сопротивления. У всех, кто шпионил за согражданами, были семьи, которые надо кормить, а сотрудничество с врагом означало, что тянущие боли в пустом желудке, может быть, отступят на день-другой и дети не будут хныкать без конца, прося еды. Голод превратил Салоники в опасное место.

Жандармов, военную полицию, которых и раньше боялись и презирали, стали ненавидеть еще больше – теперь они служили немцам. Выбор у них был невеселый. Если бы они отказались сотрудничать с оккупационными войсками, их ждали бы пытки и казнь. Некоторые остались на своих местах и, рискуя жизнью, помогали Сопротивлению, но попробуй отличи «хорошего» жандарма от «плохого». Лучше уж держаться от них подальше – на всякий случай.

– Встретимся ровно через сутки, – сказал Димитрий. – Я приду на улицу Ирини в шесть часов.

Он надеялся там хоть краем глаза увидеть Катерину.

Димитрий посмотрел на часы. Просто чудо, что они еще идут после многих месяцев под дождем и снегом, в грязи и сырости. Часы были дорогие, швейцарские – подарок отца на двадцать один год, и Димитрий поначалу надевал их крайне неохотно. Они символизировали страсть отца к деньгам и статусу, и Димитрию было неловко носить их в университете, чтобы не выделяться. В ту ночь, когда юноша уходил из дома, он схватил их в последний момент, понимая, что они могут оказаться полезными – на худой конец, можно будет продать. Теперь же, когда стекло было исцарапано и золотой корпус потускнел, Димитрий полюбил часы и даже стал им доверять. Много раз их точный механизм оказывался бесценным, когда ему и другим партизанам приходилось ориентироваться в горах.

– Тогда до завтра, – сказал Элиас. – Передавай от меня привет своим родителям.

– И ты своим от меня, – отозвался Димитрий.

Элиас свернул на север, к старому городу, и затерялся в путанице улочек, ведущих к Ирини.

Димитрий двинулся дальше по тихой улице вдоль моря.

Вокруг никого не было видно. Город словно вымер. За десять минут быстрым шагом Димитрий добрался до улицы Ники. Дом оказался еще больше и внушительнее, чем ему помнилось. Димитрий позвонил в звонок, и сердце у него бешено заколотилось. Во многих подобных домах расположились немецкие офицеры, и Димитрий вдруг понял, что его вот-вот могут арестовать. Такого страха он не испытывал за все месяцы в горах. Он ведь уже давным-давно не имел связи с родителями и совершенно не представлял, кто сейчас стоит за дверью.

Не успел молодой человек решить, бежать или нет, как услышал, что отодвигается тяжелый засов – медленно, словно кому-то там, за дверью, так же страшно. Когда Павлина увидела, кто на пороге, она от неожиданности зажала рот руками.

– Матерь Божья! Димитрий! – задохнулась она от удивления. – Входи же! Входи!

Служанка втащила его в прихожую, отстранилась и оглядела – радостно и в то же время озабоченно.

– Погляди-ка на себя! – сказала она и перекрестилась несколько раз подряд. – Что они с тобой сделали?

Этот вопрос не требовал ответа. Димитрий и сам знал, что вид у него усталый и изможденный. Он увидел свое отражение в зеркале в прихожей – в первый раз за много месяцев. Непонятно только, кого Павлина имела в виду под «ними». Каких-то врагов, наверное. Немцев? Или других греков?

– Вот мама твоя обрадуется, когда тебя увидит! Она наверху.

– А отец?

– Должно быть, у себя в торговом зале.

Димитрий взлетел по лестнице через три ступеньки, помедлил одно мгновение и робко постучал в дверь гостиной. Не дожидаясь ответа, вошел. Ольга не подняла глаз от чтения, думая, что это Павлина принесла чай.

– Мама. Это я.

Уронив книгу, Ольга вскочила и тут же оказалась в крепких сыновних объятиях.

– Димитрий…

Слов не было, только слезы – оба плакали, не стыдясь. Наконец мать отстранилась, чтобы получше разглядеть сына.

– Глазам не верю – неужели это ты? Я так волновалась. Думала, никогда тебя больше не увижу! От тебя же не было ни словечка! Больше года… – Слезы так и бежали по ее щекам.

– Я не мог послать письмо. Неоткуда было. Прости, мама, мне правда очень жаль.

– Я так рада тебя видеть…

Они еще несколько минут постояли, обнявшись. Наконец Ольга немного успокоилась и вытерла лицо. Ей хотелось как следует насладиться радостью от возвращения сына.

– Сядь, – сказала она. – Рассказывай обо всем. Обо всем, что с тобой было. Рассказывай, где ты был!

Они сели рядом на кушетку.

– Видишь ли, я должен тебе кое-что объяснить, – серьезно сказал Димитрий. – Кое-что очень важное.

– А подождать с этим нельзя, любовь моя? Скоро отец придет. Ты же дома теперь, времени еще будет сколько угодно, – улыбнулась она.

– В том-то и дело, мама, не будет у меня сколько угодно времени.

– Что это значит, милый? – спросила мать с глубоким разочарованием в голосе. – Ты же только что пришел. И война уже закончилась.

– Ну, мама, ты же сама понимаешь, что это не так, – мягко ответил Димитрий. – Война далеко еще не кончена.

– Твой отец считает иначе.

– Что ж, тут мы, вероятно, не сойдемся. Борьба продолжается. Тысячи людей не сдались. Немцы и итальянцы – наши враги, и пока они на нашей земле, мы будем с ними драться.

Ольга смотрела на сына со смешанным выражением любви и смятения. Он вернулся к ней, но она чувствовала, что кто-то вот-вот снова его отнимет.

– А кто такие «мы»? – спросила Ольга.

– ЭЛАС.

– ЭЛАС? – шепотом переспросила она. – Ты записался в коммунисты?

– Я записался в организацию, которая сражается против немцев, – с вызовом ответил сын.

– Вот как, – протянула мать, явственно побледнев.

– Мы сражаемся за тех, кто не может сражаться сам, мама, – добавил Димитрий.

Тут Ольга краем глаза заметила какое-то движение. Никто из них не обращал внимания на сквозняк из-за приоткрытой двери.

– Константинос! – воскликнула Ольга, удивленная, что муж вернулся так рано. – Смотри! Смотри, кто пришел!

Димитрий встал, и отец с сыном оказались лицом к лицу. Димитрий заговорил первым.

– Я вернулся. – Он не знал, что еще сказать.

Константинос откашлялся. Напряжение висело в воздухе. Димитрий уже чувствовал, что отец весь кипит гневом. Похоже, за время его отсутствия ничего не изменилось – он понимал, что сейчас начнется вежливый разговор, который закончится неизбежным взрывом.

– Да, вижу. И где же ты был?

Тон у Комниноса был такой, словно речь шла о недельной поездке. Димитрия не было дома ровно восемьдесят четыре недели и четыре дня. Ольга считала.

– Большей частью в горах, – честно ответил сын.

– Мы ждали тебя домой несколько месяцев назад… Война закончилась еще в апреле прошлого года, – резко сказал отец. – Мог бы хоть дать нам знать.

– Я уже объяснил маме: неоткуда было отправить письмо, – попытался оправдаться Димитрий.

– Так что же ты делал в горах?

Тон у отца был настойчивый, но в нем слышалась фальшь. Ольга уже поняла, что муж довольно долго пробыл в комнате, прежде чем его заметили.

Димитрий смотрел в пол. Видел свои сапоги, побелевшие от пыли, – сквозь растрескавшуюся кожу едва не выпирали пальцы; сколько километров они прошагали – и не сосчитать. И видел отцовские безупречно чистые ботинки, сверкавшие так, что в них отражался узор ковра.

Димитрий гордился тем, как он провел эти несколько месяцев после вступления в ЭЛАС.

– Ольга, выйди, пожалуйста, из комнаты.

Много ночей Димитрий до полусмерти замерзал в горных пещерах, видя, как над головой образуются сосульки, но такого холода, какой сквозил в голосе отца, не испытывал.

У Ольги тоже заледенело сердце. Она вышла и закрылась в спальне, мучаясь страхом за сына.

Димитрий остался стоять. Он был одного роста с отцом, миллиметр в миллиметр, и сегодня ему хотелось смотреть ему в глаза. Мысленно он выругал себя за то, что ему так страшно. После того что пришлось пережить за время войны, смешно дрожать сейчас. И все равно он чувствовал, что сердце вот-вот вырвется из груди.