Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

— Это для тебя.

— Без тебя я пить не буду.

— Я тоже выпью.

Она наполнила рюмку для него. Потом для себя. Бутылка дрожала в ее руке. Немного ликера пролилось на вышитую скатерть.

— Лехаим! Ну, что я могу тебе пожелать? Чтобы не было плохо!

И она чокнулась с ним.

Как только Эстер выпила, ее лицо изменилось, стало строгим, немолодым и странно серьезным, как будто она только сейчас поняла весь ужас ситуации. Под ее глазами появились голубоватые пятна. Она сказала:

— Я обязана с тобой поговорить!

— Что случилось? Кто-то сделал тебе предложение?

Эстер напряглась:

— Да.

— Кто это?

Эстер рассмеялась:

— Это не один человек, а двое.

— Сразу двое?

Он хотел рассмеяться, но не смог. Ему даже показалось, что он краснеет — не от смущения, а от унижения. От нее так и несло древним женским притворством, обнаженной и бесстыдной своекорыстностью, стоявшей за всеми ее словами, клятвами, любовными признаниями. «Зачем же она меня позвала, если за ней бегают два претендента на руку? — спросил он себя. — К чему все эти драматические речи по телефону? Чтобы вызвать меня и читать вместе со мной псалмы?..» У него возникло острое ощущение беспомощности человека, позволившего заманить себя в ловушку. Эта Эстер, сидевшая сейчас напротив, больше не была его любовницей. Она была врагом, который выманил его из дому, чтобы похвалиться им и подразнить кого-то. Взгляд ее был полон страдания, но и жестокости.

— Чего ты от меня хочешь? Спросить совета?

— Да, совета.

Ему стало до тошноты противно.

— Я сейчас слишком устал, чтобы давать советы.

Эстер посмотрела на него искоса:

— Я думала, что мы никогда больше не увидимся, но ты позвонил мне, ты мне, а не я тебе. На что ты рассчитывал? На то, что я буду сидеть и жаловаться на судьбу, в то время как ты разъезжаешь повсюду с дочерью Бориса Маковера? Да, меня еще хотят, мой дорогой, меня еще хотят. Для тебя я, может быть, старуха, но для других я молодая женщина. Все ведь относительно, не так ли? Для Мафусаила столетняя старуха была маленькой девочкой…

— Сколько им лет? Восемьдесят? Девяносто?

— Одному нет еще шестидесяти, а другому — чуть за шестьдесят. Не смотри на меня с такой иронией. Ты тоже уже не юноша. Раз уж моя любовь обанкротилась, я должна быть практичной. Я решила выйти замуж. Пусть мне это даже будет стоить жизни. Я обязана тебе доказать, что я не такая клуша, как ты думал.

— Я ничего такого не думал…

— Ты думал, что я могу быть только довеском, пятым колесом в телеге. Но эти двое мужчин хотят меня. Один из них — ученый, а другой — богач. Прямо как в хасидской истории.

— Я тебе сразу же советую: выходи за богача.

— Я так и сделаю. Ученый — это доктор Олшвангер. Может быть, ты слыхал? Он недавно приехал из Палестины. Издал двадцать книг. О нем писали в газетах.

— Я не заметил.

— Вдовец. Интересный человек. Немного занудный, но прямо-таки битком набит знаниями. Как же случилось, что ты не слыхал о нем? Он общается с твоим Борисом Маковером.

— Я его не знаю.

— Что ты на меня так смотришь? Разве я перед тобой в чем-то согрешила? Моя совесть чиста. Как говорится, что хорошо для гусыни, хорошо и для гуся…

8

— Общее у них одно, — сказала Эстер, — оба они низенькие. А я люблю, когда мужчина высокий. Когда я была маленькой девочкой, я обычно держала на исходе субботы, во время обряда гавдолы,[176] свечу перед отцом, произносившим благословения, а мама приговаривала: «Держи высоко, тогда у тебя будет высокий жених». Однако это не помогло. Пинеле был коротышкой. А теперь и они тоже низкорослые, оба жениха, с позволения сказать. Ты высокий, но ты не захотел быть моим женихом. И вот что получилось.

— Это лучше, чем ничего.

— Да, правда. Сколько можно быть одной? То, что у меня было с тобой, тоже была не жизнь. Как бы хорошо ни было, ты всегда возвращался домой к Лее. Ну, ты хотя бы счастлив?

— Кто знает?

— Кому знать, если не тебе? Что это ты вдруг оставил ее во Флориде и примчался сломя голову в Нью-Йорк?

— Дела.

— Возвращаешься назад?

— Она хочет там поселиться.

— Что ты будешь там делать? Срывать с деревьев апельсины?

— Что-то уж буду делать.

— Ну, ты сам себе хозяин. «Кто скажет тебе, что тебе делать и как тебе действовать?»[177] — добавила она на иврите. — Со мной ты никогда не мог вырваться из Нью-Йорка. На протяжение всех этих лет ты обещал мне путешествие, но, когда доходило до дела, ты всегда находил какой-нибудь предлог. А вот с дочерью Бориса Маковера ты носишься и разъезжаешь повсюду и совсем не интересуешься при этом своей женой. Поверь мне, Герц, я должна быть тебе врагом, кровным врагом, но ненависть не в моей природе. Я не обвиняю никого, кроме себя самой. Раз я такая дура, такая корова, то ты меня и доил. А как же иначе? Коров надо доить. Так сказано в Торе. Ну, что еще? Когда ты разводишься со своей женой и женишься на ней?

— Лея не хочет разводиться. Муж Анны тоже не хочет разводиться.

— Такое она сокровище? Ну придется тебе обойтись без обряда бракосочетания. Тебе так даже удобнее. Что касается меня, Герц, то с меня довольно свободной любви. Я тоже хочу быть женой и готовить обед для мужа. Хватит порхать, как птичка летом. Тем более что этой птичке уже сорок четыре года…

— Кого возьмешь в мужья? Богача?

— Похоже на то. Доктор Олшвангер мне ближе. Все-таки человек образованный. Но знаниями сыт не будешь. Он вдовец, и в Палестине у него есть женатые дети. Он носится с какими-то странными идеями. Хочет построить санаторий для здоровых людей. Есть у него и другие планы в этом роде. Он тут оставил мне книгу, и я хотела бы, чтобы ты в нее заглянул. Он психоаналитик. К тому же религиозен. Какой-то хасид и кто его знает, что еще. Он излагал мне свои мысли. Но, по правде говоря, я толком ничего не поняла. Он хочет соединить идеи Фрейда, Бааль-Шем-Това,[178] Маркса и сделать из них какую-то смесь. Хочет построить в Тель-Авиве какое-то такое научное учреждение, а если не получится там, то попытается сделать это здесь. Ты бы только послушал, как он говорил со мной: совершенно на равных, будто я такая же, как он, и так много цитировал разные книги, что у меня круги пошли перед глазами. Он считает, что все люди больны и что надо планировать жизнь каждого человека…

— Это ведь большевизм.

— Да он же религиозный человек. Он говорил обо мне такое, что у меня мороз по коже от страха. Носит очки, а смотрит поверх них. Прямо в душу. И разговаривает на восьми языках…

— И ни гроша за душой?

— А то как же? В том-то и беда. Такие люди умеют все, кроме как зарабатывать. Это не для меня, Герц, это не для меня. Я уже достаточно намыкалась. А другой, напротив, чересчур прост. Не грубиян какой-нибудь, а, что называется, простой смертный, американский бизнесмен. Но тоже человек необычный. Тот, профессор Олшвангер, — полный мужчина, а этот просто жирный, прости уж меня, как свинья. С таким вот брюхом. Но по-своему тоже интересный человек. Как бы это назвать? Оригинал. Ой, горе мне! Мне бы уже внуков нянчить, а я как девушка на выданье. А что делать? Как постелешь, так и будешь спать.

— А что у него за бизнес? Кто он такой? Чем занимается?

— Хочешь знать его родословную? Он русский еврей. Здесь, в Америке, он уже сорок пять лет. Еврей из наших, свой человек, только малость американизированный. Разговаривает обычно по-английски, но, если захочет, может произнести целую проповедь на родном языке. По профессии скорняк, но не работает уже тридцать пять лет. Если пожелаешь купить меха за пять тысяч долларов для дочери Бориса Маковера, можешь достать их у него… Но он уже уходит от дел… Он и твоим бизнесом занимается, имеет акции твоего фонда. Есть у него загородный дом и «кадиллак» тоже есть…