Сайт фараона - Татьяна Грай

Однако Елизавета Вторая явно относилась к идее с полной и несокрушимой серьезностью. Не более чем через полчаса в центре поляны лежала уже здоровенная куча сушняка, а Лиза-дубль нырнула в танк и извлекла из собрания мелочей, взятых на дорогу, отличный острый топор. Топор был торжественно вручен Максиму.

— Руби их помельче! — приказала Елизавета Вторая. — Впрочем, они такие сухие, что их об коленку переломить можно…

И тут же принялась за дело, выбирая стволики потоньше и с хрустом ломая их на части. Максим взялся за свою часть работы, круша топором комли и толстые части стволов. Вскоре перед ними выросла огромная гора дров, и Максим осторожно спросил:

— А не многовато ли будет?

— В самый раз, — твердо ответила Лиза-дубль. — Так, теперь мы должны выбрать место для собственно костра…

Максим, полагавший, что дрова складываются в центре поляны именно потому, что как раз тут и должно загореться колдовское пламя, сжигающее тени, вопросительно посмотрел на Елизавету Вторую, однако та задумчиво осматривала траву вокруг кучи сушняка, о чем-то напряженно размышляя, — что выразилось внешне в нахмуренных бровях и крепко сжатых губах.

— Да, — сказала она наконец негромко, скорее в ответ на собственные мысли, чем для того, чтобы ее услышал спутник. — Да… здесь зверобой и душица… мне кажется, вполне удачное сочетание… их корни переплелись…

Место, на котором сосредоточила свое внимание Елизавета Вторая, оказалось примерно в двух метрах от созданного их совместными усилиями дровяного склада, и Максим подумал, что стоит им разжечь тут костер, как огонь перекинется на основную кучу, это неизбежно… однако Лиза-дубль знала, что делает. Она снова наведалась к синему танку и на этот раз принесла саперную лопатку.

— Надо выкопать ямку, вот здесь, — она отошла еще на метр в сторону. — В форме полумесяца. Шириной примерно… — Лиза-дубль ненадолго задумалась. — Да, в самой широкой части — сантиметров сорок, не больше.

— Э… а куда рожками? — озадаченно спросил он.

— От центра поляны — к лесу, — серьезно ответила Елизавета Вторая. — И она не должна быть слишком глубокой, ну… ну, вот так, наверное. — Она развела руки, показывая.

— С полметра, значит, — кивнул Максим и, мысленно начертив в траве контуры ямки, начал копать.

Он никак не ожидал, что это дело окажется настолько трудным. Несмотря на то, что лопатка была острой, как бритва, лесная земля отчаянно сопротивлялась холодному железу. Сочные стебли, разрезанные и истекающие зеленой пахучей кровью, спрессовывались на поверхности, не давая добраться до собственно почвы, прель, притаившаяся под живыми листьями, пружинила, как хороший матрас… плотная масса травяных корней липла к лезвию, затягивая его в себя и не выпуская обратно… Максим порезал палец об узкую травину, и на коже выступила длинная темно-красная полоска, а потом стекла капля и упала в разворошенную землю, но он не обратил на это внимания, решив во что бы то ни стало добиться своего. Он всерьез ощутил себя вступившим в схватку… земля на мгновение стала его врагом……она была сухой и желтой, эта земля, и не просто сухой, а твердой, как камень… и он вгрызался в нее в отчаянии… на плоской равнине, залегшей между горами, негде было укрыться, и он должен был спрятаться в землю… но земля сопротивлялась, она была чужой ему…

— Погоди-ка, — тонкая рука Елизаветы Второй легла на его плечо, остановив новое видение. — Дай заклею пластырем.

Узкая полоска пластыря телесного цвета легла на палец, стиснув его плотным клейким кольцом бактерицидной безопасности, а Лиза-дубль спокойно сказала:

— Эта земля тебе не чужая.

— Ты видишь все, что происходит в моей голове.

— Не все. Только самые яркие образы.

Он снова взялся за лопату, но теперь все пошло иначе. Корни трав расступались, пропуская металлическую плоскость, прелые стебли резались, как масло… как будто капля его крови, принятая лесной почвой, стала связующим звеном… и земля перестала сопротивляться, поняв, чего он хочет.

Наконец он выпрямился и вытер ладонью вспотевший лоб.

— Годится? — спросил он, поворачиваясь к Елизавете Второй.

Та, осмотрев ямку, кивнула:

— Годится. Дальше я сама. Отдохни.

Он отошел к краю поляны, в тень, сел под березой и стал наблюдать, как Лиза-дубль ворожит над ямкой, укладывая в нее дрова и что-то, похоже, напевая едва слышно — во всяком случае, губы девушки шевелились. А может быть, она просто разговаривала с сухими ветками, с землей, с травами… с нее станется, подумал он. Она такая.

Но вот начался и следующий этап действа. Лиза-дубль выпрямилась и махнула рукой:

— Иди сюда!

Он лениво выбрался из-под березы и подошел к ней.

— Ну, что я должен делать?

— Сядь с той стороны, чтобы твоя тень падала в костер. Устройся как можно удобнее, тело не должно мешать работе ума.

— А дальше что?

— А дальше уйди в себя, сосредоточься на собственном уме, на его внутренних процессах… старайся замечать малейшее движение мысли… и одновременно представляй, как твоя тень отрывается от тебя, как она корчится в огне, сгорая…

— Елизавета Вторая, тайная огнепоклонница, проповедует забытую мудрость?

— Для чего и мудрость, если ее не проповедовать? — спокойно ответила Лиза-дубль.

Он пожал плечами и на указанном месте уселся по-турецки… его тело как-то само собой приняло эту позу, словно она была ему знакома и привычна……а может быть, он и в самом деле был турком… у всякого человека есть национальность, наверное, и у него есть… какая-нибудь… но если он знает о себе, что он существует — через мысль и слово — то нужно ли ему другое знание?… Липкий тягучий дождь полз с неба на землю, пытаясь прикинуться невинной летней моросью, но обман не удался… — Кто ты? — спросил его прохожий без лица. Он не смог ответить. Даже его временное имя залипло где-то в уголке памяти, посыпанное пылью и крошками пересохшего бытия, и отковырнуть его не удалось… он думал всем телом, от макушки до ногтей на пальцах ног, но имя не возвращалось… иногда его подмышки рождали внезапные образы и звуки… иногда от усиленных раздумий сводило судорогой берда и ягодицы… три слова — отречение, преображение, самоотречение — пытались слиться воедино, чтобы породить новый смысл, но барьер буквенного несоответствия стоял между ними, и белая тень сути танцевала на угольно-черной стене непонимания… он ощутил порочность линейного мышления, и тут же отрекся от него… мысль циркулярная или взрывная скорее может привести к концу неведения… но какая часть тела способна мыслить столь нетривиально? Пятки отчаянно чесались, пытаясь оторваться от приземленных словесных штампов, спина свербела, ища новое в смысле лингвистическом и общечеловеческом… а его собственная черная тень горела в алом и золотом костре, хрипя и выплевывая проклятия… он потерял тело, но тень продолжала умирать… он пропускал сквозь себя свет солнца, но кристальную чистоту его структуры не задевали бушующие вокруг водовороты энергий… а тень продолжала умирать, тень несуществующего тела… На него пролилась жара… не та, что плавит асфальт, и не та, что сушит горло и обжигает легкие… и не та, на которой можно зажарить части детородных органов… это была жидкая жара, густая, концентрированная, вязкая, растворяющая решетку кристалла, его внутреннюю клетку… и кристалл растекся, но не погиб, а стал зеркалом… и каждая его мысль тут же начала рождать долго не гаснущее эхо, а он изо всех сил старался стереть все внешние отзвуки своего растерявшегося «я», и ему это удалось… наступило молчание, эхо угасло и тень наконец умерла…