Империя серебра - Конн Иггульден

Точно. Секунда-другая, и коридор с обеих сторон перегородили примчавшиеся воины, во главе которых стояли тысячники-кебтеулы в лакированных доспехах — черные с красным, сабли наголо. Яо Шу поднял обе руки ладонями наружу: я чист.

— Налицо недоразумение… — начал он.

— Никакого недоразумения здесь нет, — осекла его Сорхахтани. — Алхун, — обратилась она к старшему из стражников.

Яо Шу мысленно простонал. Разумеется, она знает здесь всех по именам. Какая удивительная, надо признать, память на такие подробности. Хотя, может, это была часть ее замысла — выведать и запомнить имена заступивших на стражу. Мысли заметались в поиске слов, которые бы спасли положение.

— У госпожи горячка, — бросил он.

Его слова кебтеул пропустил мимо ушей.

— Что за шум? — спросил он Сорхахтани напрямую.

Женщина потупила голову. К раздражению Яо Шу, в ее глазах горели слезы.

— Этот цзиньский чиновник не может объяснить, куда делся хан, которого вот уже сколько дней никто не видел. И говорит он путано. Его слова, Алхун, вызывают у меня подозрение. Я ему не верю.

Алхун кивнул — человек спорый на мысль и действие, как и подобает воину его ранга.

— Советник, вам придется посторониться, — повернулся он к Яо Шу. — Мне необходимо проверить, что с ханом.

— Но он дал приказ, — с чувством выдохнул Яо Шу, явно пытаясь нагнать этим страху. Не получилось.

— Вот и поглядим. Отойдите в сторону, сейчас же.

Двое стояли, вызверившись друг на друга и явно позабыв о том, что они в коридоре не одни. Ханский советник держался твердо. Еще немного — и, того гляди, прольется чья-то кровь. Напряженную паузу прервала Сорхахтани:

— Яо Шу, вы, безусловно, будете нас сопровождать.

Советник раздраженно дернул головой, но тем не менее Сорхахтани предложила ему выход, и он за это ухватился.

— Что ж, извольте, — сухо бросил он и, обращаясь к Алхуну, добавил: — А ты молодец, кебтеул. Служишь бдительно. Этих четверых с мечами к хану не допускать. Всех вначале обыскивать на наличие оружия.

Сорхахтани хотела воспротивиться, но тут Яо Шу восстановил равновесие сил.

— Будет как я сказал, — настоял он.

— Они останутся здесь, — поспешно кивнула Сорхахтани, как будто решение исходило от нее. На самом же деле то, что ее сыновья останутся снаружи, ее вполне устраивало. Со своими клинками и доспехами они, так или иначе, обеспечивают ей поддержку и в то же время не услышат самого разговора: им это незачем.

С нервной гримасой Яо Шу поднял небольшой медный засовчик — резной, в форме дракона, свернувшегося вокруг центра двери («Вот вам еще один признак цзиньского влияния на хана», — мимолетно подумала Сорхахтани). На входе ветер дохнул в лицо холодком.

Светильники были погашены, мутноватый свет сочился лишь из открытого окна. Ставни распахнуты с такой силой, что одну из них наполовину сорвало: лопнула петля. Змеисто вились шелковые занавеси, шурша и упруго похлопывая при каждом порыве ветра.

В комнате оказалось на удивление знобко — настолько, что изо рта при дыхании шел парок. Наружная дверь захлопнулась, и сердце Сорхахтани тревожно екнуло при виде неподвижной фигуры, распростертой на кушетке посреди комнаты. Как мог Угэдэй терпеть такой холод, лежа в одной лишь кисейной рубахе без рукавов и исподних штанах? Он лежал на спине, уставясь в потолок. В глаза бросались его синюшные ступни.

При виде вошедших хан не шевельнулся, и на секунду Яо Шу стало еще холодней от мысли, что они застали не хана, а его безжизненное тело. Но затем советник заметил исходящий от безмолвной фигуры бледный парок и вздохнул с облегчением.

На какое-то время все замешкались, не зная, как быть. Кебтеул Алхун убедился, что хан жив, так что его задача была выполнена, но теперь по закону чести ему следовало перед уходом как-то извиниться за то, что он нарушил покой правителя. Помалкивал и Яо Шу, чувствуя себя виноватым в том, что нарушил указание никого не впускать. Получается, Сорхахтани обвела их всех вокруг пальца.

Разумеется, ей и надлежало заговорить первой.

— О мой повелитель, — произнесла она. — Мой хан. — Последнее прозвучало чуть громче, перекрывая шум ветра, но Угэдэй все ее слова встретил одинаково бесчувственно. — Я пришла к тебе в моем горе, о властитель мой.

В ответ все то же молчание. Яо Шу со злорадным интересом наблюдал, как вдова Тулуя сжала челюсти, сдерживая безмолвное раздражение. Советник подал знак увести ее. Кебтеул поднял руку, намереваясь взять Сорхахтани за локоть, но она отмахнулась.

— Мой муж пожертвовал ради тебя своей жизнью, повелитель. Как же ты думаешь распорядиться этим даром? Эдак, лежа посреди холодной комнаты в ожидании смерти?

— Всё, хватит, — в тихом ужасе шикнул Яо Шу.

Он сам крепко ухватил Сорхахтани за руку и властно повлек ее обратно к двери. Все трое замерли, когда позади явственно послышался скрип. Хан приподнялся на кушетке. Ладони его слегка тряслись, лицо было желтовато-землистым, глаза налились кровью.

Под его тяжким взглядом старший кебтеул хана опустился на колени и склонил голову до самого пола.

— Встань, Алхун, — проскрежетал Угэдэй. — Зачем ты здесь? Или я не говорил, чтобы меня не тревожили?

— Прошу простить, повелитель. Меня ввели в заблуждение, что вы больны или даже при смерти.

К общему удивлению, Угэдэй на это лишь невесело усмехнулся:

— А может, и то, и это, Алхун… Ну что ж, ты меня увидел. А теперь ступай вон.

Кебтеул не ушел, а буквально испарился. Угэдэй воззрился на своего советника. На Сорхахтани он пока не глядел, хотя и поднялся на звук ее голоса.

— Яо Шу, оставь меня, — молвил он.

Советник согнулся в глубоком поклоне, после чего с еще большей силой ухватил Сорхахтани и потащил к дверям.

— Хан, повелитель мой! — выкрикнул она.

— Хватит! — шикнул Яо Шу, дергая ее за собой. Если бы он ослабил хватку, Сорхахтани бы упала, а так она крутнулась назад, разъяренная и беспомощная.

— Руки убери! — прошипела женщина в ответ. — Угэдэй! Как можешь ты видеть такое со мной обращение и ничего не предпринимать? Не я ли стояла с тобой в этом самом дворце в ночь ножей? Мой муж ответил бы на такое оскорбление. Но где он сейчас? Угэдэй!

Она была уже почти в дверях, когда хан снова подал голос:

— Яо Шу, выйди вон. Пускай она подойдет.

— Мой повелитель, — начал тот в ответ, — она…

— Пускай подойдет.

Сорхахтани ужалила советника взглядом ядовитой змеи и, потирая руку, выпрямилась. Яо Шу снова согнулся и, не оглядываясь, вышел с непроницаемым лицом. Дверь за ним с тихим щелчком закрылась. Сорхахтани с прыгающим от восторга сердцем стояла, медленно переводя дыхание. Она все же попала сюда. Все чуть было не сорвалось, причем непоправимо, но она таки пробилась к хану и осталась, одна из всех.

Угэдэй смотрел, как она подходит. Он чувствовал себя виноватым, но глаз не отводил. Не успела Сорхахтани вымолвить слова, как послышалось шарканье шагов и звяканье стекла о металл. Оказывается, это в комнату с подносом вошел ханов слуга Барас-агур. Вошел ну очень некстати.

— Барас, я не один, — прокряхтел Угэдэй. — У меня посетитель.

Слуга поглядел на Сорхахтани с неприкрытой враждебностью:

— Хану нехорошо. Зайдите в другой раз.

Сказал с твердостью доверенного лица — мол, здесь в услужении я, а значит, всем и заправляю. Сорхахтани улыбнулась: ишь ты. Небось за время болезни хана уже успел себя зачислить к нему в матери. Вид у суетящегося вокруг хана слуги был определенно довольный.

Женщина не тронулась с места. Барас-агур поджал губы и поставил поднос возле своего хозяина, демонстративно звякнув.

— Я еще раз говорю, — сердито посмотрел он, — хан недомогает, а потому ему нынче не до просителей.

Видя его растущее недовольство, Сорхахтани чуть повысила голос:

— Спасибо за чай, Барас-агур. Хана я обслужу сама. А ты, я надеюсь, знаешь свое место.

Слуга вспыхнул и поглядел на Угэдэя, но, не дождавшись поддержки, с ледяной неприязнью поклонился и вышел. Сорхахтани положила в исходящую паром золотистую жидкость драгоценные, как жизнь, крупицы буроватой соли и добавила из крохотного серебряного кувшинчика молоко. Пальцы ее были сноровисты и проворны.

— Подай мне, — проговорил Угэдэй.

Сорхахтани грациозно опустилась перед ним на колени и с наклоном головы протянула чашку:

— Я вся во власти моего повелителя хана.

От прикосновения его рук женщину пробрал озноб. В этой продуваемой всеми ветрами комнате хан был холоден, как лед. Сквозь полуопущенные ресницы она могла видеть его лицо — темное, в крапину, как будто где-то внутри у него синяки. Вблизи стало заметно, что ноги у него все в прожилках, как мрамор. С кровяными прожилками были и бледно-желтые глаза. Прихлебывая чай, от которого по ветру ветвилась струйка пара, хан молча взирал на свою гостью.