Последний гамбит - Внутренний СССР

Рассказывая, он перебирал в папке бумаги, пока не нашёл нужную.

— Если вы позволите, то я вам её зачитаю.

— Да, Гриша, пожалуйста.

— Притча называется «Когда меняются воды» и, по моему мнению, она имеет прямое отношение к «Мёртвой воде» — такое название дали русские концепции, альтернативной библейской.

«Однажды Хидр [53], учитель Моисея, обратился к человечеству с предостережением.

— Наступит такой день, — сказал он, — когда вся вода в мире, кроме той, что будет специально собрана, исчезнет. Затем ей на смену появится другая вода, от которой люди будут сходить с ума.

Лишь один человек понял смысл этих слов. Он собрал большой запас воды и спрятала его в надежном месте. Затем он стал поджидать, когда вода изменится.

В предсказанный день иссякли все реки, высохли колодцы, и тот человек, удалившись в убежище, стал пить из своих запасов.

Когда он увидел из своего убежища, что реки возобновили свое течение, то спустился к сынам человеческим. Он обнаружил, что они говорят и думают совсем не так, как прежде, они не помнят ни то, что с ними произошло, ни то, о чем их предостерегали. Когда он попытался с ними заговорить, то понял, что они считают его сумасшедшим и проявляют к нему враждебность либо сострадание, но никак не понимание.

По началу он совсем не притрагивался к новой воде и каждый день возвращался к своим запасам. Однако в конце концов он решил пить отныне новую воду, так как его поведение и мышление, выделявшие его среди остальных, сделали жизнь невыносимо одинокой. Он выпил новой воды и стал таким, как все. Тогда он совсем забыл о запасе иной воды, а окружающие его люди стали смотреть на него как на сумасшедшего, который чудесным образом исцелился от своего безумия».

Гриша закончил чтение. Холмс и Пракаш молчали, погруженные в свои мысли.

— Если вы не против, — прервал их размышления Гриша, — то я мог бы дать и соответствующий комментарий к этой притче.

— Разумеется, — сказал Холмс, — это интересно.

— Это — иносказание, — начал Гриша, — по мнению моих русских друзей — пережило века не случайно. Правда, в вымышленной сказочной реальности некоторые его иногда понимают, как «трансмутацию» природной воды, а не как некой иной «воды», свойственной обществу, которая по некоторым своим качествам в каком-то смысле аналогична воде в жизни планеты Земля в целом. Таким аналогом воды в жизни общества является культура — вся генетически ненаследуемая информация, передаваемая от поколения к поколению в их преемственности. Причем вещественные памятники и объекты культуры — выражение психической культуры (культуры мироощущения, культуры мышления, культуры осмысления происходящего), каждый этап развития которой предшествует каждому этапу развития вещественной культуры, выражающей психическую деятельность людей и господствующий в обществе строй психики.

Суфий древности мог иметь предвидение во «внелексических» субъективных образах о смене качества культуры, и потому имел некое представление в субъективно-образной форме о каждом из типов «вод». Но вряд ли бы его единообразно поняли современники, имевшие субъективно-образное представление только о том типе «воды» (культуры, нравственности и этики), в которой они жили сами, и вряд ли бы они передали это предсказание через века, попробуй он им рассказать всё прямо. Но сказка, как иносказание о чудесном неведомом и непонятном, пережила многие поколения.

Естественно, что с точки зрения человека живущего в одном типе культуры, внезапно оказаться в другом — качественно ином типе культуры — означает выглядеть в ней сумасшедшим и возможно вызвать к себе «враждебность» или сострадание. Само же общество, живущее иной культурой, с точки зрения внезапно в нём оказавшегося также будет выглядеть как психбольница на свободе. Его отношения с обществом войдут в лад, только после того, как он приобщится к новой культуре, и новая «вода» станет основой его «физиологии» в преобразившемся обществе.

— Очень интересная аналогия, Гриша, — заметил Холмс. — Вы, я вижу, неплохо подготовились к новому информационному состоянию, и новая вода стала для вас частью новой культуры.

— Да, мистер Холмс, но на это мне потребовался почти целый год. И скажу больше: это был самый трудный год в моей жизни, так как пришлось переосмыслить всё, что было таким привычным и удобным.

— И как после этого жизнь стала легче?

— Нет, легче не стало, может даже труднее, но намного интереснее, так как цели обрели устойчивость и определённость.

— А почему вы не возвращаетесь в Россию? Там, насколько я понял, теперь у вас есть единомышленники?

— Это для меня сейчас самый сложный вопрос. Да, я хотел бы вернуться в Россию, и никто не смог бы меня удержать здесь. Родители очень ждут. Но у меня появилось несвойственное мне ранее чувство долга, к которому никто меня, кроме моей совести не принуждает. Если бы эту миссию, которую я здесь выполняю, мне поручило государство, то я не смог бы сделать и десятой доли того, что делаю здесь по доброй воле. В России я имел большие деньги и большие возможности в смысле жизненных благ, но не имел душевного равновесия. Три года назад я приехал сюда за тем, чтобы обрести здесь душевный покой, и, как мне показалось поначалу, обрёл его. Но потом со мной началось такое, что словами передать невозможно. Могу лишь провести некую аналогию. Бывало ли с вами такое, мистер Холмс: вы спите, видите прекрасный сон, иногда просыпаетесь, но с одной лишь мыслью — как снова вернуться в этот прекрасный сон. А когда вы не можете этого сделать, то в душе вашей поднимается раздражение. Если с вами такое случалось, то вы поймёте меня. И это моё состояние продолжалось до приезда русских из Петербурга. Да, я проснулся и увидел всё несовершенство окружающей меня жизни. Иногда я жалею о прекрасном сне, в котором пребывал почти два года; иногда во мне поднимается раздражение, но усилием воли я подавляю его и продолжаю делать своё новое дело. У меня появился круг новых друзей, а многие приезжающие сюда русские, возвращаются другими и, как они сами говорят, словно очнувшимися от глубокого сна. И я буду здесь до тех пор, пока не появится кто-то равный мне или лучше меня, способный давать людям пить новую воду. И мне безразлично, какой он будет национальности: тут я полностью согласен с братом Пракаша.

— Я искренне рад за вас, Гриша. И я благодарен вам за то, что вы мне пояснили многие вещи, но есть один вопрос в отношении России, который давно не даёт мне покоя.

— Не уверен, мистер Холмс, смогу ли я вам на него ответить, но ваш искренний интерес к России не вызывает у меня сомнений и потому я готов.

— Многое мне непонятно в истории России: почему так легко в этой стране берутся за всё новое, а потом с такой же лёгкостью это новое отбрасывают, как ненужное заблуждение? Не говорит ли это о легкомыслии русских?

— Удивительное дело, но этот вопрос долгое время волновал и меня. Я не мог его так четко сформулировать, как это сделали вы, но разговор на эту тему был с гостями из Петербурга, и я попробую пересказать их точку зрения на эту проблему. По их мнению, долгое время русская региональная цивилизация исполняла роль системы с положительными обратными связями по отношению к глобальной цивилизации, конечно, если смотреть на процессы в ней с позиций миропонимания региональной цивилизации Запада.

— Это что-то из области кибернетики?

— Нет, мистер Холмс, это из области достаточно общей теории управления. Согласно ей, когда в такую систему попадает сигнал (возмущение) с определённой частотой колебаний, то амплитуда колебаний системы нарастает, и она может даже разрушиться, если не избавится от привнесённого извне возмущения. Если этот же сигнал попадает в систему с отрицательными обратными связями, то амплитуда возмущений падает, система стабилизируется и входит в равновесное состояние.

— Не понимаю, какое может быть сходство у такой системы с Россией.

— Русская цивилизация — социальная система, а роль возмущающего сигнала, поступающего извне, может играть, например, пришедшее из Византии исторически сложившееся христианство, или марксизм, который не только был навязан русскому народу, но в какой-то мере, как и христианство, был поначалу принят определённой частью населения России. А теперь представьте, что и то, и другое не согласуется с тем, что на Руси всегда называлось Божьим промыслом. Вот и получается, что Россия, как система с положительными обратными связями, такое «возмущение», поступившее извне, сначала принимает, потом доводит до абсурда и, в целях самосохранения, выбрасывает.

— И как долго это может продолжаться?

— До тех пор, пока Россия не начнет первой в глобальной цивилизации жить в согласии с Божьим промыслом. Такова её миссия.

— Ну, а как другие цивилизации, Запад, например?