Подметный манифест - Далия Трускиновская

- Все науки и искусства суть прилагательные, - вдруг сказал Шварц.

- А что же тогда существительные? - спросил возмущенный таковой безграмотностью Саша, готовый к грамматическому спору.

- Существительна есть наука фифиология.

Архаров уставился на Шварца с немалым удивлением. Не то чтобы он разбирался в науках - однако название прозвучало очень уж смешное.

- И каков предмет сей науки? - Саша уже был готов перейти в атаку.

- Предмет ее - умение пользоваться людьми и своевременностью. Из прилагательных искусств же наиважнейшие - искусство терпеливо сидеть в засаде и искусство ловить случай за шиворот.

Это было сказано даже с некоторым изяществом.

- То есть, сие - по нашему ведомству, - одобрил науку Архаров. - Будешь, Карл Иванович, главным фифи…

- Фифистом, - подсказал Левушка. - Коли есть софисты, отчего не быть фифистам?

Архаров расхохотался.

- Осталось только сыскать тех людей, коими мы, фифисты, будем пользоваться, - продолжал Левушка. - И определить область, в коей они пригодятся.

- Область сия для меня исключительно полицейская, - отвечал Шварц. - И тут мы имеем перед собой три пути. Непременно найдутся охотники, которые пожелают помочь полиции безвозмездно. Кабы ваша милость Никола й Петрович была несколько галантоннее, то сыскались бы охотницы. Второй путь - покупать услуги за деньги. Поверьте, не самый худший. Третий же - покупать услуги в обмен на молчание.

- Ты о чем, черная душа? - насторожился Архаров. Теперь лишь до него дошло, что разговор затеян неспроста. Раньше Шварц, даже будучи зван к столу, никогда не упоминал науку фифиологию.

- Допустим, некая особа в молодые годы понаделала дурачеств, и ей теперь ни к чему, чтобы об этом вся Москва гудела. Коли знать про те дурачества в подробностях и разумно поговорить с той особой, она согласится сотрудничать…

- Та-ак… - протянул Архаров. Хитрый Шварц нарочно сделал сие предположение в обществе Левушки и Саши, да еще и замаскировав его под новый поворот застольной беседы. Скажи он такое в полицейской конгторе - Архаров живо прекратил бы фифиологические рассуждения.

- Вспомните того же господина Вельяминова. Петиметр во многие дома вхож, а меж тем у нас припасены его дурацкие векселя, выданные французским мазурикам. И его весьма огорчит, коли господин обер-полицмейстер предъявит их престарелой тетушке, способной сгоряча лишить наследства. Вот образец применения фифиологии. В области чистой теории, ваша милость.

Но Шварц отнюдь не теорию имел в виду. Он понимал архаровскую тревогу и предлагал разумный способ собрать верные сведения. Другое дело, что дворянину, офицеру, полковнику сей способ применительно к людям его круга казался неприемлемым.

- Ну, коли Вельяминов… Его, дуралея, припугнуть сам Бог велел, - согласился Архаров. - И показывать ему сии векселя каждый месяц, дабы от дурачеств удержать. А что, Тучков, и ты, поди, портному или башмачнику должен? Говори, не стыдись - для праздничного дня я тебя из ямы выкуплю!

Московские купцы имели такое обыкновение - выкупать из долговой тюрьмы, она же - «яма», несостоятельных должников. Вообразить в таковом положении поручика Тучкова было верхом комической нелепости - даже Шварц засмеялся. Тем опасный разговор о науке фифиологии и удалось погасить.

Потом Архаров решил, что Шварцу лучше ночевать на Пречистенке - немец немного выпил, куда ему тащиться? Опять же - места всем хватит.

Особняк угомонился, все разбрелись по своим комнатам, и тишина стояла примерно до второго часа ночи.

Архаров проснулся оттого, что Никодимка осторожно дергал одеяло.

- Ваши милости Николаи Петровичи, - шептал камердинер, - просыпайтесь, Христа ради, беда стряслась…

- Пошел к монаху на хрен, - пробормотал Архаров.

- Ваши милости, не извольте гневаться, открывайте глазки… ножки на пол спускайте…

- Что?! - взревел заспанным басом Архаров, ощутив на своей босой ступне шарящую руку. Никодимка в услужливости не знал разумных пределов и пытался усадить спящего хозяина как можно нежнее и деликатнее. Но Архаров от изумления брыкнул его, что было дури. Никодимка, вскрикнув, так и сел на пол.

- Что стряслось, я тебя спрашиваю!?

- К вашим милостям… гости к вашим милостям!…

- Какие, хрен им в зубы, гости?!

За окном была сплошная чернота, по ощущениям - ночь только начиналась.

- Ваши милости, Николаи Петровичи! Она грозится весь дом по кирпичику разнести! А я знаю - она-то может! Она и из пушки стреляла!

- Кто из пушки стрелял? - спросил ошарашенный Архаров.

- Да Марфа же!

- Какая Марфа?

- Наша… ваша… из Зарядья Марфа! Прибежала, ваши милости требует, ругается матерно…

- Она что, пьяна?

- Ваших милостей домогается, - твердил взволнованный Никодимка, пока Архаров, несколько проснувшись, не понял: Марфин гнев для него все еще страшнее недовольства господина обер-полицмейстера.

- Шлафрок подавай, - распорядился он. - А Марфу сюда веди.

- Сюда, в ваших милостей спальню?

- Пошел вон.

Архарову было решительно все равно, что подумает камердинер - ему не хотелось выбираться из тепла, спускаться по лестнице. А Марфа уже столько мужиков перевидала, и одетых, и раздетых, и в постелях, и под постелями, что ее целомудрие не пострадает.

Не успел он согреть собой изнутри теплый розовый шлафрок на меху, как Марфа явилась. И тут же стало ясно, что Никодимка соврал - она отнюдь не ругалась, не грозилась, а встала у порога, тяжело дыша и дергая край шали, кое-как намотанной на голову поверх чепца.

- С чем среди ночи пожаловала? - сердито спросил Архаров.

- Батюшка Николай Петрович…

Он уставился на сводню, немало удивленный - Марфа была в смятении. И батюшкой его называла крайне редко… может, где нашкодила?…

- Ну, говори.

- Уж и не знаю, как сказать…

- Ты - да не знаешь?

Она развела пухлыми руками.

- Ну, так что стряслось-то? Блоха с печки упала? - подсказал обер-полицмейстер.

- Ох, еще того почище! Я чуть мимо лавки на пол не села.

- Ну так скажешь ты или нет?! - прикрикнул Архаров.

- Да скажу, затем ведь к тебе и бежала. Иван Иваныч мой вернулся…

- Кто?!? - Архаров даже подскочил на кровати.

- Иван Иваныч мой, - повторила Марфа. - Думала, мерещится… меньше на ночь сладкой наливки пить надобно… а он стоит в дверях и повторяет: да я это, Марфушка, я, я самый… Сказывали, помер в каторге, а он - вот он, стоит, за косяк держится…

- Каин?!

- Каин…

- На Москве?

- У меня, отсыпается.

- Откуда ж взялся?

- Не сказывал. А я на сапоги поглядела, он в сапогах пришел. Совсем разбитые. Одежонка справная, господская, а сапоги разбитые. Издалека добирался.

- Та-ак… И чего ж ко мне с этой новостью явилась?Да и среди ночи прямо домой?

- Хорошие вопросы ты, сударь мой, задаешь, - вздохнула Марфа и без приглашения села на стул. - Ты, может, вздумал, что я своего дружка сдать решила?

- Нет, сего я не вздумал. Потому и спрашиваю.

- Да сам же Иван Иваныч меня к тебе и посылал.

Архаров хмыкнул.

- Вон и я тоже онемела, - продолжала Марфа. - Я было уперлась - не пойду и не пойду. А он с дороги заснул. Глядела я на него, глядела… глядела… да и побежала… пока не проснулся…

- Одна, через пол-Москвы? Среди ночи?

- А что мне сделается!

Архаров понял, что где-то под необъятной шубой спрятан пистолет, а может, и кистень.

- Коли он тебе не надобен, так я и не скажу, что ходила. Упрусь - да и только. Господи, за что мне это? Жила себе, горя не знала - притащился!

- Ты что, доподлинно его боишься? - очень недоверчиво спросил Архаров.

- Боюсь, - призналась Марфа. - Кабы его черт унес - я бы и за черта свечку во храме поставила…

- Откуда ж он известен, что ты с полицией дружбу водишь?

- А то он меня не знает! - воскликнула Марфа. - Догадался, что я прежнего ремесла не бросаю, а значит, чтобы не было беды, должна с полицейскими ладить, я им - словечко, а они мне - на иной грех глаза и закроют…

- То - полицейские, а то - обер-полицмейстер, - весомо сказал Архаров. - Такого он из каторги углядеть уж никак не мог.

Марфа не смутилась.

- Сдается, он не сразу ко мне пожаловал, а сперва денька три-четыре на Москве прожил, - с искусной неувереностью молвила она. - У него тут давние приятели… почем я знаю, может, они за мной пригляд имели?… Вот он убедился, что у меня все чисто, не пропала без него, со знатными особами знакомство вожу, и пожаловал…

Архарову это объяснение не слишком понравилось. Марфа обычно ему не врала - когда ловил на горячем, скорее уж лезла в склоку, чем пыталась обмануть. А тут явно недоговаривала - недаром прежде, чем дать объяснение, глазами в угол стрельнула, как если бы оттуда подсказали.

- То бишь, оттого, что он обо мне заговорил, ты и вздумала, будто он в Москве не первый день обретается?

Марфа явственно насторожилась. Догадливость Архарова давно была ей известна.

- Ну, иные приметы также были… Кто с дороги - первым делом в баню просится. А он - в чистой рубахе, рожа гладкая - с утра его кто-то, видать, выбрил… Вот только хромает малость - раньше за ним такого не водилось… Спрашивала, зачем пожаловал, - отшучивается. Я я-то его шутки знаю, от них потом люди кровавыми слезьми плакали… что-то затеял, а что - черт его душу ведает! Уж и не знаю, куда его девать…