Подметный манифест - Далия Трускиновская

Архаров молча снес то, что покойного московского градоначальника пьяный драматург при нем назвал болваном.

- Чудно, - заметил он, меж тем как трактирный половой, повинуясь щелчку его пальцев, подбежал и склонился в поклоне. - Штоф водки, огурцов миску, подовых пирогов с мясом и с капустой, пожирнее, что там у вас еще найдется, все тащи! А вот всегда было мне любопытственно знать, откуда те трагедии берутся. Неужто садится человек и, глаза в потолок уставя, вот так прямо принимается сочинять?

- Видел ли ты мою трагедию «Синав и Трувор»? - спросил драматург.

- Видывал, - тут же преспокойно соврал Архаров.

- Ну и что скажешь?

- Изрядно. Потому и спрашиваю, что понять не могу - откуда все сие к тебе, сударь, в голову попало? В истории вычитал? Либо сам все изобрел?

- В истории, пожалуй, вычитаешь! - вдруг возмутился Сумароков. - История скупа! Три, четыре слова скажет - и замолкает! Был-де такой-то князь - и помре! А ты изволь из них выводить идеи и характеры!

- Так где ж там те три или четыре слова? - преспокойно продолжал расспросы Архаров.

- А на что тебе?

- Уразуметь хочу. Я-то писать неспособен, когда что надо накалякать - своему Сашке диктую, он пишет, я руку прикладываю.

Вот это было чистой правдой.

Перо не слушалось архаровской руки, брызгало, баловалось, и простые слова тут же делались загадками - приходилось выговаривать их беззвучно губами, чтобы понять, из каких букв они состоят. И то - случались словечки, которые Архаров смолоду всякий раз писал иначе, потому что запомнить их правильный вид был не в состоянии. Тут, он, кстати, не был оригиналом - три четверти дворянства именно так и излагало на бумаге свои мысли, всякий раз изобретая особливую грамматику и орфографию.

- Ну, уразуметь мудрено. Вот сказано в истории, что Киевское княжество с трех братьев пошло, звали их - Рюрик, Синав и Трувор. И про походы немного. Я стал рассуждать - для трагедии не только кавалеры потребны, должна быть еще благородная героиня… ну, где ее, дуру, взять? Ага, думаю, потребна мне княжна! Коли просто киевская княжна, так и трагедии никакой - честным пирком да и за свадебку. А пусть, думаю, она новгородского посадника дочкой будет. Кто тогда новгородским посадником был и наплодил ли дочерей - никому неведомо. Далее - имя. Ну, черт ли скажет, как тогда княжон крестили - да и святого крещения не было. А при Новгороде - Ильмень-озеро, слово звучное. Стало быть, вот у меня уже и есть княжна Ильмена. А посадник пусть будет Гостомысл.

- Ишь ты! - восхитился Архаров. - Вроде пока все просто. Да что ж это водки не несут?

- Просто, да не всякому дано! Вон историю всякий кадет в Петербурге читал, потому что заставляют. Что ж все кадеты не сели да каждый по трагедии не написали? Потому что вас, читателей да зрителей, прорва, а Сумароков - один!

- Вот уж точно, - проворчал Архаров. - Да только не вопи так, сударь, люди озираются. А что, коли, скажем, государыня бы вычитала в истории про иных каких-то князей да велела написать трагедию - и написал бы?

- А что ж! Коли велела бы… Так ведь ей судьба российского театра безразлична! После чумы подал я проект об учреждении театра московского, и тут же подал свой проект Ванюшка Дмитревский. Ну, казалось бы, один - знаменитый драматург, вся Россия над его трагедиями слезами обливается! - воскликнул Сумароков. - И второй - театральная душа, сам пьесы ставит, сам на театре играет! И оба готовы душу положить за государственный театр! А государыня возьми да и отдай московский театр на откуп дураку итальянцу! Извольте радоваться - Гроти! А откуда он взялся - никто так и не понял! Гроти! Сказывали, в своем отечестве в балаганах паяцев изображал! Ну вот при нем и дождались - публика в театр не ходит, впору закрывать! Я знаю, государыня меня невзлюбила, полагает - я ее государством править на дурных примерах учу! Вот тоже учитель взялся! А коли даже так?…

Тут наконец пожаловал половой и выставил на край стола все, что было спрошено.

- Да Бог с ними, с примерами, - сказал Архаров. - Про имена мне все понятно… да ты пей, сударь мой, пей и закусывай. Я ведь для того тебя и угощаю, чтобы приятную беседу иметь. И чтобы ты меня вразумил…

- Беседу о возвышенном, - поправил драматург и тут же расплескал по стопкам из тяжелого зеленого штофа мутноватую жидкость. - Твое здоровье, сударь, не прогневайся, не знаю, как по батюшке.

- Николай Петров, - опять же не соврал Архаров. - И твое здоровье, Александр Петрович.

Выпили. Хорошо пошло, мягко, с приятным жаром во внутренностях. Архаров даже удивился - давно не было от водки столь нежного удовольствия. Закусили толстыми ломтями сильно начесноченного сала.

- И сейчас, поди, трагедию пишешь? - спросил Архаров.

- И пишу! Переписываю, вернее сказать.

Архаров насторожился.

- А для чего, сударь?

- Тс-с-с! - драматург изобразил лукавого купидона, прижимающего пальчик к губам. - Ни слова, сударь, не то… тираны не дремлют!…

- Известно, не дремлют, - вполголоса согласился Архаров. Ему не хотелось, чтобы драматург вдруг начал проповедовать борьбу с тиранами как раз тогда, когда удалось удачно начать разговор о переписываемой трагедии. И потому он несколько уклонился от темы:

- Жалко мне тебя, Александр Петрович. Душу ведь свою за театр кладешь, а кто ценит?

- Ни одна собака! - подтвердил драматург.

- Может, лишь лет через сотню поймут, сколь ты был велик, такое часто случатся, - обнадежил Архаров. - Вот ты пропился весь, кафтан пропил, в шлафроке через дорогу в кабак бегаешь, а ведь приходишь домой и сочиняешь трагедию! Не обидно ли это - что лишь правнуки оценят? Я бы с тоски удавился!

- А я, вишь, все никак не удавлюсь! Нет, не все лишь подьячие театром правят, находятся люди тонкого и отменного вкусу, - сообщил Сумароков. - Пирог-то вон прямо на меня глядит.

- Ну так и ешь, для того он сюда поставлен, чтобы съели. Нет, сударь, людей отменного вкуса уж не осталось, нет их на Москве, все в Петербург перебежали…

Это была несложная ловушка - теперь оставалось следить, когда же драматург примется врать, и все разуметь наоборот.

- Ан нет! Не все! Вот послушай - точно так же, как сейчас с тобой, сижу я тут и думаю - пришел бы кто из давних знакомцев и угостил бы стопочкой. Глядь - подсаживается кавалер, говорил мне: а ведь я вас, сударь, признал. И тут же начинает про справедливость толковать. А справедливость есть! Есть Божья справедливость! Сам видел!

Драматург сделался грозен и бухнул кулаком об стол. Посуда подскочила, штоф едва не завалился.

- Ты, брат, потише вопи, - совсем по-простецки сказал, подхватив штоф, Архаров. И Сумароков, понизив голос, рассказал, что бывший московский градоначальник Салтыков, из-за впавшей в запой актерки Ивановой сгубивший представление его трагедии, той самой - «Синав и Трувор», тем, что сам взялся ее разучивать с актерами, прогневал-таки Господа - после того, как он сбежал из зачумленной Москвы, государыня-матушка, осердясь, упекла его в отставку, а на его место прислала князя Волконского. Тот театру не способствует, да хоть сам в те дела не лезет - и на том спасибо. Вот, стало быть, и справедливость!

Этой новости было в обед сто лет, и назначение Волконского состоялось буквально на глазах Архарова, но он слушал так, как если бы слышал про Салтыкова и его преемника впервые в жизни.

Оказалось, что кавалер, что подсел за стол к Сумарокову, всю ту недавнюю историю хорошо знал и был на стороне драматурга. Явил он себя с наилучшей стороны - просвещенным зрителем, из тех, что, сидя в ложах, не амурничают, газет и писем вслух не читают и орехами не трещат. И даже прочитал наизусть прекрасные строчки:

Почтен герой, врага который победит,Но кто отечество от ига свободит,И победителя почтенней многократно.За общество умреть и хвально, и приятно!

Сумароков повторил собственные строки, возведя очи к закопченному потолку и довольно громко. Но, судя по всему, тут к его гениальности уже изрядно привыкли.

Архаров ничего прекрасного в виршах не услышал - переложив их в уме своем на презренную прозу, он обнаружил мысль достаточно невнятную: какое отечество и что еще за иго? Про иго он спросил, чего делать не следовало - возмущенный непонятливостью обер-полицмейстера, Сумароков раскричался, пришлось его угомонять, и, надо сказать правду, был миг, когда у Архарова засвербели кулаки.

Но он сдержался и потребовал еще штоф водки. Только тем и вернул сочинителя в благодушное состояние.

- Ты, сударь, малоумен и книг не читаешь, - в благодарность сказал Сумароков Архарову, - но у тебя тяга к искусству похвалы достойна. И ты вот верно скорбишь, что сейчас меня не ценят! Первого драматического сочинителя России не ценят! А он сказал - им, сим нашим соплеменникам, надобно завидовать своим потомкам, которые одни только окажутся достаточно просвещенными, дабы классической трагедией насладиться! Ибо в метком нравоучении кроется спасение отечества…