Подметный манифест - Далия Трускиновская

- Почему, сударь?

- Слишком много завистливых глаз и длинных языков тут, в Санкт-Петербурге, сударыня. Теперь же простите - я должен откланяться…

Тут-то он и поглядел впервые Вареньке в глаза.

Она, повинуясь новому порыву души, протянула ему руку для поцелуя. И рука почти не ощутила прикосновения мужских губ, зато ощутило все тело - поцелуй был в красивых и настойчивых глазах князя Горелова, поцелуй переполнял его, окружал его, как жаркий воздух окружает походную чугунную печку.

Варенька испугалась и попятилась.

Лишь теперь она поняла, что такое диво должно было с ней случиться, когда ее целовал Петруша Фомин. А не случилось…

Смущенная и озадаченная, вернулась она к Марье Семеновне и Татьяне Андреевне. И потом, пока князь отсутствовал, она ежечасно вспоминала эти мгновения.

Как оказалось, князь, не желая, чтобы живущие в его доме женщины выезжали, послал записки знакомым купцам, и множество всевозможных милых мелочей было доставлено в Варенькину гостиную, ей оставалось лишь выбирать. Проявил он свою заботу и в другом - явился доктор, чтобы убедиться: дорога и волнения не сказались на Варенькином здоровье. Он прописал успокоительные капли - лавровишневые и настойку боярышника, новую микстуру, а также запретил двигаться в дорогу без его дозволения. Опять же, началась распутица, и, ежели бы Варенька собралась в путешествие из Петербурга в Москву, оно заняло бы едва ли не месяц - от одной почтовой станции до другой пришлось бы добираться целый день, а их, тех станций, двадцать восемь.

Приказ собираться в дорогу был получен уже на Пасху. Вместе с приказом прибыла в дом новая Варенькина горничная, молодая немка Матильда, забавно говорящая по-русски, но умеющая красиво причесать хозяйку и завязывающая удивительно ровные и пышные банты и розетки из лент. Марья Семеновна тут же стала звать ее Матреной, но немка к новому имени привыкнуть не успела - через два дня они с Варенькой и уехали, невзирая на возмущение старой княжны.

Оказались они в Москве.

Варенька плохо знала город, в коем почитай всю жизнь прожила. Коли куда надобно было попасть - ее везли в карете. Разве что в Божий храм они с Марьей Семеновной и всей ее свитой ходили пешком - так ведь храмы-то совсем рядом, улицу перейти или за угол завернуть. Поэтому Варенька и не знала, на какой улице ее поселили. Но дом был хорош, богато убран, белокурая Матильда знала в нем каждый уголок и помогла устроиться наилучшим образом. Милее всего оказалась для Вареньки библиотека, найденная в кабинете незримого хозяина. Там было множество французских романов, даже переведенных на русский язык, и целая полка с трудами первейшего российского сочинителя Сумарокова. Нашлись и стихи Хераскова, и его журнал «Полезное увеселение», где можно было найти пресмешные притчи молодых поэтов, и много чего иного.

Князь избегал оставаться с Варенькой наедине. Он несколько раз приезжал, был весьма почтителен, и Варенька сама во всем шла ему навстречу, чтобы он убедился - она на него более зла не держит. Все происходящее казалось ей странным, сбивало с толку но сказывалась очень важная вещь - Варенька чувствовала себя здоровой. И она открывала для себя мир молодой здоровой девицы, которая не должна всякий час беспокоиться - не начался бы несносный кашель, и прятать платок с кровавой мокротой.

Варенька до того даже осмелела, что стала сидеть у открытого окна, хотя Марья Семеновна ей настрого запретила это развлечение, боясь сквозняков. Она брала рукоделие и садилась работать, но при том постоянно поглядывала на прохожих, на экипажи, отмечала наряды дам, иногда звала Матильду, чтобы в дом привели уличного разносчика галантерейного товара.

Думая о том, что примерно так же будет жить когда-нибудь, став княгиней - о нет, не вскорости, даже не в этом году, а в вовсе отдаленном будущем, коего, однако ж, не миновать, - она испытывала тихую радость. И воспоминания о Петруше бледнели, выгорали, как выставленный на яркое солнце шелк. Князь правильно сделал, что привез ее туда, где ничто не способствовало долгой жизни тех воспоминаний.

Неделю спустя после ее вселения в новый дом князь прислал карету - чтобы Варенька поехала покататься. Она несколько огорчилась, что князь не сопровождает ее, и с неудовольствием прочитала в записке просьбу - не открывать занавесок. Москве незачем было знать, что воспитанница старой княжны Шестуновой вернулась одна, без своей покровительницы, в этом князь был прав, однако Вареньке очень хотелось видеть Москву не в узкую щелочку.

День был солнечный, она надела бледно-зеленое платье, весьма простое, но с прекрасными кружевами на рукавах. Волосы ей Матильда уложила в простую и очень любимую прическу - собрала сзади, чуть приподняв надо лбом, и выпустила на грудь длинную прядь. Это была прическа молодой благовоспитанной девицы, не обремененная кружевами и лентами, а также фальшивыми буклями. Они вместе сели в карету и покатили, и покатили! Варенька, сидя у окошка, все более и более оттягивала край занавески…

Москва радовала ее всем тем, чего она долгое время была лишена - жаркой весной, уличным шумом, воплями разносчиков, колокольным звоном, румяными веселыми лицами прохожих, даже собачьим лаем из-за высоких заборов, маленькими уютными церквушками за каждым поворотом, и самыми этими поворотами некстати и не вовремя, так что карета порой выворачивала по ухабистой улочке на двух колесах, опасно накренившись…

И вдруг Варенька увидела лицо… именно вдруг, потому что человек, которого должна была догнать и обогнать карета, внезапно обернулся…

Еще два оборота колеса - и их глаза встретились.

Изумление и восторг - вот что прочитала Варенька во взгляде. Сперва она удивилась было - неужто за зиму так похорошела? Но мгновение спустя узнала в этом окаменевшем человеке того упрямого архаровца, который ввалился к ней в подвал, когда она уже собралась помирать, и выпихнул ее на свет Божий, проковыряв дырку в земляном потолке.

Она улыбнулась ему, показывая: узнала, помню, благодарна! Улыбнулся и он, не отрывая от нее глаз. Тут и карета почему-то остановилась, так что лицо архаровца оказалось совсем близко.

Они глядели друг на друга, как будто были наедине в огромном, пустом и переполненном тишиной зале.

Должно быть, если бы они встретились в иных обстоятельствах, в чьей-то гостиной или в светском собрании, им не нашлось бы что сказать друг другу словесно. Однако сейчас, лишенные словесной беседы, они говорили глазами - а в глазах была радость встречи и у него, и у нее. И Варенька, сердясь, что между ними - это безмолвие, да еще кусок дурацкой ткани приходится придерживать, решительно дернула занавеску.

- О майн готт, так недопустимо! Так не велено! - воскликнула Матильда. И тут же незримое препятствие перед каретой куда-то подевалась, кучер щелкнул кнутом, колеса покатились, лицо архаровца поехало назад…

- Ты, сударыня, знай свое место! - привставая, чтобы не упускать восторженного взгляда, воскликнула Варенька. Но белокурая Матильда, лопоча про князя и про «не велено», стала ее оттаскивать от окошка. При этом она закричала по-немецки, а этого языка Варенька не знала.

Кони пошли вскачь, карета запрыгала по бревенчатой мостовой, Вареньке с Матильдой поневоле пришлось, друг дружку оттолкнув, шлепнуться на сиденье - Вареньке на заднее, Матильде, как положено девице низкого звания, на переднее.

Но на самом деле ничего не изменилось - взгляд архаровца, очумело-радостный, остался с Варенькой, она увозила его, и мысли, им пробужденные, уже начали свою тайную работу.

Так бывает - закружившись, отдавшись каким-то суетным делам и заботам, радостным и милым хлопотам, вдруг находишь случайно некое воспоминание о печальном и горестном - а это, глянь-ка, послание от тех дней, когда ты жил на взлете, на вдохе, на грани, на лезвии, и ощущение возникает - словно бы ты, незаметно потеряв себя, вдруг себя же и обретаешь, себя истинного, себя - в том давнем полете души…

Вот это и случилось с бедной Варенькой. Взгляд разбудил в ней ту перепуганную невесту мертвого жениха, которая искала соединения с ним за земными пределами, а все прочее оставила за собой, не оборачиваясь, как прах дорожный.

И тут же ей стало жутко - что делается?! Как она, заснув по дороге из Москвы в Европу, проснулась, обрученная с князем Гореловым, в этой карете? Как она додумалась уехать с человеком, которого ненавидела, и жить в одном доме с мужчиной, с которым не была повенчана? Все связи между событиями порвались у нее в голове, и главное теперь было одно - она предала своего любимого, она и года не продержалась, а хотела носить траур вечно!

Все ожило - и она вновь была в том подвале, вновь просила незнакомого архаровца говорить с ней о любимом, и он вновь рассказывал, как доблестно вел себя измайловец Фомин, когда гасили чумной бунт, как хорош был в седле, как его любили все в полку и в гвардии, как он был добр и честен…