Сочинения - Уильям Теккерей

Разумеется, неудача нашей чарльстонской экспедиции была раздута до небес, неприятель объявил ее своей грандиозной победой, научившись (скорее всего, от своих же предков) бить в барабаны по поводу захвата в плен какого-нибудь патруля, точно речь шла о победе в крупном сражении. Мистер Ли, этот победитель победителей, ринулся в Нью-Йорк, вовсю трубя о своей победе, и никто не принес ему более горячих поздравлений, чем главнокомандующий американской армии. В те дни они обращались друг к другу не иначе как «мой дорогой Ли» и «дорогой генерал», и меня всегда трогало то простодушное доверие и почитание, коим пользовались у главнокомандующего в начальный период революции те из его офицеров, что ранее служили в королевской армии. Так некогда мексиканцы взирали на дотоле не виданных ими вооруженных испанских всадников! И уж можете не сомневаться, что этот полоумный горластый хвастун Ли (как и еще один континентальный генерал, чье имя и дела приобрели в дальнейшем печальную известность) не преминул воспользоваться скромностью главнокомандующего: он не скупился на советы, хвастал и насмехался, отказывался повиноваться приказам, изо дня в день чиня все новые препятствия (как будто недоставало старых) на пути мистера Вашингтона, который лишь благодаря своему поразительному упорству не дал сбить себя с толку.

Во время нашего похода в Южную Каролину настал знаменательный день Четвертого июля, и Англия навеки распрощалась со своими тринадцатью колониями. Отличился и мой родной штат Виргиния, объявив, что все люди равно свободны, что вся власть принадлежит народу и только он один наделен неотъемлемым правом по собственному разумению менять, пересматривать или отменять форму правления и что идея наследственной верховной власти противоестественна и абсурдна! Наш генерал передал мне этот документ, только что полученный из Уильямсберга, в тот момент, когда, огибая берега Виргинии, мы плыли к северу, и под общий смех и шутливые возгласы указал мне, что с 4 июля и впредь я обязан исповедовать это кредо. А что поделаешь? Я виргинец, и мои крестные отцы провозгласили от моего имени и поклялись, что все люди свободны, включая, разумеется, и соплеменников бедняги Гамбо, что идея монархии абсурдна и я вправе по собственному разумению изменять форму правления. Я подумал об оставшейся дома госпоже Эсмонд, – как-то она отнесется к этим догматам, когда они будут представлены ей на подпись. А как встретит их Хэган? В своей проповеди, где вся логика была на его стороне, он не оставил от них камня на камне, однако правительство США это почему-то нисколько не поколебало. Когда же он дошел до того места, где говорилось, что все люди свободны, и сделал вывод, что посему, надо полагать, Гамбо, Сейди и Натан обладают несомненным правом попасть в Конгресс, матушка остановила его: «Полно, полно, дорогой мистер Хэган! К чему повторять подобный вздор! Оставим эти злобные басни на долю мятежников!»

В середине августа мы подошли к Нью-Йорку, куда Хоу привел свою армию, отступившую к Галифаксу после бесславного изгнания из Бостона. В Нью-Йорке находился американский главнокомандующий, крупное сражение было неминуемо, и я ожидал его с чувством сомнения и беспокойства, ибо знал, что полк моего дорогого брата входит в состав войска, которое нам предстояло атаковать и, само собой разумеется, разбить наголову. Для этого сражения на небольшой остров была стянута почти вся американская армия, и каждый офицер как на той, так и на другой стороне понимал, что она неминуемо будет разбита и не имеет ни малейших шансов на спасение. Два фрегата, выделенных из доброй сотни кораблей, были размещены с таким расчетом, чтобы держать под прицелом укрепленный лагерь противника и путь его возможного отхода к Нью-Йорку через Ист-Ривер; они разнесли бы в щепы любую лодку, попытайся главнокомандующий бежать на ней, и принудили бы его сложить оружие на берегу. Вашингтон принял сражение. Его наскоро набранные рекруты были наголову разбиты, несколько генералов, лучшие войска и артиллерия захвачены в плен, а те, что уцелели после разгрома, забились в лагерь, но туда за ними по пятам ворвались преследователи. Однако победители были отозваны, а противник зажат в углу острова, откуда у него не было возможности спастись. «Они у нас в руках, и завтра мы их возьмем», – заявил милейший генерал Хоу. Для наблюдения за американскими войсками не было выделено ни одного корабля, за передвижением в их лагере не следил ни один караул. И за одну ночь целая армия переправилась у нас под носом на материк, не потеряв при этом ни одного солдата. И все же генерал Хоу остался после этого на посту и довершил в Филадельфии свои доблестные деяния, начатые им на Лонг-Айленде и у Бридс-Хилл! Правда, в ту ночь к нам перебежал один из наших единомышленников, чтобы сообщить о начавшейся переправе, но он наткнулся на пикет, состоявший из немецких солдат, те его не понимали, а их командир либо бражничал, либо завалился спать. Наутро же, когда лазутчика привели к офицеру, понимавшему американский диалект, континентальная армия в полном составе уже переправилась через Ист-Ривер, и господство над тринадцатью колониями выскользнуло у нас из рук.

Моя оценка поведения нашего командующего отнюдь не была, чем-то исключительным в армии, хотя офицеры, непосредственно подчиненные мистеру Хоу, предпочитали помалкивать. Мне, вероятно, просто не везет. Иначе почему же мои неосторожные слова становились достоянием гласности быстрее, чем слова моих товарищей! Я был крайне взбешен тем, к чему свелась наша блистательная победа, но ведь и многие в армии были так же взбешены, почему же именно обо мне было доложено Хоу как о наиболее опасном из недовольных? В личной беседе Хоу был крайне любезен, галантен и добродушен.

– Итак, сэр Джордж, – заметил он мне, – вы ставите мне в вину как командиру то обстоятельство, что после сражения на Лонг-Айленде лег туман и ваши континентальные друзья проскользнули у меня между пальцев? А ведь мы захватили и перебили их немало. Так нет! Право же, на вас, господа офицеры-любители, ничем не угодишь. – И он пожал плечами, повернулся и заговорил с кем-то другим. Что же, пусть я и в самом деле не более чем любитель в воинском деле, а он любезнейший из всех людей, но скажи ему король Георг: «Ты никогда впредь не будешь моим офицером», – этот любезный и обходительный Кассио получил бы по заслугам.

Вскоре я узнал, каким образом командующему стало известно о моих настроениях. Мой любезный кузен мистер Уильям Эсмонд, который, разумеется, не преминул удрать из Нью-Йорка и со своего поста, как только королевские власти оставили город и туда вошел Вашингтон, вернулся обратно с нашими войсками и флотом. Его принадлежность к знатному роду и обширные знакомства в городе помогли ему втереться в доверие к новичкам в армии – к молодым денди, повесам и фатам, которых он принялся приобщать к игорным столам, кабакам и заведениям еще более сомнительной репутации, куда сей достойный джентльмен продолжал захаживать и в Новом Свете, как некогда делал в Старом. Coelum non animum [547] . Да, Уилл сменил место, но, переместив свою бренную плоть, не сменил заключенную в ней подлую душонку.

Будучи немало наслышан о тех небылицах, которые он распространял про нашу семью, я был полон решимости, не избегая встреч с ним, но и не ища их намеренно, при случае все же притянуть его к ответу.

Однажды, когда я сидел с приятелем в кофейне, мой родственник заявился туда в компании двух молодых армейских франтов, которых он и для удовольствия, и не без выгоды для себя приобщал ко всякого рода распутству. В одном из его молодых собутыльников я узнал адъютанта генерала Клинтона, с которым мы находились рядом и при Чарльстоне, у острова Салливан, и в Бруклине, где наш генерал столь успешно возглавлял правое крыло английской армии. Они заняли столик за перегородкой, поначалу не заметив нас, однако я слышал, как мой шумливый родственник трижды или четырежды упоминал мое имя и закончил свою пьяную речь, стукнув кулаком по столу и выкрикнув:

– Клянусь, я еще расправлюсь с ним и с этим проклятым мятежником, его братцем!

– Ба, мистер Эсмонд! – окликнул я его, подходя, но не снимая шляпы (при виде меня он слегка побледнел). – Мне давно хотелось повидаться с вами и выяснить одну безделицу, насчет которой мы с вами не сошлись во мнениях.

– Что вы имеете в виду, сэр? – осведомился он, сопровождая свои слова градом ругательств.

– Вы позволили себе усомниться в моей храбрости, утверждая, что я будто бы уклонился от поединка с вами в те дни, когда мы оба были еще молоды. Теперь наше родство и возраст должны удерживать нас от смертоубийственных безумств (при этих словах мистер Уилл вскочил с места, бросил на меня свирепый взгляд и приободрился). Однако предупреждаю: на меня можете клеветать сколько угодно, но если я услышу от вас еще хоть одно слово хулы про моего брата полковника Уорингтона, офицера континентальной армии, вы мне за это ответите.