Альфа и Омега - Дмитрий Дивеевский

Немчик поднялся с табурета и встал перед Иваном, широко расставив ноги. Глаза его сверкали, голос поднялся до визгливого фальцета:

– Ну что Вы понимаете в демократии, уважаемый! Вы мыслите дремучими категориями девятнадцатого века. Сегодня современный рынок каждого обеспечивает всем необходимым, каждый находит в нем себе место. Это единственный путь к благосостоянию.

– Какое благосостояние у нас уже началось – каждому ясно, – горько ответил Иван. – А вот скажите мне, разве при социализме не было благосостояния? Что, советский народ страдал от голода, эпидемий, отсутствия жилья, необразованности и незащищенности перед внешним врагом, как он уже страдает сегодня? Не было такого, правда ведь? А что было? Была нехватка каких-то вещей, дефициты и прочее. Но совсем не смертельные дефициты. Все они потихоньку уходили. Только вот кому-то очень захотелось на этой почве недовольство разжечь. Недовольство неудовлетворенных потребностей. А потребности-то, оказывается, вещь коварная. Есть у тебя трое штанов, а тебе четвертые хочется, приобрел четвертые, ан нет, все равно нехорошо, надо бы пятые. Только не такие, как в магазине за углом, а как на картинке из немецкого журнала. Вот она, обида! У немцев есть, а у нас нет! Проклятый социализм.

– Но ведь это правда, – злорадно засмеялся Немчик, – у немцев есть, а у нас нет. И как раз благодаря социализму.

– В том-то и беда, господин Немчик, что наши правители позволили фарцовщикам овладеть народными умами. Да ведь и Вы из той же породы, чего же еще от Вас ждать.

А касательно того, что лучше – социализм или рынок, то придет время, когда бедные страны прекратят доиться в пользу богатых. Вот тут-то и у немцев многого не станет. И не надо думать, что при рынке у нас все сразу разбогатеют, господин Немчик. Хотя, что я говорю, Вы-то уж точно так не думаете. Потому что Вы, господин, совсем не о народном благе заботитесь. Народ русский Вы ни в грош не ставите. Иначе так нехорошо очередь бы не оскорбили. Вы о своем благе печетесь, это на Вас написано. И если такие, как Вы, свои порядки установят, то здесь станет очень плохо. Поэтому больше мы с Вами разговаривать не будем. Вот Вам – Бог, а вот Вам – порог.

Немчик грустно ухмыльнулся, взял в руки дубленку и направился к выходу. Открыв дверь, он повернулся и сказал:

– Я все понял. Понял, какую Россию Вы ждете. Не дождетесь.

Голос словно сам по себе вырвался из горла Ивана:

– Подождите еще секунду, господин начальник!

Тот задержался на пороге.

– Я знаю, Вы не в состоянии понять меня, но попробуйте хотя бы запомнить мои слова: эта земля никогда не примет ни Ваших устремлений, ни Ваших дел. Вы на ней – разносчик чужих болезней. И чем раньше Вы это поймете, тем лучше будет для всех. У Вас еще есть возможность не навредить тому народу, который Вас кормит.

Немчик улыбнулся в ответ, показывая в злобном оскале белые зубы. Он хотел что-то ответить, но смолчал, открыл дверь и шагнул за порог. Вслед за ним словно вынесло сквозняком невидимый, но все-таки воспринимаемый клубящийся черный дым.

28. Филофей Бричкин

Прошла пора, когда Филофей Никитич выпрашивал себе собеседников из загробного мира. Мало-помалу в музее образовалась дыра между прошлым и настоящим, из которой могло вывалиться все, что угодно. Таким манером Бричкин перезнакомился почти со всеми обитателями музея, а с некоторыми даже подружился. Любимым его собеседником стал Федор Собакин, бывший командир отряда Частей Особого Назначения, сгинувший от тифа в двадцать третьем году. Появился Собакин в музее неожиданно.

Однажды Бричкин, только что закончивший ругаться с домовым, в очередной раз запачкавшим фотографию Фани Кац какой-то дрянью, надевал в прихожей свой плащишко, чтобы отправиться домой. В комнате было темновато, но он заметил какой-то необычный отблеск. Это поблескивали пуговицы на шинели Собакина, молча стоявшего в углу комнаты. Фигура его была видна достаточно отчетливо, хотя вся меблировка прихожей через нее просвечивала.

Филофей сразу узнал красного командира и нисколько не удивился. Пришел – значит надо.

– Вы ко мне? – вежливо осведомился он.

– Точно так, к тебе… то есть, к Вам, товарищ Бричкин. По личному вопросу.

– Интересно, чем я могу помочь привидению?

– Филофей Никитич, прошу не путать, я не привидение. Я кадровый загробный дух, а не какой-нибудь домовой. Прошел все мытарства и чист перед Господом.

– Что-то я не могу этого понять, ведь на Вас смертоубийство числится…

– Пересвет и Ослябя тоже врагов убивали, но в праведниках ходят. Я-то не праведник, но за мной только поражение врага в бою значится, и коли меня простили, то выходит, те, кого я жизни лишил, тоже не сахарные были. Тогда всеобщего зверства много было, Филофей Никитич.

Бричкин понял, что разговор предстоит долгий. Он снял плащишко и уселся перед Собакиным на диванчик.

– Так большевики же и виноваты в этом зверстве. Продразверстка и прочее…

– Сегодня говорят, что большевики насилие начали. Нет! Уж с Пятого года оно в Империи волной нарастало. Теперь-то мы знаем, что это бесы трудились. Мужики ведь в ту пору сильно бесам поддались, про Господа забыли. А когда крестьянин с ружьем с фронта деру дал, тут ему вовсе удержу не стало. В семнадцатом году бандитов по лесам как саранчи развелось. Из-за каравая хлеба души губили. Мы с ними беспощадно сражались…

– По совести говоря, я думал, что вся советская власть в адские тьмы направляется….

– Точно так, много наших начальников туда на вечное поселение отбыло, но не все. Советская власть была народным начинанием, в ней всякие люди работали, поэтому с ними по-разному обходятся.

– Так что Вас привело ко мне, Федор, не знаю, как по батюшке…?

– Федор Федорович мы… А привело меня желание с Вами пообщаться, потому что музей этот редкую возможность дает. Другого такого мне сейчас неизвестно.

– Вот и я думаю, Федор Федорович, отчего в захудалом Окоянове, где и событий-то исторических не было никогда, вдруг такая дверь между вашим и нашим миром образовалась?

– Филофей Никитич, мир – он един. Никакого отдельного загробного мира нет. Просто человеческие органы чувств не все воспринимают. Не по силам простому человеку видеть все вокруг. Поэтому и двери никакой специальной не надо. Требуются лишь особые обстоятельства, которые позволили бы нам общаться.

– Какие же это обстоятельства?

– Божье позволение. Оно иногда дается и в других местах, но всегда ненадолго. И не правы Вы, Филофей Никитич, насчет исторических событий. Не все они миру известны. А о некоторых земным людям и знать не дано. Вот Вы не задумывались, почему жители Окоянова в тридцатых годах все до одного храма взорвали? Ведь соседние города хотя бы по одному храму оставили, а кое-где и побольше. Здесь же – под чистую?

– Может, здесь руководители – особо воинствующие безбожники были. Да еще язычников много из мордвы.

– Воинствующих безбожников здесь было не больше, чем по соседству, а вот одно историческое событие на это дает намек. Помните резню на реке Пьяна, когда Тохтамыш все нижегородское ополчение вырезал? Это ведь неподалеку случилось.

– Ну, вспомнили пятнадцатый век!

– Да, пятнадцатый. Только пусть Вас это не смущает. Время призрачно. Давно и недавно – понятия относительные. Считайте, что это было позавчера. Так какие этому сопутствовали обстоятельства? Когда ополчение на Пьяну выдвинулось и заняло позицию, Тохтамыш не спешил подходить, прятался. Татары ведь не больно любили с русскими войсками в чистом поле воевать. Одно слово – разбойники. Ополченцы их малость подождали, а потом разленились, стали охотиться, пьянствовать и окрестных девушек насиловать. Разгульничали зело борзо, так борзо, что даже охранения не выставляли. Вот их такими хмельными татары ночью и вырезали. Тысячи русских богатырей встретили зарю с перерезанными глотками, а через три дня Нижний был сожжен дотла.

– Чего же здесь удивительного? В какую эпоху не заглянешь, везде подобное сыщешь. Уж такой мы народ.

– Сразу на весь народ валите. Нехорошо. А вот на Пьяне Господней защиты наше воинство лишилось, потому что вместо молитвы к Господу занималось пьянством и развратом.

– Какие простые у Вас объяснения!

– Непочитание Господа в решительный момент – это не простое объяснение. Оно – главное для наших бед.

Так вот, идем дальше. Речь все о том же, только ближе к современности. После революции Окоянов являлся сплошным винокуренным заводом. В редком доме не гнали самогон и там же его не пили. Почему – можно долго объяснять. Главное, что мы нисколько умнее нижегородского ополчения не стали, хотя прошло добрых пятьсот лет. Понимаете, к чему я клоню? На улице вихри враждебные, история страшный зигзаг делает, а мы пьянствуем и бесов тешим. И ведь точно также десятки тысяч будут вырезаны!

Из века в век копилось у нас нерадивое отношение к христианскому долгу, а привело к тому, что бесы неимоверно размножились. Ведь для них лучше пьянства и равнодушия условий не придумать. Вот результат духовной лености.