Мэри Джейн - Джессика Аня Блау
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я знаю, он мне сказал. Все хорошо. – Джимми большим пальцем вытер мои слезы.
– Мэри Джейн, ты плачешь? – Иззи повернулась в объятиях Джимми и прижалась ко мне.
Я замотала головой, но по моему лицу текли слезы. Этим летом я плакала больше, чем за все годы, прошедшие с тех пор, как я сама была в возрасте Иззи. И я никогда не чувствовала себя счастливее.
– Все хорошо, Мэри Джейн. Ты не сделала ничего плохого. – Джимми наклонился и поцеловал меня в лоб, и от этого я расплакалась еще сильнее. Я глубоко вдохнула, пытаясь сдержать слезы. Я не хотела расстраивать Иззи.
– Мэри Джейн. – Иззи целовала мне щеки и лоб. – Не плачь. Я люблю тебя.
– Все любят Мэри Джейн. – Джимми поцеловал меня в макушку, а потом стал напевать: – Мэри Джейн, Мэри Джейн!
Иззи запела вместе с ним, и я начала смеяться. Продолжая петь, Джимми вышел в гостиную. Он вернулся с гитарой, все еще напевая.
Пока мы с Иззи накрывали на стол, Джимми сидел на стуле, перебирал струны и пел. Я так сильно жалела, что мы увидели Джимми и Мини Джонс на пляже. И особенно сильно я жалела, что Мини Джонс вообще переехала в Роленд-Парк.
Первой в столовую вошла Шеба. Она переоделась в длинный сарафан из батика и была босиком и без лифчика. Она села рядом с Джимми, понаблюдала за ним с минуту, а затем начала петь с ним дуэтом. Вместе они звучали волшебно. Что, если Джимми и Шеба расстались бы из-за Мини Джонс? Что, если они больше никогда не спели бы вместе? Что, если бы Шеба снова вышла из себя, а Джимми сбежал, принял наркотики и получил передозировку? Что-то должно было рассыпаться, как карточный домик, и я чувствовала себя тем человеком, который выдергивает карту из его основания и наблюдает, как вся постройка разваливается на части.
Во время ужина не произошло ничего необычного. Джимми казался даже веселее и энергичнее, чем в большинство вечеров, а доктор Коун оживленнее участвовал в разговоре. Все пришли в восторг от жаркого, а Иззи не могла налюбоваться на свою композицию. Каждый раз, когда кто-то передавал что-то через стол, она вскакивала на стул, чтобы убедиться, что ни одна ракушка не была потревожена.
После десерта Джимми отодвинул стул и сказал, что помоет посуду. Миссис Коун вызвалась ему помочь. Как и Шеба, она нарядилась в длинный сарафан, но не из батика, а из какой-то старой, немного растянутой ткани. Она тоже была босиком. Каждый раз, когда кто-то ходил по кухне, я благодарила Бога за то, что на полу не было битой посуды, и никакие невидимые осколки не затаились в ожидании мягкой, нежной стопы.
Я отодвинула свой стул и посмотрела на Иззи.
– Пора купаться.
– Нет, подожди! – Иззи с ногами вскочила на стул. – Нужно еще зафотографировать мою компотицию!
– Отличная идея. – Доктор Коун отправился на поиски «Полароида», а мы с Шебой стали относить тарелки в раковину. Джимми и миссис Коун уже приступили к их мытью.
Доктор Коун вернулся через пару минут. Иззи уселась на столе рядом с ракушками и широко раскинула руки. Доктор Коун щелкнул по кнопке, и вспышка взорвалась ослепительным белым светом, от которого у меня из глаз на секунду посыпались искры.
– А теперь все соберитесь вокруг моей компотиции! – попросила Иззи.
– Еще одна отличная идея. – Доктор Коун наклонился к Иззи и чмокнул ее в макушку. – БОННИ!
Я не ожидала, что доктор Коун будет кричать здесь так же, как они с миссис Коун кричали дома, ведь столовая была соединена с кухней. Мы со своих мест видели миссис Коун и Джимми, которые стояли бок о бок у раковины, болтая и смеясь.
– ЧТО? – миссис Коун повернулась и посмотрела на своего мужа.
– ОБЩИЙ СНИМОК!
– О, мы обязаны сделать общий снимок. – Шеба унесла на кухню оставшееся жаркое. Она вернулась в сопровождении Джимми и миссис Коун.
– Я сделаю. У меня руки длинные. – Джимми забрал камеру у доктора Коуна, и мы все столпились у него за спиной, на фоне композиции Иззи.
– Скажите «трезвость»! – Джимми нажал на кнопку, вспышка вспыхнула снова, и перед моими глазами замелькали звездочки. Джимми вытащил фотографию и положил ее на стол рядом со снимком, сделанным доктором Коуном.
– Посмотрим на них после купания, – сказала я Иззи. Когда я подняла ее на руки и понесла в ванную, до меня донесся липкий запах фиксатора, который доктор Коун наносил на полароидные снимки.
В ванне Иззи снова запела песню про Мини Джонс.
– Давай лучше споем про радугу. – Мы с Иззи разучили песню «Прекрасный мир» из мюзикла «Рев грима, запах толпы»[32].
Мы начали вместе:
– Красный – цвет сладких леденцов…
Когда Иззи переоделась в пижаму, причесала волосы и вкусно пахла чистым постельным бельем, я отнесла ее в столовую смотреть «полароиды». Взрослые были в гостиной. Дымный ластичный запах, сопровождавший их вечерами, просачивался в столовую.
Иззи разглядывала фотографии.
– Мы красивые.
– Да, мы красивые.
Надвигалась катастрофа, и все же мы выглядели прекрасно. Мы улыбались. И все выглядели раскрепощенными, как будто каждый из нас находился на своем месте. И каждое из наших тел было тесно сомкнуто с чьим-то другим. Нас связывала неразрывная цепь любви. Полная противоположность постановочным семейным портретам, которые моя мама делала каждое Рождество. На наших фотографиях рождественская елка с игрушками, установленная первого декабря, чинно возвышалась на заднем плане. Мы с мамой наряжались в платья и туфли одного цвета. Всегда красные или зеленые, с бежевыми чулками на ногах. Папа каждый год надевал один и тот же галстук: красный, с праздничным орнаментом в виде зеленых елок. Я стояла в паре дюймов от своих родителей, которые не прикасались друг к другу. Мамина правая рука лежала на моем левом плече, а папина левая – на моем правом плече. Снимок обычно делал наш сосед, мистер Райли. Однажды, во время семейной поездки в Сан-Франциско, мы посетили музей Рипли «Хотите – верьте, хотите – нет!»[33] на Рыбацкой пристани. Восковые фигуры, которые я там увидела, напомнили мне наши рождественские фотографии. Раньше я думала, что этот мертвецкий вид, словно мы были
