Шамал. В 2 томах. Том 2. Книга 3 и 4 - Джеймс Клавелл

– Хорошо, пап. Я, э-э, я… мне бы не помешала таблетка аспирина. Признаюсь, чувствую я себя паршиво – все дорогу сюда нас трясло, как в аду. Я, э-э, я… так ты летишь ночным рейсом? А когда вернешься?

– Сразу, как только смогу. Через день или около того. Я позвоню тебе завтра, хорошо?

Скот колебался, его лицо подергивалось.

– Я… ты не мог бы… может… может, ты мог бы поехать со мной? Я расскажу тебе о Загросе, есть у тебя время?

– Конечно. Тяжело пришлось?

– И нет, и да. Выбрались все. Кроме Джордона. Но его убили из-за меня, пап, его… – Слезы хлынули из глаз Скота, хотя голос остался ровным и твердым. – Ничего не могу с этим поделать… ничего не могу. – Он вытер слезы, выругавшись себе под нос, и оперся на отца здоровой рукой. – Ничего не могу поделать… не знаю, не знаю, как мне…

– Это не твоя вина, сынок, – сказал Гаваллан, раздираемый отчаянием сына, терзаясь страхом за него. – Пойдем, мы… давай-ка двинемся в путь. – Он крикнул Жан-Люку: – Я отвезу Скота сделать рентген и сразу вернусь!

Тегеран. Квартира Мак-Айвера. 18.35. При свете свечей Чарли Петтикин и Паула сидели за обеденным столом, чокаясь наполненными вином бокалами с Сайадой Бертолен; на столе стояла большая открытая бутылка кьянти, тарелки с двумя большими салями, одна из которых уже стала заметно короче, огромным куском сыра дольче латте, еще не тронутого, и двумя свежими французскими багетами, которые Сайада принесла из Французского клуба, от одного уже почти ничего не осталось.

– Тут, может, и война идет, – сказала она с наигранной веселостью, появившись незваной с полчаса назад, – но французы в любом случае должны есть нормальный хлеб.

– Vive la France и viva l'Italia,[6] – произнес Петтикин, без особой охоты приглашая ее войти: ему ни с кем не хотелось делить Паулу. Как только Паула потеряла всякий интерес к Ноггеру Лейну, он устремился в образовавшуюся брешь, вопреки всему надеясь на удачу. – Паула прилетела сегодня днем с рейсом «Алиталии», пронесла через таможню всю эту выпивку, рискуя жизнью, и… и, скажи, разве она не суперраспрекраснейшая из женщин?

Паула рассмеялась:

– Это все дольче латте, Сайада. Чарли говорил мне, что это его любимый сыр.

– Да разве это не самый лучший сыр в мире? Разве все итальянское не самое лучшее на земле?

Паула достала штопор и протянула его ему, ее глаза с зелеными точками вызывали у него дрожь в спине.

– Это тебе, caro![7]

– Magnifico![8] Интересно, все девушки в «Алиталии» такие заботливые, храбрые, прекрасные, умелые, нежные, благоухающие, любящие и… э-э… кинематографичные?

– Разумеется.

– Присоединяйся к пиршеству, Сайада, – пригласил он. Когда она подошла ближе и он мог хорошенько разглядеть на свету, он заметил в ней какую-то странность. – Ты в порядке?

– О да, это… это ерунда. – Сайада была рада свечам, в их свете она могла спрятаться. – Я… э… я не могу остаться, спасибо, я… я просто скучаю по Жан-Люку, хотела узнать, когда он вернется, я подумала, батоны вам не помешают.

– Очень рад, что ты забежала. У нас приличного хлеба не было уже несколько недель, спасибо, но ты все равно оставайся. Мак отправился в Дошан-Таппех, чтобы забрать там Тома. Том будет знать про Жан-Люка. Они должны вот-вот приехать.

– Как Загрос?

– Нам пришлось закрыть базу. – Хлопоча со стаканами и тарелками и накрывая на стол – Паула помогала ему и делала большую часть работы, – Петтикин рассказал им почему и поведал о нападении террористов на «Беллиссиму», об убийстве Джанни, а потом и Джордона, о ранении Скота Гаваллана. – Сущий кошмар, но делать нечего.

– Ужасно, – сказала Паула. – Это объясняет, почему обратно мы летим через Шираз с указанием оставить свободными пятьдесят мест. Должно быть, это для наших граждан с Загроса.

– Чертовское невезение, – сказала Сайада, раздумывая, следует ли ей передать эту информацию дальше. Им – и ему.

Голос позвонил ей вчера, в начале дня, и спросил, во сколько она рассталась с Теймуром в субботу.

– Часов в пять, в четверть шестого, а что?

– В проклятом здании случился пожар сразу после наступления темноты; где-то на третьем этаже, отрезав оба верхних этажа. Все здание выгорело дотла, много погибших, и нет никаких следов ни Теймура, ни остальных. Пожарные, конечно, прибыли слишком поздно…

Ей было нетрудно вызвать настоящие слезы и излить живую боль. Позже вчера Голос позвонил снова:

– Ты передала Теймуру бумаги?

– Да… да, да, передала.

Она услышала приглушенное ругательство.

– Будь во Французском клубе завтра днем. Я оставлю указания в твоем ящике.

Но никакой записки она там не нашла, поэтому выпросила два батона на кухне и приехала сюда – больше ей идти было некуда, и она была все еще очень напугана.

– Так печально, – говорила Паула.

– Да, но хватит об этом, – сказал Петтикин, проклиная себя за то, что все им рассказал: не их это заботы, подумал он. – Давайте есть, пить и веселиться.

– Ибо завтра мы умрем? – закончила за него Сайада.

– Нет. – Петтикин поднял бокал, улыбнулся Пауле сияющей улыбкой. – Ибо завтра будем жить. Ваше здоровье! – Он чокнулся с ней, потом с Сайадой и подумал, какая потрясающая пара женщин сидит у него за столом, только Паула, конечно, гораздо-гораздо…

Сайада думала: Чарли влюблен в эту сладкоголосую гарпию, которая слопает его, когда ей вздумается, и выплюнет косточки, даже не поперхнувшись, но почему они – мои новые хозяева, кто бы они ни были, – почему они хотят знать про Жан-Люка и про Тома и хотят, чтобы я стала любовницей Армстронга? И как только они узнали про моего сына, будь они прокляты.

Паула думала: я ненавижу этот дерьмовый город, где все настолько мрачные, придавленные судьбой и расстроенные, как эта бедная женщина, у которой явно обычные проблемы с ее мужчиной, когда есть Рим, и солнечный свет, и Италия, и сладкая жизнь, чтобы напиться ею допьяна, вино, смех и любовь для удовольствия, дети, которых я рожу, и муж, которого я буду лелеять, но только если этот дьявол будет вести себя пристойно – почему все мужчины такие гнусные и почему мне нравится этот Чарли, который слишком стар, но вроде и не слишком, слишком беден, но вроде и не слишком, слишком мужиковат, но вроде…

– Alora,[9] – сказала она; вино делало ее губы еще более сочными, – Чарли, amore,[10] мы обязательно должны встретиться в Риме. Тегеран такой… такой угнетенный, scusa,[11] угнетающий.

– Вовсе нет, когда вы здесь, – сказал он.

Сайада смотрела, как они улыбаются друг другу, и завидовала им.