Три последних самодержца - Александра Богданович

Про свои среды Мещерский говорит, что это — форум, а четверги Татищева — сенат. Кутайсов говорит, что из этих вечеров никакой не выйдет пользы, так как у Татищева заняты устаревшим вопросом, окончательно погибшим, — поднять значение дворянства, вернуть ему его прежнее положение, вернуть ему его прежнюю состоятельность, что уж совсем невозможная мечта. Говорить о насущном вопросе, например, о кабаках — это совсем другое дело, тут может быть и польза.

4 марта.

Была у Кузминской. Она рассказала про письмо Толстого, которое было напечатано в «Моск. ведомостях». Было все это так: Толстой написал статью о голоде и послал ее в журнал Грота. Там ее целиком цензура не пропустила, вернули Толстому, который стал ее переделывать. В этот журнал статья опоздала, и Толстой отдал ее в «Неделю». Но первую статью, не переделанную, выпросил у Толстого англичанин Деон, чтобы ее перевести на английский язык и отправить в «Daily Telegraph». Толстой позволил, и Деон из одной статьи написал 6 статьей, которые и были помещены в «Daily Теlegraph». Из этих шести статей газета «Pall-Mall», выбрав самое пикантное, написала статью. Из всех этих статей, которые все далеко уклонились от подлинника, «Моск. Ведомости» тоже выбрали самое пикантное и написали тоже статью. Когда заговорили об этой статье. Толстой не знал сначала, что считают, что эта статья написана им. Приехали к нему Стахович и Бирюков и рассказали ему про общественное возбуждение и что государь им недоволен. Тогда только Толстой сам прочел статью «Моск. Ведомостей», читая, сильно хохотал, нашел, что и не его стиль и что все искажено.

Тогда он поручил жене написать опровержение, что статья не его. Опровержение это было доведено до сведения царя, который им удовольствовался, сказав, что пускай Толстой делает и пишет в России, что хочет, но это нехорошо, если он пишет и печатает подобные вещи за границей. Узнав, что корреспонденции Деона передавали не статьи Толстого, а его выдумки, газета ему отказала в сотрудничестве. Тогда Деон приехал к Толстому и умолял его написать ему удостоверение, что эти статьи были действительно его статьями. Толстой пожалел Деона и дал ему такое удостоверение. Получив его, Деон поехал в Петербург и стал там всем его показывать. Государь, узнав об этом, очень рассердился. Когда весть об этом дошла до Толстого, он продиктовал жене письмо в «Правит. вестник» с опровержением, что эти статьи не его. Но здесь это письмо запретили печатать. Тогда Толстой отправил это письмо за границу, и везде оно было напечатано. Со слов Кузьминской видно, что Толстому очень тяжело, что газетам приказано ничего о нем не говорить.

5 марта.

Говорили про банкротство Гинцбурга. Цион рассказывал, что Гинцбург давно открыто влюблен в m-me Стасюлевич. рожденную Утину, что более уродливую женщину трудно найти. Все говорят, что актив Гинцбурга равняется пассиву, долгу всего около 9 млн. руб., что все произошло из-за последнего внутреннего займа, который остался у него на руках. Он ездил на днях просить Вышнеградского ссудить ему на время l1/2 млн. руб., но тот отказал. Курс наш упал по случаю этого краха. Монтеверде говорил, что в «Биржевых ведомостях» напечатано, что в банкирском доме Гинцбурга состояли он, его брат, некто Гунке (кажется, так) и вкладовладелица, имя которой не записано в книге. Городской говор, что эта неизвестная есть вел. кн. Мария Павловна, что будто скандал краха придуман с задней мыслью, что несостоятельности нет, но есть та мысль, чтобы устроить льготы евреям. И Гинцбург и Зак (который тоже в этой компании) уверены, что будут приняты меры потушить дело, они же без уступок для евреев не сдадутся.

Умеет Петербург все придумать.

Е. В. находит, что мера отдачи наград в руки особого комитета — нехорошая. Монополистом является Воронцов (председатель), а трое остальных — Плеве, Розенбах и Танеев — против него не пойдут. Витте получил высочайшее согласие, чтобы все, даже избираемые члены правлений, назначались им, а также помощники начальников движения.

6 марта.

Вишняков высказывал такой взгляд, что разделяет мнение Мещерского насчет Суворина, что он — социалист, что его «Маленькие письма» бестактны, что, отправляясь в поездку по России, он напечатал, что едет на места проверять нужду, но последующие его письма ничего не говорят об этой нужде, говорится там про «господ стариков», про кабинет губернатора Куровского, а про дело голода ничего. Есть в нем панегирик женщинам, который справедлив, а остальное все — чушь, так как ему, как социалисту, нежелательно высказывать хорошее, а дурное не смеет. Мещерский теперь в моде, поэтому многие не смеют хвалить Суворина.

Оказалось, что неизвестная вкладчица в банкирском доме Гинцбурга — не кто иной, как жена покойною брата Гинцбурга, а Монтеверде и Комаров из этого сделали целую историю, в которую замешали вел. кн. Марию Павловну. Это очень опасные люди.

Как томится Е. В., что наш добрый и честный царь так дурно окружен. Черевин — честный человек, но пьяница. Воронцов, судя по народному говору, и нечестный, и глупый, и заносчивый, и ленивый, и недоступный. Дурново тоже глуп, лакей перед выше его стоящими людьми, а с теми, которые ему подчинены, не церемонится, из-за угла делает им незаслуженные неприятности, чтобы угодить высшим. Ведет Дурново Россию к беспорядкам своими назначениями губернаторов, которые не выдерживают критики, держит дурных, если они находятся под протекцией Воронцова, и тому подобных. Рихтер — немец в душе, и в угоду ему уже делаются в Остзейском крае, ради лакейства Дурново, поблажки немцам, назначают туда, в Митаву, такого ничтожного губернатора, как Свербеев. Шаховским за его крутой нрав недовольны. Вышнеградский — умен, но мошенник, жулик, взяточник; серьезные люди говорят, что он оставит русские финансы в ужасном положении, что все, что он делает, — фокусы, напоказ, без серьезной подкладки, сшито все живыми нитками, но он умеет показать временно все свои действия благими для России. Эта показная сторона и успокоила царя и всех тех, которые ничего не понимают в финансовом деле. Филиппов, про которого даже митрополит говорит, что он «тертый», — большая дрянь, который меняет свои мнения, как перчатки, — сегодня одного убеждения держится, а завтра другого. Святого у него ничего нет. Любит низкопоклонство, возражений не терпит, друг «Гражданина», где топит Победоносцева, желая попасть на его место, чтобы там сделать свои дела с помощью раскольников, которым всегда тайно покровительствовал, не из убеждений (у него их нет), а из-за того, что они богаты.

Витте — тоже сомнительная личность, уже одного достаточно, что он приятель Вышнеградского, вместе делали гешефты. Может, это и продлит их дружбу, если они будут заинтересованы, чтобы дела не всплывали наружу, но все-таки думаю, что скоро оба перегрызутся, что Вышнеградский недоволен в душе, что Витте — министр. Про Витте много темного рассказывают, хотя все единодушно говорят, что он умен и железнодорожное дело знает.