Коронованная распутница - Елена Арсеньева

Первой, кто получил награду от новой самодержицы, была фрейлина Анна Крамер – за особенную преданность.

Утро начиналось с того, что Алексашка свободно заходил в ее спальню, шикал на очередного Катерининого ночевальщика (не делая особенной разницы между графами, князьями, камердинерами, камер-юнкерами, лакеями, офицерами или солдатами, как не делала между ними особой разницы и сама Катерина) и сгонял его с кровати, словно кошку, а потом плюхался на его место и принимался либо пощипывать сдобные императрицыны бока (не ради всякой пакости, а просто так, по-дружески, можно сказать, даже по-братски), либо не теряя времени спрашивал:

– Ну что мы сегодня будем пить?

И наливал, не дожидаясь ответа…

Как-то раз датский посол Вестфаль подсчитал количество венгерского вина и данцигской водки (любимых напитков Катерины), выпитых при дворе за минувшие два года ее царствования, и вышло, что на них было затрачено около миллиона рублей. Общие доходы России не превышали и десяти миллионов!

Ну и что? Катерине доставляло несказанное удовольствие, что она может заплатить княгине Анастасии Голицыной (кстати, одной из бывших любовниц и постоянной собутыльнице Петра) аж десять червонцев лишь за то, что та выпила на пирушке у ее величества подряд два кубка английского пива[13].

Через пару дней княгиня Анастасия получила двадцать червонцев за то, что выпила два кубка красного вина. Через неделю Голицына, после изрядной выпивки, осушила еще один кубок – с пятнадцатью червонцами на дне. Положили пять червонцев в другой кубок, но княгиня сказала, что «еще глоток – и у ней брюхо лопнет», поэтому денег не получила.

Эти расходы Катерина, в которой сочетались страсть к расточительству и какие-то жалкие остатки чисто немецкой бережливости, велела заносить в расходные книги и порою с удовольствием приказывала ей прочитывать записи вслух. При этом она умилялась своей педантичности. Все у нее на виду, любая денежка счет знает: десять червонцев старику, который в восемьдесят четыре года оказался способным залезть на дерево, двадцать четыре червонца княжне Голицыной, чтобы плакала по поводу смерти сестры, тридцать – шуту, который ходил головой вниз… Вдобавок она еще и назначала пенсии, пособия, жаловала приданое, раздавала милостыню.

Катерина знала, что в своих донесениях иностранные послы называют ее «самой невероятной из императриц». Она до смерти гордилась этим званием и продолжала его оправдывать изо всех сил. И она нисколько не обиделась, когда персидский шах прислал ей такое послание ко дню ее восшествия на русский престол: «Я надеюсь, моя благовозлюбленная сестра, что Бог не одарил тебя любовью к крепким напиткам. Я, который пишу к тебе, имею глаза, подобные рубинам, нос, похожий на карбункул, и огнем пылающие щеки. Всем этим я обязан несчастной привычке, от которой я день и ночь валяюсь в моей бедной постели».

В общем-то, ей было плевать и на то, что посланники строчили к своим дворам донесения такого рода: «Она вечно пьяна, вечно покачивается, вечно в бессознательном состоянии»; «Здесь день превращен в ночь. Никто не хочет взять на себя никакого дела. Дворец становится недоступным: всюду интриги, сплетни, безделье, распад. Ужасные попойки. Казна пуста. Царица вовсе не помышляла о том, чтобы управлять»; «Я боюсь прослыть наглым лжецом, если расскажу хоть отчасти то, как в настоящее время здесь живет двор и что здесь при дворе делается. Это какое-то страшное, безобразное пьянство. О государственных делах и речи нет – все положительно гибнет и идет прахом».

Последнее донесение принадлежало перу датчанина Вестфаля, и Катерина на него обиделась: как это нет речи о государственных делах? Решен вопрос о помолвке и последующем браке Марии Меншиковой с царевичем Петром. Чтобы мальчишка немного пообтесался, ему даны воспитатели и определен денщик: князь Иван Долгорукий. Надзирать за образованием приставлен немец Остерман. Разве этого мало?

Опять же: старшая дочь, Аннушка, пристроена за Карла Голштинского, начаты переговоры о браке меньшой, Елисавет, с французским королем Людовиком XV. Елисаветка божественно танцует менуэт – большего, по мнению Катерины, и не требовалось, чтобы произвести благоприятное впечатление на Версаль!

А забота об армии? О флоте? Катерина даже присутствовала на учениях и руководила морскими маневрами! Правда, ходят разговоры, будто у матросов нет одежды, а суда стареют и не сменяются, что нет денег на перевооружение, но это ведь не императрицыно дело – такими мелочами заниматься! У нее есть дела поважнее, например, расправа с государственными преступниками и хулителями ее величества.

Когда Катерина захворала, Меншиков донес, что зять его Антон Девиер говорил, надо-де не плакать, а радоваться, если государыня Богу душу отдаст, она немедля закатала Девиера в ссылку аж в Охотск! И не поглядела, что пострадал ее бывший любовник! Разве это не государственный подход к делу? Она поступила почти как Петр, который тоже не щадил ни чужих, ни своих, ни самых дальних, ни самых ближних. И преисполнилась еще большим доверием к Алексашке, который всегда, всю жизнь был на ножах со своим зятьком.

А раздача чинов и званий? Рейнгольд-Густав Лёвенвольде и его брат Карл-Густав получили титулы российских графов. Петр тоже любил за ум и заслуги простолюдинов возвышать, ну а Рейнгольд был все же шведским офицером, служил Карлу XII, а на сторону русских перешел после поражения его соотечественников под Полтавой. Рейнгольд сначала был камер-юнкером Катерины, потом, за исключительные заслуги по ублажению императрицы, удостоился чина камергера. Кроме того, он получил орден Александра Невского и усыпанный бриллиантами портрет императрицы – на шее носить. Ну а Петра Сапегу, в награду за ту же самую постельную доблесть, Катерина женила на своей племяннице Софье Скавронской.

Некогда, во времена вовсе уж приснопамятные, девчушка Марта, воспитанница пастора Глюка, принадлежала к числу крепостных графов Сапеги. Петр был сыном ее господина, Яна-Казимира. Впрочем, его тогда, во времена Марты Скавронской-Крузе, и в помине не было, он родился куда позднее и, если честно, годился Катерине в сыновья. Но это не помешало взять его к себе в наложники, мимоходом отняв его у дочери Алексашки, Марии, женихом которой он был.

Катерина вздохнула. На печаль Марии Меншиковой ей наплевать, да и вряд ли эта ледышка, эта снегурка вообще способна страдать. А вот с Алексашкой ссориться не стоит. Надо дать ему что-то взамен столь выгодного жениха. Он хочет обручить дочь с подрастающим сыном покойного царевича Алексея, Петром. Мальчишке сейчас одиннадцать, Марии – шестнадцать, а то и семнадцать… Ну что же, быть по сему! И можно развлекаться с Сапегой хоть до скончания веков!