Майя: Форс-минор - Бодхи

Да почему, почему… потому что страшно мне вот так взять и выбросить свое прошлое на помойку. Я-то думала, когда уехала сюда, что все кончено, чувствовала себя героем. Ан нет, в своем порыве я и предположить не могла, что так трудно противостоять натиску старой жизни, которая никак не хочет отпускать и борется за тебя, за право обладания тобой. Родители, которых я тихо ненавидела всю жизнь, вдруг стали представляться жалкими, беззащитными и легко ранимыми, — что за чертовщина? Вот и сейчас не прочла письмо, не хотела травиться, ведь знала, что там очередная порция гноя, а все равно жалко их, чувствую себя этаким уродцем, отстаивающим свои «неправильные» права. И мысли всякие в голову лезут, типа — «можно ведь по-человечески, не причиняя страдания другим людям… Они ведь на самом деле не хотят тебе зла, они и сами страдают, к чему делать им так больно….» Не хочу, не хочу думать об этом. Все эти мысли какие-то гнилые, в чем их гнилость — пока не понимаю, но чем больше я думаю, что можно было бы по-другому, по-человечески, тем хреновее мне становится, я как будто раскапываю болячку и не могу остановиться. Все, достаточно, отодвигаю в сторону родителей… Звезды, яркие, такие близкие… Не тут-то было, опять эти страдающие рожи вылезли, а вместе с ними и жалость к ним манной кашей размазывается по всем восприятиям. Что же такое усилие? У меня все тело напрягается как камень, дыхание отрывистое, резкими выдохами пытаюсь вытолкнуть негативную эмоцию, — по другому пока вообще не понимаю, как совершать усилия. Что-то вроде бы меняется, прорывается пелена непроходимого мрака, но свободой от жалости и не пахнет.

Сумбурные и болезненные сны закружили в своем навязчивом водовороте, — жалость к родителям достигла своего апогея, когда мама с рыданиями упала мне в ноги, умоляя хотя бы изредка писать.

Утро встретило тревожностью, и, несмотря на яркое солнце, казалось, что на улице пасмурно. Не позавтракав, я взяла блокнот и выползла из сырой полутемной комнаты (какой идиот придумал эти окна с толстенными плотными сетками?)

Проходя мимо ресепшн, вспомнила, что сегодня встречаюсь с главным пандитом, и мне потребуется переводчик, свой человек, который хорошо владеет английским. Человека мне пообещали, и я зашагала на пляж, не замечая ничего, кроме плотного депрессивного состояния, которое мне было слишком хорошо знакомо, — иногда оно тянулось непрерывно долгими зимними месяцами. Вот и сейчас я непроизвольно настроилась на то, что это будет долго и мучительно, и надо скорее находить норки, в которые можно спрятаться, когда станет уж совсем плохо.

Я уже почти подошла к спуску к реке, как один из проезжавших мимо на мотороллере двух молодых индусов провел рукой по моей груди. С хохотом они рванули вперед, а я так опешила от такой наглости, что еще какое-то время стояла на дороге, непонятно зачем продумывая, как отомстить за те неприятные ощущения, которые мне посчастливилось испытать. Это ведь самое настоящее изнасилование! Черт, как в самом деле противно…

На серебристом песке около большого валуна сидела стайка индусов и откровенно пялилась на смуглых европеек, с визгами залезавших в холодную воду. Это зрелище вызвало такую неприязнь, что я даже решила не раздеваться назло этим обезьянам. Похоже, наступило специфические отравление от постоянного болезненного внимания со стороны местных «мужчин». Все они чего-то хотят от меня, — поговорить, посмотреть, полапать, сфотографироваться… Их взгляды болезненны, нет в них и намека на здоровую сексуальность. Когда они на меня смотрят, то похожи на озлобленных и трусливых животных, — они хотят меня, но понимают, что этого никогда не будет, и это вводит их в бешенство, но показать это они не смеют. Впрочем, тяжелые, мрачные взгляды красноречивее всяких проявлений.

Я забралась в тень и достала блокнот. Ничего не хотелось. Я не могла себя заставить даже подумать о том, что сейчас у меня просто омерзительное состояние и можно попробовать это как-то изменить. Словно продираясь сквозь вязкое болото, пробежала глазами записи за последние дни в надежде, что это что-то изменит, что смогу зацепиться за интересую мысль и выбраться из своего подземелья. Но нет, — я определенно не хотела ничего ни читать, ни писать.

Засунула блокнот обратно в рюкзак, огляделась по сторонам. Неподалеку сидела компания из трех человек — два европейца и садху, и вяло о чем-то разговаривали… Ага, это интересно — садху крайне редко говорят на английском. Любопытно, о чем разговор? Сразу же стало неловко подойти к ним и встрять в разговор. …Ну а вдруг это и есть то, что я ищу? Ведь я не знаю, где и когда жизнь может открыться новой гранью. Может именно сейчас, когда я испытываю неловкость, и есть момент выбора, который так просто просрать из-за своих комплексов? Уверенной походкой направляю себя к компании, волнение и неловкость тащатся где-то позади.

— Я обратила внимание на то, что ты говоришь по-английски, раз разговариваешь с иностранцами… Нечасто можно встретить садху, который говорит по-английски:)

— Д-да, мой друг! Я говорю по-английски, — браво проговорил садху, широко улыбаясь, растянув «yes» наподобие того, как это делают мультяшные герои. — Садись! — указал на песок.

Не нравятся мне его глаза, — пусто в них как-то. Вот снять с него оранжевые тряпки, так опять самый обычный индус получится. О чем же он разговаривает с этими ребятами?

— Ты занимаешься какой-то практикой?

— Практикой? — судя по всему, он впервые в жизни так сильно удивился, — практикой? Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду йогу или другую духовную практику.

— А-а, ОК, да, ясно… Практика! О, да, разумеется, практика… Я иметь проблемы с английским.

— А как вы тогда разговариваете? — обратилась к иностранцам.

— Очень просто. Он говорит, сколько стоит его гашиш, а мы говорим, сколько готовы за него заплатить:))))

— Так он торгует гашишем???

— А что тебя так удивляет? Добро пожаловать в Индию:)

Я вскочила как ужаленная, и, не обращая внимания на садху и его клиентов, вскарабкалась по рассыпающейся тропе к дороге.

Вот ведь — опять додумала что-то настоящее на самом что ни на есть пустом месте. Но все-таки есть в этом поступке что-то радостное, — плюнула на неловкость и подошла разговаривать. Это настоящая тренировка, — похоже на накачивание мышц. Если один раз я преодолеваю страх в какой-то ситуации, то когда опять оказываюсь в подобных обстоятельствах, страха становится гораздо меньше. И как это ни удивительно, совершенно неважно, каким сильным был страх, — в следующий раз он все равно будет меньше. В этом я успела убедиться, вступая в противостояние с разными «духовными учителями» в Москве.

Неужели опять возвращаться в комнату? Но там хоть можно полежать под вентилятором, и никто не будет доставать. Какая же Индия все-таки шумная страна! Они постоянно кричат, слушают музыку, сигналят. Даже здесь, в маленьком Ришикеше, я уже успела устать от этого, а что творится в Дели! Первые несколько часов я вообще не могла сообразить что к чему, — там вообще нет тишины, нигде, ни в какое время суток. Бешеный шум вентиляторов, режущие нутро крики продавцов (обычный голос попросту пропадет в лавине звуков Индии), моторы без глушителей, непрерывные гудки, гнусавые песнопения из динамиков храмов… Да что говорить, — даже болтают они между собой так, что пол-улицы сотрясается.

Все, на завтра заказываю билет в Дарамсалу. Горы, тибетские монастыри… Стеклянные двери турагентства блеснули на солнце. Нет билетов на завтра? А на когда есть? Блин, еще три дня здесь придется проторчать! От бессилия что-либо изменить стало обидно до слез. В комнате я упала на кровать и уткнулась носом в серую простыню, и это окончательно добило, — я была полным трупом.

В пять переводчик, как и полагается индусу, не пришел. Через пятнадцать минут ожидания я нервно вышла на улицу, выглядывая неизвестно кого. Осознав, что это никчемная психопатическая реакция, вернулась на облезлый велюровый диван отеля и не заметила, как начала ковырять его деревянную ручку, постукивать по ней пальцами. Покусывая губы, я неотрывно смотрела на циферблат золоченых круглых часов, висевших над головой портье в дырявом свитере, который несколько часов назад поклялся привести переводчика, а сейчас клевал носом, явно собираясь заснуть прямо на стойке ресепшн.

— Хелло, время уже 20 минут шестого, я не могу опаздывать, у меня встреча в Сварг Ашраме…

Встрепенулся.

— А? Да, конечно, сейчас он придет.

— На сколько вы с ним договорились?

— На пять.

— Сколько же мне его еще ждать?

— О-о… Ну…. Ну… Да Вы сядьте, успокойтесь, садитесь, садитесь.

— Я уже устала сидеть, я и так могу подождать.

Я не раз замечала, что индусов очень тревожит, когда ты стоишь там, где можно сидеть, — особенно это касается турагентств. Индусы — патологически ленивая нация, и похоже они даже представить себе не могут, что можно устать от сидения, что может хотеться физической нагрузки, в том числе такой, — не садиться всюду, куда механически тянется твоя задница, а стоять. Я заметила это еще в Москве в метро. Даже если я не устала, все равно словно магнитом тянет на свободное место, а если противостоять этому и остаться стоять, то такое недовольство возникает (и усталость!), что чаще всего я сдаюсь и сажусь. В последнее время, когда я оказывалась в метро, мне нравилось бороться с этой старческой привычкой, привитой заботливыми родителями и в конце концов прочно ко мне прилипшей.